В номере мотеля при свете лампочки в ванной Джереми выясняет, что разбогател на триста двадцать восемь долларов и семнадцать центов. Неплохо за ночную работу.
Он себя поздравляет и дарит себе «доктор Пеппер» и два пакета жареной картошки из автомата в офисе, и когда погружается в сумеречную дремоту, ощущает приятную сытость.
Глава одиннадцатая
В шесть часов утра в воскресенье «Жестянка» отъехала от гостиницы «Ла Квинта» на Ремнон-серкл в Эль-Пасо. Джордж сидел за рулем, Ариэль на переднем пассажирском сиденье, Кочевник и Терри за ними, Берк на своем обычном месте. Не было шуток, не летали туда-обратно острые замечания. На самом деле было еще слишком рано, чтобы издавать какие-либо звуки, кроме неразборчивого бормотания. Вчерашний концерт в «Спинхаусе» дался нелегко и оказался серией разочарований. Сегодня до трех часов дня надо проделать примерно двести восемьдесят миль. Они направлялись на северо-запад к I-10 в Нью-Мексико, а потом по этому шоссе, где оно сворачивает почти точно на запад в Тусон.
Эш позвонил в среду вечером, примерно через час после их интервью на ток-шоу местного радио. Субботний концерт в «Фортунато» в Тусоне не отменен, если они желают в нем участвовать, сказал Эш Джорджу. И если уж они заедут в такую даль, то можно с тем же успехом прокатиться в Сан-Диего и по всем остальным сценам, закончить турне нормально, но это пусть решает группа, так что, если им нужно время подумать, пусть ему утром сообщат.
— А как там ситуация в Свитуотере? — спросил Джордж, лежа на кровати в номере, который занимал вместе с Кочевником и Терри. Детская кроватка на сей раз досталась Джону Чарльзу. — Стрелявшего нашли?
Эш ответил, что следствие никуда не продвинулось. И еще — что оставил сообщение детективу Риос и ждет, чтобы она перезвонила.
Джордж поблагодарил, а когда Эш закончил разговор, сказал своим соседям по номеру:
— Надо позвать Ариэль и Берк и решить, что мы будем делать после «Спинхауса». Мы все еще в расписании в Тусоне, и Эш говорит насчет того, чтобы все-таки выполнить турне. Кто что думает?
— По мне — о’кей, — ответил Кочевник. — Если все согласны.
Он в свои двадцать с чем-то прожил в Тусоне два года, работая в дешевом пункте проката автомобилей в аэропорту. Играл он тут в паре групп, которые ни разу из города не выезжали. Приятно вернуться на старую почву с историей какого-то успеха за плечами.
— По мне тоже, — согласился Терри, но прежде всего он думал о том, чтобы добраться до дома Эрика Геросимини возле Альбукерка и увидеть «Леди Франкенштейн».
— Давай послушаем, что скажут они.
Джордж потянулся назад и два раза стукнул в стену. Через несколько секунд Ариэль открыла соединяющую дверь.
Решение принять было нетрудно. Они профессионалы, а шоу должно продолжаться.
Это не значило, что шоу будет продолжаться идеально или хотя бы просто хорошо. Джордж вел машину под безжалостно пылающим безоблачным небом, между зазубренными линиями коричневых горных хребтов, а группа ехала молча, переживая события вчерашнего вечера.
В «Спинхаусе» набилось полно народу, сувениры и диски улетали «с колес», но неприятности начались, когда ведущий певец «Soul Cages» — злой за то, что они перестали быть гвоздем программы, — заметил Кочевнику за сценой, что собралось полно фанатов Майка Дэвиса и было бы разумно продавать диски и футболки «Beelzefudd» вместо файвовского мусора. Кочевник бросил на него взгляд, способный расплавить стекло, но язык и нрав придержал. Он бывал в группах, которых выкидывали с ведущей позиции, он знал, каково это, и все-таки он бы с удовольствием сбил этому оборзевшему дураку сопливому «рейбаны» с морды.
А потом само выступление. Кочевник решил не исполнять «Злой коп» и начал программу с «Чего-то из ничего», гремящей будь здоров, но замедляющейся на припеве потише:
Когда распадается мир и приходит к концу рассказ,
Из ничего мы делаем что-то снова в который раз.
И это совпадало с их общим ощущением.
Через несколько минут Кочевник чуть не пробил ногой барахлящий монитор-спикер, но Ариэль сумела его успокоить. Ее собственный монитор стал загибаться во время третьей песни, она себя не слышала, не попадала в ноты и стала сбивать ритм. Джордж копошился вместе с техником — благожелательным старым хиппарем, который слишком много раз путешествовал на светлую сторону и теперь двигался в замедленном темпе, пригодном лишь для альтернативной плоскости существования, пытаясь разобраться в путанице проводов и разъемов на консоли микшера. При свете дня на проверке звука все выглядело нормально, но в темноте, когда вращаются под потолком три зеркальных шара, в грохоте барабанов Берк, завываний сваренных в пиве фанатов, визге и вое колонок на грани перегрузки и перегорания предохранителей консоль оказалась такой же кривой, как руки ее хозяина, и траченной временем, как его кафтан.
Пока Джордж укрощал увечную консоль, Терри пытался исполнить партию Майка на песнях, которые, по общему согласию, действительно нуждались в аккомпанементе баса, и пару раз пропустил ноты в собственной партии. Это было само по себе потрясением, потому что никогда раньше Терри свою работу не портил, и почти сразу стало понятно, что он слишком сильно старается, так что Кочевник ему велел заниматься своей работой и забыть про бас, а это вывело из себя Берк, которая решила, что это неуважение к памяти Майка, как будто его партию можно просто выбросить к чертям и всем пофиг.
Но пришло время соло Берк на ударных, посреди песни «Не нужно мне твое сочувствие», и она обратила гнев в энергию. Когда ударил открывающий взрыв ее тарелок, остальные поняли, что лучше отойти и не отсвечивать. Сцена принадлежала ей, и почти три минуты она владела не только платформой, но каждой унцией взвихренного воздуха в черных стенах «Спинхауса». Она опустила голову и превратилась в машину, начав с фанк-грува бас-барабана и малого барабана, добавила хай-хэты, базз-роллинги, двойные удары, запустила свободный разговор между райд-тарелками и бас-барабаном под резкий треск римшотов, ускоряясь и замедляясь, медленнее, медленнее, в медный звук часового механизма хай-хэтов на фоне ритмичного гудения бас-барабана, добавила россыпь триплетов и дроби септолями и вернулась к несущему фанк-груву в традициях эмоционального стиля ее отца — до того времени, как он потерял разум. Терри вернулся было на сцену добавить партию клавишника, но она резким взмахом головы велела ему отойти на двухминутную отметку, и он вышел из лучей синих и красных прожекторов. Все, что ей нужно было сказать, она намерена была сказать сама.
В последующие секунд сорок она довела свою игру до края. Она сидела верхом на троне в центре бури, мелькали руки с палочками, она выводила сложный узор напольных том-томов, малого и большого барабанов, медных крэш-тарелок. Кочевник видел мелькавшие в темноте вспышки камер сотовых телефонов. Берк стучала так усердно, что Кочевник стал опасаться, как бы она не сломала свою аппаратуру, но когда одна палочка треснула у края малого барабана, она сунула руку в чехол с запасом, вытащила другую и продолжала стучать, не пропустив и полтакта. Пот блестел у нее на лице, глаза были закрыты, она была в приходе, в нирване барабанщика, залитая красным светом. Тарелки под тяжелыми ударами переливались синим и багровым, черные стены отвечали Берк и грому, которым она говорила с ними, и остальные музыканты «The Five» понимали яростный дикий язык: Я есть, я здесь, я здесь, я человек, я здесь, и я заслужила эту минуту.
Просекайте.
Берк будто военную татуировку набила на малом барабане пулеметной очередью — и вдруг взметнула руки, зажав палочки, и настала тишина. В следующую секунду молчание заполнили аплодисменты, крики, и это было хорошо, потому что зачастую публике наплевать на соло ударника, — но этот подогретый алкоголем восторг не заставил Берк опустить поднятые руки. Остальные знали: она ждет, чтобы низкое гудение бас-гитары Майка вернуло ее в ровный — четыре четверти — ритм «Мне не нужно твое сочувствие». Но шли секунды, бас не вступал, и когда Кочевник, Ариэль и Терри снова взошли на сцену, Берк опустила руки и подхватила песню, будто слушала, как ее товарищ подкладывает основу, как было на почти трехстах уже концертах в тридцати шести штатах и пяти канадских провинциях.
И с этой минуты Берк вернулась к своей роли в «The Five»: машина ритма, двигающая музыку вперед, создающая фон и время от времени — всплески, просто потому, что хочется всплеска. Но каков бы ни был темп, она успевала всюду, где она нужна.
И когда концерт закончился, пришли люди проситься за кулисы, те же люди, только лица у них были другие. Первыми были простые честные фанаты, которые покупают диски и сувениры и знают песни, и они хотели сделать снимок, и выразить соболезнования по поводу гибели Майка, и спросить, как продается «Кет-ЦЕЛЬ-коатль», потому что, парни, это класс, это вообще лучшее, что было. Спасибо, что приехали, говорили они, и говорили всерьез. Потом приходили люди, знакомые с менеджером «Спинхауса» или имеющие те или иные связи в местной развлекательной индустрии, — им просто надо было, чтобы видели, как они идут за кулисы, и вот от этой публики могли быть комментарии насчет того, как охренительно потрясающе звучит новый диск группы «Death Cab for Cutie», или что на самом деле они пришли послушать «Soul Cages», а тут вы оказались, очень к месту, почти не хуже. В такой публике всегда найдутся несколько разогретых девиц, рвущихся в дело со всяким, кого можно поймать, и пара скользких парней, желающих узнать, «не нужно ли группе что-нибудь», и обычно еще какая-нибудь мерзопакостная стерва с вонью изо рта и черными кругами вокруг глаз спросит Кочевника прямо в лицо, отчего они не так популярны, как другие группы вроде «Ra Ra Riot».
В отличие от концерта в Далласе группа упаковала аппаратуру и уехала в гостиницу «Да Квинта» без дальнейших отвлекающих моментов. Все заснули, как старые усталые хрычи, потому что завтра — которое теперь стало сегодня — ожидался напряженный день.