– Я не знаю.
– Тогда тем более ты должна их прочитать. Давай, я посижу рядом с тобой.
Нори бросила на него страдальческий взгляд. Она не могла сказать Ноа, что ей требовались часы, чтобы прочитать одну строчку, дни, чтобы прочитать один отрывок, месяцы, чтобы прочитать одну полную запись. Путешествие по прошлому матери было похоже на очень крутой подъем. Она всегда делала это осторожно.
А Ноа хотел, чтобы она просто взяла и прочитала.
Он рассмеялся над ее надутыми губами.
– Смелее, любимая. Ты не рассказала бы мне, если бы не хотела это читать. Ты всегда хотела знать, но сомневалась, что сможешь выдержать. После того, как твой брат…
– Пожалуйста, не надо, – еле слышно прошептала.
– Я имею в виду, что после случившегося ты боялась рисковать.
– Рисковать чем?
Он сжал ее руку.
– Чем угодно.
Она отвела взгляд.
– Ох, Ноа!
Он очаровательно улыбнулся.
– Но теперь здесь я. Так что можешь оставить прошлое в покое, а будущее принадлежит нам.
Нори покачала головой.
– Я не могу читать дневник при тебе.
– Конечно, можешь, – поддразнил он. – Я стану твоим мужем. Тебе от меня не спрятаться.
Он упрекнул ее, как оптимист – циника, и Нори поняла, что спорить с ним бессмысленно. Она оберегала его радостный дух, как следует оберегать редкие деликатные вещи. Тем не менее Ноа прав: теперь она была готова встретиться лицом к лицу с тем, что пряталось на этих страницах.
– Хорошо, – уступила Нори, игнорируя бешеный стук сердца. – Только отвернись. Я действительно не смогу читать, если ты будешь так пристально на меня смотреть.
Ноа лучезарно улыбнулся.
– Я залезу на дерево, – пообещал он. – И не спущусь, пока ты не позовешь.
– Ты не умеешь лазать по деревьям, любовь моя.
– Я практиковался. Скоро я наберу форму, и где ты тогда укроешься от меня?
Он встал и наклонился, чтобы нежно поцеловать ее в губы.
– Я люблю тебя.
Ее щеки пылали; она чувствовала жар от ключиц до лба.
– Я тоже тебя люблю, – прошептала Нори.
Она взяла дневник и отступила в маленький уголок сада, опустившись на влажную траву.
А потом решительно открыла его и начала читать.
13 апреля 1939 года
Мой Акира – чудо.
Каждый день я смотрю на него, смотрю на его глупую мать и его скучного отца и не могу поверить, что мы создали его. Он будет вундеркиндом, я бы поставила на это свое состояние. Он уже умеет читать ноты, хотя ему всего три года, и играет на пианино лучше, чем я играла в шесть.
У него идеальные руки. Он вообще идеальный.
Еще он играет на скрипке, и, по-моему, скрипка ему нравится больше. Но я очень надеюсь, что он продолжит играть на пианино. Я учу его французскому, и он запоминает целые предложения – сегодня утром прочитал стихотворение, которому я научила его на прошлой неделе.
Такой красивый мальчик! Он похож на меня, совсем не похож на своего отца – слава богу. Но он ужасно серьезный, слишком серьезный. Он застенчиво улыбается, а когда смеется, прикрывает рот, как будто ему стыдно. Он тихий и вдумчивый, и хотя он всего лишь ребенок, он очень тщательно обдумывает свои поступки.
Это явно не от меня.
Надо соблюдать осторожность, иначе примет меры его отец. Ясуэй говорит, что я делаю сына мягким, что он с колыбели должен быть воспитан для своего призвания.
Но я хочу, чтобы ребенок был счастлив. Видит бог, в жизни очень мало радости, пусть ему выпадут солнечные годы.
На самом деле я хочу для него всего; я испытываю дикую боль, когда думаю, что на самом деле мне нечего ему дать. Этим летом я отвезу Акиру в сельскую местность и окуну его драгоценные пальцы ног в соленую воду океана. Я буду кормить его сладостями и учить играть Бетховена.
Я сотру морщинку между его бровями и буду целовать его в щеки, пока он не захихикает.
И буду молиться, чтобы он помнил.
В отличие от других матерей, я не могу надеяться на своего мальчика, я не могу мечтать о том, кем он станет.
Я знаю, кем он станет.
И не нахожу в этом никакой радости.
2 мая 1939 года
Моя мать здесь.
Пригласила себя сама и никому не сказала, что приедет. Говорит, что останется на целый месяц. Ясуэй отправился по делам за границу, только чтобы не встречаться с ней, так что теперь я совсем одна. Она привела собственных слуг: мол, не верит, что мои могут что-то делать должным образом.
Не представляю, как это вынести. Единственная милость в том, что не приехал отец.
Мне не нужно, чтобы он смотрел на меня, как на шлюху.
Он избил бы меня до полусмерти, когда я вернулась из Парижа, но мама не позволила. Сказала, что на мне не должно быть следов – до свадьбы. Это самое забавное в маме. Она безжалостна, но не садистка. Ей не нравится жестокость, она не причиняет боль ради боли, как это делает папа.
И хотя страшнее ее нет на свете, если она сможет защитить меня, она будет меня защищать. Но только если я буду служить семье. Или, что правильнее, если я буду служить ей.
5 июля 1939 года
Она все еще здесь.
Боже, помоги мне.
Я могу вытерпеть ее критику – от того, что я делаю и как веду домашнее хозяйство, до того, как я одеваюсь, – но я не могу видеть, как она крадет у меня сына.
Ее страсть переполняет бедного мальчика. Я думаю, она хочет окунуть его в золото и выставить на всеобщее обозрение как святую икону. Он уважительно относится к ней, он очень воспитанный мальчик, однако, похоже, отчаянно нуждается в спасении. Она разговаривает с ним так, словно он взрослый мужчина, а вовсе не ребенок, и осыпает его подарками, как будто это способ завоевать любовь.
Я бессильна. Я не могу ей противостоять.
Она спрашивает, когда я рожу ей еще одного внука, – спрашивает не как любящая бабушка, а как хранительница династии.
Если у меня будет девочка, я сомневаюсь, что она вернется сюда.
Ей нужны только мальчики.
Я не скажу ей, что не спала со своим мужем уже несколько месяцев. Он не приходит в мою спальню. Наверное, у него есть любовницы. Я не спрашиваю.
Только бы моя мать вернулась домой. Чудо, что Киото не рассыпался в прах в ее отсутствие.
1 августа 1939 года
Мать забрала моего мальчика.
Она забрала его, точно так же, как сокол хватает блестящий предмет и уносит в гнездо.
Я едва жива от горя.
Она настояла, чтобы он провел весь август с ней в Киото, а меня не пригласили. Хотя я замужняя женщина и мать наследника нашей семьи, очевидно, я все еще слишком испорчена, чтобы осквернять порог ее любимого города.
Ясуэй пока не вернулся. Прошу его в письме немедленно вернуться домой и принять командование своим домашним хозяйством. Моя мать грубо обращается с нами. Я увольняю всех слуг, всех до единого, и говорю им, что пошлю за ними, когда захочу, чтобы они вернулись.
Я одна в огромном доме. Мои шаги рождают эхо. Но я не могу оставаться здесь, запертая в стенах дома моего мужа, в городе, который не чувствуется родным.
Я должна выбраться отсюда.
Я должна выбраться отсюда.
Я пойду туда, где спасаюсь всегда, когда жизнь становится невыносимой.
И обращусь к музыке.
20 августа 1939 года
Я познакомилась с американцем.
Я познакомилась с американцем на симфоническом концерте.
Он слегка коснулся моего плеча, когда я выходила, улыбнулся мне и сказал, что я уронила веер. Он говорит по-английски, он не знает ни слова пояпонски, и он прямо загорелся, когда выяснил, что я его понимаю.
Он служит в армии, или на флоте, или что-то в этом роде.
В любом случае у него есть униформа. Но поскольку в его стране сейчас мирное время, он в отпуске и приехал сюда, чтобы рисовать цветущую сакуру.
Кожа у него коричневая, как кокосовый орех, такой я никогда не видела, и глаза цвета янтаря.
Прекрасные глаза.
Боже мой, прекрасные.
Он высокий, очень высокий, с сильными руками, которые, по его словам, умеют водить плуг. Я не знаю, что такое плуг – наверное, это какое-то крестьянское сельскохозяйственное приспособление.
У него идеальные полные губы.
Он необычайно красивый мужчина.
Но я уже это проходила. Я знаю последствия.
Я подавила желание, я не мечтала о любви с тех пор, как мой муж надел кольцо мне на палец и поводок на шею.
Я его движимое имущество, его племенная кобыла, его верная и послушная жена, и я буду ею до самой смерти.
Вот что сказала бы моя мать. Вот что я должна сказать.
Но я видела американца уже пять раз, каждый вечер на этой неделе. Он снимает ужасную маленькую комнату в худшей части города, однако мне все равно. Я набрасываю на голову шарф, надеваю темные солнцезащитные очки и иду в гетто, как будто я не двоюродная сестра императора, как будто меня не называют «маленькой принцессой».
Он джентльмен. Он никогда не пытается прикоснуться ко мне, хотя я отмечаю, как его глаза скользят по коже у моей ключицы, словно все его мысли о том, чтобы целовать меня там.
Мы беседуем. Как ни удивительно, мы беседуем обо всем. У нас нет ничего общего, и все же мы прекрасно понимаем друг друга.
Я никогда не могла ни с кем так разговаривать.
Мой мальчик скоро вернется домой, и хотя я счастлива, я знаю, что это вернет и моего мужа. Несмотря на все его недостатки, он любит нашего сына. Муж смотрит на меня как на мебель, но я боюсь, что он почувствует на мне запах желания. Я собака в течке.
Я иду опасным путем.
Надо с него сойти.
Но я не могу.
О, я не могу.
7 сентября 1939 года
В Европе что-то происходит, все об этом говорят. Германия мутит воду, и мой муж говорит, что дело кончится плохо. Он надеется, что у Японии хватит ума не ввязываться в еще одну войну.