– ВСТАВАЙ!
Я почти выдергиваю ее из кровати. Нори похожа на хрупкую лань, которая учится ходить. Она приваливается к стене и долгое время молчит.
– Ты поедешь со мной? – тоненький голосок срывается.
Бедная, милая девочка. Я бы хотела. Однако мое место здесь. Прислугу распустят; поместье будет в подвешенном состоянии, пока не определят, к какому родственнику оно перейдет… Но я останусь здесь в качестве смотрителя.
С призраком Акиры. Возможно, он увидит меня сейчас и поймет так, как не понимал при жизни. Я единственная, кто остался.
Нори читает на моем лице ответ.
Она пытается улыбнуться, но ее лицо сводит судорога – очевидно, она забыла, как это делается.
– Ну тогда, – тихо говорит Нори, – собери мои вещи.
Меня переполняет облегчение. Я закрываю глаза, чтобы сдержать слезы.
Я позабочусь о ее безопасности ради тебя, Акира-сама. Я знаю, что она была для тебя самым дорогим человеком.
Как ты был для меня.
В день, когда она покинула Японию, небо плакало.
Синоцукуамэ. Безжалостный дождь. Дождь, который никогда не прекратится.
Но слезы были не для нее.
Она взяла с собой вещи: двенадцать платьев, два кимоно, ленты, подаренные ей матерью, шесть блузок и шесть юбок, все жемчуга. Последний дневник матери, который она еще не прочитала, и миниатюрную фотографию, которую ей подарила Аямэ. Это была фотография Акиры прямо перед тем, как он приехал в Киото; юноша не улыбался, глядя прямо в камеру, однако в его глазах был свет. Нори взяла его скрипку, взяла все деньги из сейфа – достаточно, чтобы уехать далеко. Она взяла поддельные документы и паспорт, которые он сделал для нее, на всякий случай.
И, наконец, взяла медальон, подарок Акиры на шестнадцатилетие.
Все остальное больше ей не принадлежало. Теперь она была никем.
Нори стояла под дождем со спутанными волосами и ждала, когда начнется посадка на борт. Аямэ разговаривала с капитаном, предварительно вручив ему пачку денег. Вероятно, чтобы за ней приглядывали в долгом путешествии.
В последний раз она взмолилась Богу.
Верни его мне.
Возьми меня вместо него. Пожалуйста. Умоляю. Пусть это будет сон, ужасный сон, и скажи мне, что я сейчас проснусь.
Скажи мне, что жизнь не настолько случайна, не настолько жестока.
Он был хорошим, что лучше, чем милым, и он был честным, что лучше, чем добрым.
Скажи мне, что ты не позволил ему умереть.
Верни мне Акиру.
Пожалуйста.
Прогремел гром, и Нори впервые в жизни поверила, что Бог ее услышал.
И дал отрицательный ответ.
Аямэ подошла и взяла ее за плечи, уводя от дождя под навес, закрывающий пандус.
– Пора идти, – прерывисто прошептала она, – моя милая девочка.
Нори хотела почувствовать грусть от расставания с Аямэ. Но не получалось. Солнца не стало; она не могла грустить ни о чем другом.
– Спасибо тебе, – сказала она искренне. – Мне жаль, что все так закончилось.
– Вы не виноваты, госпожа.
Нори удалось слегка улыбнуться.
– Не нужно так меня называть. Просто Нори.
Аямэ расцеловала ее в обе холодные щеки.
– Не забывай, кто ты, – прошептала она.
Они обменялись последним долгим объятием. В глубине замерзшего сердца Нори знала: они никогда больше не увидятся.
Она поднялась по трапу на борт.
Вместо того чтобы сойти в свою каюту первого класса, где ждала теплая кровать, она подошла к перилам. Океан казался бесконечным, тем не менее где-то он все-таки заканчивался.
Возможно, то же самое и с ее горем.
Нори обернулась, чтобы посмотреть на страну своего рождения, страну, которую она так отчаянно хотела любить, которая уходила все дальше и дальше.
– Прощай, – прошептала она.
Перед ней возник образ Акиры.
Прощай, аники.
Зашелестел ветер, и она напряглась, чтобы услышать его голос. Когда она была глуха к Богу, когда она была глуха к надежде, его голос всегда был рядом.
Но не сейчас. Теперь не было ничего.
Акира исчез.
Часть IV
Глава шестнадцатаяКожа
Париж, Франция
Март 1964 года
Она не ожидала, что булыжники мостовой такие скользкие. Ее план был безупречен; не было ни одного выхода, который бы она не разведала, ни одного маршрута, который бы она не наметила.
Она точно знала, какая пьеса последняя, и планировала выскользнуть во время последних шести тактов, прежде чем включат свет.
Никто никогда не узнает, что она была здесь сегодня вечером.
Но она не планировала, что виолончелист упадет в обморок посреди Рахманинова.
Она не планировала, что он схватится за свой накрахмаленный воротник и рухнет на закричавшую женщину рядом.
Она не рассчитывала на панику, на то, что в зале зажжется свет, что пианист поднимется, чтобы осмотреть толпу в поисках помощи.
И даже тогда все могло быть спасено. Она попыталась остаться сидеть, опустив голову. Тысяча слушателей, она в черном платье, ее могли не заметить.
Пока человек рядом с ней не вскочил, сказав, что он врач, и, пожалуйста, не могла бы она подвинуться, чтобы пропустить его?
А когда она встала и сапфирово-голубые глаза пианиста встретились с ее глазами, она поняла, что ее план обернулся пеплом, развеянным на ветру.
И она побежала.
У нее была фора, но он был быстрее. А она на каблуках.
Она выбралась из холла, проскочила парадные двери, умудрилась скатиться по лестнице – и поскользнуться на булыжнике.
Она упала тяжело, однако сумела кое-как встать и сесть в ближайшее такси. К счастью, как раз рядом из такси выходила пожилая пара.
Если бы не такси, он бы ее поймал.
Она видела его лицо в зеркале заднего вида, видела, как он выкрикивает имя, которое когда-то ей принадлежало.
Нори!
Она не могла ему ответить.
Она не могла ответить даже себе.
Какая ты дура. Не надо было уходить.
Нори посмотрела на свое отражение в чашке. В маленькой комнате, которую она снимала у доброй французской вдовы, ей нравились две вещи: вкусный чай и уединение.
В течение последних семи лет она переезжала с места на место, нигде надолго не задерживаясь. Вена, потом Рим, потом Мальта. Потом несколько месяцев в Швейцарии. И наконец Париж. Она была здесь уже почти год.
В погоне за призраками.
Так много людей, которых она потеряла, любили этот город огней.
Нори надеялась, что приезд в Париж принесет немного покоя. Может быть, она даже почувствует себя обязанной остаться, чтобы построить здесь новую жизнь.
Сначала она нигде не хотела оседать. Она была довольна тем, что ездила в самые красивые города Европы, нежилась на солнце и слушала, как играют уличные музыканты. Акира делал бы то же самое в выходные.
Она стала похожа на перелетную птицу, сегодня здесь, завтра там, никогда не думая ни о чем, кроме еды, ночлега и куда лететь дальше.
Но теперь она устала. Сильно устала. И в двадцать три года она уже не была маленькой.
Он ожидал бы от нее большего.
Нори отодвинула чашку в сторону. Подобные мысли опасны. Все эти годы ей приходилось проявлять особую осторожность, чтобы не провалиться слишком глубоко в эту кроличью нору. Ей никогда не выбраться отсюда.
Время для прогулки.
Нори накинула на плечи шаль и спустилась по узкой винтовой лестнице. Как всегда, остановилась, чтобы погладить одноглазую полосатую кошку хозяйки, прежде чем выйти за дверь.
Она любила кошек. Насколько Нори могла судить, они были лучшими компаньонами, чем большинство людей. Брак, дети… Все это не для таких, как она, и она не подходила ни для кого. Но ей бы хотелось когда-нибудь завести кошку.
День выдался на славу. Не слишком жарко, не слишком холодно. Солнце наполовину пряталось за кремовыми облаками, и дул легкий ветерок, который доносил с улицы аромат из пекарни.
Нори шла по дороге, умело избегая безрассудных велосипедистов, пока не добралась до небольшого моста через Сену.
Интересно, ходила ли сюда ее мать. Возможно, Сейко смотрела здесь на воду и наблюдала, как смелые голуби налетают, чтобы украсть булочку из рук ничего не подозревающих детей. Возможно, она прислушивалась к шуму паромов, проходящих внизу.
Нори плотнее закуталась в шаль. У нее их было две дюжины, всех цветов. Она вязала их годами, чтобы занять руки и занять бессонные ночи. Она даже научилась прилично делать домашние дела: варить варенье, обивать мебель, красить. Она всегда была в поиске новых увлечений. Что угодно, лишь бы успокоить голос в голове, который снова и снова шептал о вине. Но теперь шалей у нее достаточно. Шалей, шарфов, покрывал и свитеров. Нори была по горло сыта съемными комнатами и коттеджами. Сейчас она хотела другого, но это было опасно.
О возвращении в Японию не могло быть и речи. Не шла речь о радостном возвращении домой, потому что не существовало такого понятия, как дом. Она была кораблем, сорванным с якоря смертью Акиры.
Вероятно, надо переезжать. Лучше сложить вещи. Нори не обманывалась мыслью, что у Уилла хватит такта притвориться, будто он ее не видел.
Он расскажет всем, кому не все равно, то есть… одному человеку.
Пришло озарение, как удар грома с ясного неба.
Места для нее нет. Но, может быть, есть человек…
Нори никогда не позволяла себе думать об этом.
Элис сейчас лет двадцать пять, наверное, она замужем. Наверное, она ее забыла.
Или не забыла, а просто не хотела ее видеть.
Наверное, уже слишком поздно. Да почти наверняка уже слишком поздно.
Но в ту ночь, когда Нори легла в постель, внутри нее никак не гас уголек.
Она чувствовала, как он горит в животе, распространяет тепло до кончиков пальцев, до макушки головы, до подошв ног.
Она помнила это чувство.
Дикое. Переменчивое. Предательское.
Надежда.