на, готов поставить свой дом.
Я смотрю на маленькую госпожу, отмахивающуюся от другой служанки, которая пытается уговорить ее выпить чаю. И одного взгляда на ее лицо мне достаточно, чтобы понять: она не знает.
Доктор следит за моим лицом.
– О, – говорит он, – она не замужем?
Его голос сочится снисходительностью, и я мгновенно встаю на защиту девушки, которую никогда не могла защитить.
– Не твое собачье дело! И ты будешь следить за своим языком, – шиплю я, – или я поговорю о тебе со своей хозяйкой.
Он склоняет голову.
– Прошу прощения. Если будет угодно, я сообщу госпоже…
– Я разберусь. Ступай. И никому ни слова.
Он выходит. Я выпроваживаю из комнаты и прилегающего коридора всех остальных, включая этого стервятника Хидеки с его бездушными глазами-бусинками.
– А теперь, моя дорогая, давайте уложим вас в горячую ванну.
Как прежде, я провожу Нори в ванную. Как прежде, я раздеваю ее догола и расчесываю ей волосы.
Замечаю полноту ее грудей и едва заметный изгиб живота. Доктор сказал правду. Мой взгляд притягивает шрам прямо над сердцем. Наверное, лучше не спрашивать, как она его получила.
Я мою ей спину и мучаюсь над тем, как сообщить новость этому нежному существу, которое так много страдало.
– Расскажите мне о своей жизни, – прошу я, и она улыбается.
Она говорит долго, пока не остывает вода. Она говорит о бесчеловечном с изяществом; она отмахивается от невыносимого с мрачной улыбкой. Ее голос срывается, когда она рассказывает мне об Акире, но она не плачет. Я думаю, что единственный способ, которым можно пережить такую потерю, – вырезать кусочек своего сердца.
Он был для нее всем.
Когда она переходит к рассказу о своей нынешней жизни, ее лицо светится радостью.
– А ваш возлюбленный, этот юноша… Он станет вашим мужем?
– Как только я вернусь в Лондон.
Мне действительно плохо от того, что я должна ей сказать.
– А если вы не вернетесь?
Она бросает на меня озадаченный взгляд.
– Почему бы мне не вернуться?
– Ваша бабушка…
– Умирает. Понимаю. Она позвала меня через полмира, чтобы облегчить свою старую душу.
Я прикусываю язык, как часто делала раньше. Не мое дело.
Но есть кое-что, что я должна сообщить ей без отлагательств.
– Маленькая госпожа… Вы плохо себя чувствовали?
Она пожимает плечами.
– Бывало и похуже.
– Да. Но были ли вы…
Были ли вы беременны?
Она поворачивается ко мне лицом, янтарные глаза полны тревоги.
– Что случилось?
– Моя дорогая девочка…
– Говори! – требует она, и я вспоминаю, что она привыкла к плохим новостям, и мне нет смысла затягивать.
– Вы беременны, – мягко произношу я.
Она моргает.
– Я не беременна.
– Простите, моя дорогая. Прислушайтесь к своему телу, и вы поймете. У вас давно не было крови?
Нори вылезает из ванны, разбрызгивая воду, и направляется к двери, поспешно прикрываясь полотенцем.
– Ты ошибаешься. Я не хочу детей.
Почему это меня не удивляет? После той жизни, что у нее была…
Она садится на кровать, и мне удается уговорить ее надеть шелковый халат. Глаза госпожи пусты, мокрые волосы прилипли к лицу.
Я похлопываю ее по холодным щекам.
– Все будет хорошо, – обещаю я.
Нори закрывает глаза.
– Даже думать не могу об этом, Акико. Не сейчас, когда мне предстоит встретиться с ней лицом к лицу.
Она выглядит такой юной, но голос у нее усталый. Я понимаю, ей требуется вся ее решимость, чтобы просто оставаться на плаву. Бремя слишком тяжелое. Она примет новость позже.
И когда она решится, я буду здесь.
– Значит, вы с ней встретитесь? Из-за денег?
Она смеется, и ее смех полон горечи.
– Нет. Не из-за денег.
Госпожа смотрит на меня так, словно я могу ей помочь.
– Оденешь меня? – робко спрашивает она, и я думаю, какая она милая.
По крайней мере, это я могу сделать. Я могу уложить ей волосы и укутать в дорогое шелковое кимоно; я могу вставить драгоценности ей в уши и накрасить лицо. Я могу заставить ее сиять, как полированное серебро.
– Да, маленькая госпожа.
Она сидит, как кукла, пока я расчесываю и заплетаю ее длинные волосы. Я достаю три кимоно, и она выбирает темно-синее с вышитыми на нем золотыми звездами.
Наношу немного румян на ее щеки, пытаясь скрыть бледность кожи. В волосы вставляю простую бриллиантовую заколку.
– Вот так, – тихо говорю я. – Вы прекрасно выглядите.
Она улыбается, как будто не верит мне, и похлопывает меня по руке.
– Где обаасама?
– В постели, маленькая госпожа. Она действительно очень больна. Врачи полагают, что вряд ли она доживет до конца месяца.
Нори встает со стула.
– Тогда я пойду к ней…
– Она сказала, что пошлет за вами.
Она пожимает плечами.
– Я увижу ее сейчас или не увижу вообще.
– Позвольте проводить…
– В этом нет необходимости, Акико.
А потом она выходит, не оглядываясь. Я помню девочку, которая цеплялась за мою руку и прятала лицо в моей юбке.
Ее улыбка молила о любви.
Эта маленькая девочка исчезла навсегда, безжалостно расчлененная людьми, которые должны были о ней заботиться.
Включая меня.
Нори подошла к двойным дверям с выгравированной на них фигурой золотого дракона, расположенным в самом конце зала.
Не было еще такого поражения, от которого ты не оправилась. Не бойся умирающей старухи. Теперь она слабая, а ты сильная.
Она толкнула двери и вошла.
В комнате стоял тошнотворно сладкий запах, похожий на смесь сухих лепестков роз и мятного масла. У Нори защипало в носу, а потом под сладостью она различила что-то еще: смрад чего-то несвежего, испорченного. Пахло гниющей плотью.
Пахло медленным приближением смерти.
В комнате было темно; кто-то задернул толстые бархатные шторы на окнах, и единственный свет исходил от маленькой прикроватной лампы. Но даже в темноте Нори могла различить картины маслом на стенах, вазу с хризантемами на письменном столе красного дерева, заваленном бумагами, шитье, небрежно брошенное на покрывало в изножье кровати. Два меча в ножнах с нарисованными на них драконами висели скрещенными на стене.
Нори сделала неуверенный шаг к большой кровати, задрапированной тяжелыми белыми занавесками. На одно нелепое мгновение она подумала, что все это шутка; что кровать будет пуста, и она выйдет к смеющейся Акико с чемоданом денег и сможет вернуться в Лондон к своей новой счастливой жизни.
Затем она сделала шаг вперед, раздался тихий шорох, и Нори увидела бабушку.
Юко была наполовину скрыта тенями, однако Нори сразу поняла, что это не шутка, что она действительно доживает свои последние часы.
Женщина, которую она помнила, была необычайно высокой, с такими длинными волосами, что они почти касались пола, и блестящими серыми глазами, которые ничего не упускали. А эта женщина выглядела… маленькой. Она лежала на груде шелковых подушек; некогда великолепные волосы стали белыми и ломкими, как мел, и были аккуратно заплетены и косой спадали через правое плечо.
Нори сделала еще шаг вперед, и глаза Юко распахнулись, как у дракона, предупрежденного о незваном госте.
Нори наклонила голову и машинально отвесила низкий поклон. Немедленно нахлынул стыд, к лицу прилила горячая кровь.
– Обаасама, – тихо промолвила она.
Ну вот. Она заговорила. Больше нельзя притворяться, что все это лихорадочный сон, один из прежних кошмаров.
– Нори, – прохрипела Юко и поманила ее длинным пальцем. – Подойди. Позволь мне тебя увидеть.
Нори, старательно расправив плечи, сделала еще несколько шагов вперед.
Губы бабушки изогнулись в кривой улыбке. Она снова согнула палец.
– Ближе. Я старая женщина, внучка.
Нори приблизилась к кровати и теперь могла полностью рассмотреть лицо бабушки. Ее кожа была похожа на папье-маше, натянутое на череп, но глаза были такими же, и по спине Нори пробежала дрожь.
Эти серые глаза несколько раз оглядели ее с ног до головы. И тогда, наконец, Юко заговорила.
– Ты настоящая красавица, – сказала она. – Действительно. Я всегда знала, что так будет.
Юко сказала это без намека на иронию, словно они виделись вчера и расстались в лучших отношениях.
Как будто она не перегибала меня через стул и не шлепала по голой заднице деревянной ложкой за какое-то воображаемое нарушение; как будто она не отбеливала мою кожу и не оскорбляла мои волосы; как будто она не заставляла меня чувствовать себя ужасным чудовищем, неспособным видеть дневной свет. Как будто она не продала меня как шлюху, а потом не пыталась отослать прочь. Как будто она не украла тело моего брата до того, как я… до того, как я…
Нори так сильно прикусила губу, что почувствовала вкус крови.
– Ты за этим меня позвала? – с горечью спросила она. – Чтобы доказать свою правоту?
– Нет. Я позвала тебя, потому что умираю.
Юко криво усмехнулась и сделала паузу, ожидая, что Нори что-нибудь скажет. Не получив ответа, она рассмеялась, потом закашлялась. Прижатый ко рту носовой платок оказался испачканным черной кровью.
– Ты изменилась, – произнесла Юко. – Растеряла застенчивость.
Нори на мгновение закрыла глаза.
– Я многое растеряла.
– Насчет ссылки… Ты, конечно, понимаешь. Я была расстроена. Я была по понятным причинам расстроена.
Сказать по этому поводу было нечего. Никакого прощения быть не могло, ни в малейшей степени, потому что Юко даже по-настоящему не извинилась. Похоже, в этой семье Нори была единственным человеком, которому когда-либо приходилось сожалеть.
Юко помрачнела и промокнула рот чистой стороной носового платка.
– Мне было очень тяжело. Очень жаль потерять Акиру.
Нори стиснула зубы.
– Не смейте, – прошептала она, чувствуя, как гнев нарастает штормовым ветром. – Не смейте произносить его имя.
– Я его любила, – возразила Юко. – Он был моим особенным мальчиком.