Мы уже находимся в состоянии войны с Китаем, и с обеих сторон ужасные человеческие жертвы. Однако император объявил, что Япония должна расширяться, и мой муж говорит, что надвигается еще одна Великая война.
Но меня все это не волнует, потому что я впервые влюблена. По-настоящему, по-настоящему влюблена.
Я нашла того, кто перевернул весь мой мир. И я никогда не думала, что это будет американец, так как мама говорит, что они вульгарные люди.
Я провожу дни со своим сыном, учу его песням, щекочу его и наблюдаю, как он пытается не смеяться, веду его в маленький антикварный магазинчик, который мне нравится. Я всем сердцем и душой за него в эти дни. Каждый вечер перед сном он берет мое лицо в свои руки и целует меня в ямочки на щеках.
Он говорит «Я люблю тебя, мама» на прекрасном французском, так торжественно, как будто произносит речь.
Я укладываю его в постель, моего маленького ангела, затем выключаю свет и оставляю его видеть сны. А по ночам я свободна. Свободна, как черный дрозд, невидимый на фоне темного неба.
И иду к нему – моему американцу. Моей любви.
Я не чувствую, что грешу. Я знаю, это звучит странно, так как я прелюбодейка и, возможно, шлюха, но мое чувство кажется… чистым. Это самая чистая вещь, которую я когда-либо знала.
Мы занимаемся любовью до раннего утра, а потом я дремлю в его объятиях до восхода солнца.
Свет настолько неприятен, что когда я вижу, как он проникает в окно, мне хочется схватить его и отбросить назад.
В эти последние, драгоценные мгновения мы шепчемся о наших планах на будущее, которого никогда, никогда не будет.
Он говорит, что я должна уйти от мужа, что он заберет меня с собой в Америку. Он говорит, что мы будем жить на ферме в глуши, вдали от белых людей, которым это не понравится, и черных людей, которые этого не поймут.
Он говорит, что у нас будут красивые дети, и что ему все равно, мальчики или девочки. Он говорит, что любил бы дочь так же, как сына, а может, и больше, потому что она была бы такой же красивой, как я.
И я думаю, что я смогла бы отказаться от слуг, шелков и опасного наследства рода Камидза. Я бы сбивала масло и доила коров, и считала гроши, если бы это означало, что я буду всю ночь лежать в его сильных объятиях и слышать, как он произносит мое имя.
Я люблю его так сильно, что вырваться из его объятий – физическая боль.
Но я должна вернуться к сыну.
Что бы ни случилось, я никогда не смогу его оставить. Я никогда не смогу оставить его с отцом, который превратит мальчика в каменную глыбу, и бабушкой, которая разорвет его на части пылом своих амбиций.
Стены моего великолепного дома никогда еще не казались мне такими душными. Я не могу здесь больше дышать. Я задыхаюсь, как рыба на суше.
Я так измучена, что иногда способна только плакать.
Я сижу у пианино, и меня тошнит от горя. Я пытаюсь придумать, как мне украсть Акиру. Он мой сын, он жаждет быть со мной.
Но это невозможно.
Нам не выбраться из страны. У меня заберут Акиру, и я больше никогда его не увижу.
Я бессильна, сделать ничего нельзя. Мне придется остаться здесь, как дочери, как жене, как матери.
Выхода нет. И никогда не было.
Любая моя свобода – иллюзия. Любое движение вперед – временное.
Я – Камидза.
И, в конце концов, все дороги ведут домой.
16 октября 1939 года
Акира выиграл первый конкурс. Он гордится собой, однако утверждает, что своим успехом обязан мне, моему обучению.
Благословенное дитя.
Его отец взглянул на трофей, когда Акира принес его, но сказал лишь «хорошо». Я знаю, что мой мальчик был уязвлен, и все же взял себя в руки и, не говоря ни слова, поднялся в свою комнату.
Я больше не могу ждать ночей, чтобы увидеть американца, и часто сбегаю днем. Конечно, мы не можем встречаться открыто, но я говорю ему, где буду, и он всегда там. Я по надуманной нужде иду на рынок и чувствую его взгляд на своей шее. Я оставила попытки сопротивляться той власти, которую он имеет надо мной. Я знаю, что стала безрассудной. Я прихожу домой, пахнущая потом, любовью и сигаретным дымом – а я не курю. Иногда я вообще не возвращаюсь домой до полудня, захожу через вход для прислуги и проскальзываю к себе.
Если бы у меня был любящий муж, он бы уже заметил. К счастью, у меня его нет.
Акира слишком мал, чтобы понимать, что происходит, но он умный мальчик, и необходима осторожность.
Нельзя причинить ему боль.
Он ни на минуту не должен сомневаться в том, что он – смысл моего существования.
22 ноября 1939 года
Ясуэй говорит, что пришло время завести еще одного ребенка, теперь, когда Акире почти четыре. Он говорит, что дети должны быть близки по возрасту, чтобы они могли быть утешением друг для друга. Не понимаю, откуда ему знать: у него только один брат и они ненавидят друг друга.
Я говорю ему, что мне нездоровится, что в последнее время у меня женские проблемы, и я не могу лечь с ним. Я выигрываю время.
По правде говоря, я не в силах терпеть его прикосновения.
И со мной действительно что-то не так. Я постоянно устаю, и у меня странный жар в суставах. Акире исполняется четыре. Он говорит, что хочет вырасти, чтобы помочь мне со всеми моими маленькими проблемами и сделать так, чтобы я больше никогда не грустила.
А я говорю ему, что он – лекарство от всех моих печалей, и целую его лицо, пока он не показывает свою редкую, неуловимую улыбку.
3 декабря 1939 года
Это худший день в моей жизни.
Я была у доктора, он подтвердил мои опасения.
Я беременна.
9 января 1940 года
Я цепляюсь за надежду. Или, что более честно, за отрицание.
Я говорю себе, что доктор ошибся. Потому что это не мой лечащий врач, а какой-то дурак. Может, он учился в глухом переулке. Наверное, он ошибся.
Но у меня не было кровотечения с октября. Мои груди полны и болят, и меня тошнит с каждым восходом солнца.
Я не стеснительная скромница. Я замужняя женщина, у меня уже есть ребенок.
Я знаю: сейчас надо решать, что с этим делать.
В Париже художники и музыканты знали, куда можно пойти, где можно найти врачей – или людей, выдающих себя за врачей, – которые решают такого рода проблемы. Красивым молодым женщинам советовали, куда им идти, чтобы избежать вечного позора.
Некоторые из этих девушек так и не вернулись.
Я не могу так поступить. Не потому, что я боюсь за свою жизнь, а потому, что этот ребенок – часть мужчины, которого я люблю. И я не в силах причинить вред какой-либо его части.
У ребенка будет его кожа, этого не скрыть. Я не могу выдавать его за законнорожденнного, как делали шлюхи с незапамятных времен. Этот путь для меня закрыт.
И поэтому, если я должна родить, то на самом деле есть только один вариант. Я уже на третьем месяце, и скоро живот будет заметен всем.
Мой муж знает, что я уже несколько месяцев не делила с ним постель.
Выбор очевиден.
Я должна бежать.
11 февраля 1940 года
Мое сердце разбито.
Я поцеловала Акиру на прощание и не увижу его еще много лет. Если он вырастет и не простит меня за предательство, сына я никогда больше не увижу.
Я отравлена ненавистью к ребенку, который сидит у меня в животе. Надеюсь, моя ненависть убьет его, – и ненавижу себя за свои собственные мысли, только ничего не могу сделать, разве что плакать.
Джеймс – ибо я могу произнести его имя, покинув дом мужа, – Джеймс – мое единственное утешение. Он говорит, что теперь и не подумает возвращаться в армию: лучше быть заклейменным предателем и трусом, чем оставить меня. Я отвечаю, что он никакой не трус, а я тоже предательница, так что у нас отличная компания.
Наконец-то мы живем вместе, как будто мы супружеская пара, а не грешные прелюбодеи.
Я захватила столько ценностей, сколько смогла унести, и все свои украшения, так что мы не будем нуждаться, когда родится ребенок.
Мы снимаем небольшой коттедж у моря в глуши, далеко от Токио. На одном из самых маленьких островов в Японии, в самой маленькой деревне на острове. Я едва нашла его на карте, когда искала место, где мы могли бы спрятаться.
Меня будут искать.
Для всех нас будет лучше, если меня никогда не найдут.
Джеймс нежен со мной. Он похлопывает меня по животу и говорит, чтобы я сохраняла хорошее настроение, что этот ребенок – благословение, и что я скоро верну своего сына.
Он действительно верит. Он все еще думает, что мы сможем забрать моего сына, вернуться в Америку и жить счастливой жизнью, когда все уляжется.
Он не знаком с моей семьей.
И хорошо, потому что иначе он был бы мертв.
13 июля 1940 года
Я родила крошечную девочку.
Роды были долгие, трудные, и к тому времени, когда они закончились, я была близка к смерти.
С Акирой было намного проще. Уже сейчас малышка оказывается трудной.
Джеймс сходит с ума от счастья. Он хочет назвать ее Норин, в честь своей бабушки. По-моему, ужасно.
Кроме того, этот ребенок – Камидза. Хотя она всего лишь бастард, ублюдок, ей тоже предстоит сыграть свою роль. Ее судьба будет связана с моей, со всей моей проклятой семьей.
Я назову ее Норико, а звать мы ее будем Нори.
2 сентября 1940 года
Джеймс болен. Он страшно похудел, а приступы кашля причиняют ему сильную боль. Иногда он кашляет каплями крови, и я в ужасе, что он подхватил какую-то болезнь в той грязной лачуге, в которой жил.
Он смеется надо мной и настаивает, что ему не нужен врач. Он попросил меня принести ему нашу дочь, поднял ее высоко в воздух и сказал ей, что она самая красивая маленькая девочка, которая когда-либо рождалась.