— Святошески-ханжеское? — подсказал Кочевник.
Терри слегка улыбнулся:
— Нет, не это. — Он нашел слово. — Что-то очень глубинное. Что-то пугающее. Но так оно было, и я об этом рассказываю. Понимаешь, эта церковь строила для детей лагерь. И хотела купить мебель для домиков и центрального здания, так что отец желал заполучить этот контракт. Вот он погрузил меня в машину — показать, наверное, какой он семьянин, какой набожный, и приехал в церковь с сыном. В Оклахома-Сити он ни в одну ни ногой, как и мама, кстати. Он хотел, чтобы его видели, хотел руки пожимать, но у нас там не оказалось знакомых. Ну, потому что это от нашего дома сорок с чем-то миль. Так что мы сидели где-то посередине на скамье, в такой приличной большой церкви, современной, еще пахнущей стройкой, и пастор тогда вышел и сказал, что сегодня перед нами выступит необычный проповедник.
Терри на миг замолчал, вертя сдвинутыми пальцами.
— И когда настало время выступать оратору, — тихо сказал он, — тот взошел на кафедру и посмотрел на паству. Я не помню, как его звали, но помню, что выглядел он совсем обыкновенно. Несколько расплывающийся, лысеющий, и одет был в коричневый костюм. Конец июня, на улице тепло. Так что он поздоровался, отпустил какую-то шуточку или что-то в этом роде, сказал, что будет говорить о миссионерской деятельности где-то там. И вдруг, вот просто вдруг он перегнулся через кафедру и… Я помню, он задрожал. Закрыл глаза и задрожал, будто сейчас упадет в обморок. Пастор бросился к нему на помощь и еще кто-то, но тут… тут он поднял голову. Открыл глаза. Он побледнел, у него пот выступил. И он сказал: «Я обращаюсь к Терри».
— Ага! — насмешливо скривился Кочевник. — Этаким мощным голосом, от которого содрогаются стены и пыль взлетает с потолочных балок.
— Нет, — ответил Терри спокойно, полностью владея собой. — Точно таким же, как до тех пор. Обычным голосом обычного человека. Я не шучу и не вру.
Они смотрели друг на друга, пока насмешливая улыбка Кочевника не увяла.
— Рассказывай, — напомнила Ариэль.
— Этот человек назвал меня по имени. — Терри повернулся к Ариэль и снова к Кочевнику. — Вполне могли быть и другие Терри в церкви, там человек восемьдесят или сто набиралось, так что могли быть. И он даже на меня не смотрел, а просто уставился в заднюю стену. Но тут он сказал: «Не давай себя сбить с пути. Твоя жизнь будет в музыке». И скажу я вам, люди… когда слышишь такое в церкви от человека, которого ни разу в жизни никогда раньше не видел, и так далеко от дома, то… то чувствуешь страх. Благоговение — оно потом приходит. В тот момент мне только хотелось залезть под стол — от страха.
Терри подождал, чтобы его слова дошли. Кочевник никакого интереса не проявлял, эмоций тоже.
— Он говорил не только со мной. Он обратился еще к двум-трем из присутствующих, но не могу сказать, что он им говорил. Что-то такое, что никак не мог знать, наверное. Потом у него просто сделался усталый вид, он пошатнулся, пастор подскочил к нему и попросил всех оставаться на местах, все в порядке. Он помог тому человеку вернуться на место, а тот приложил руку к лицу, и я увидел, что он плачет. А отец мне сказал: «Уходим отсюда», — и лицо у него было цвета плевка на асфальте. В смысле просто серое. И он встал, и я тогда встал, и мы вышли, и больше он уже этого контракта не хотел. Думаю, он туда больше не возвращался. И точно знаю, что не возвращался я.
Очки у Терри чуть сползли по носу вниз, ион их пальцем вернул на место.
— Мы никогда об этом не говорили. Я думаю, что маме он сказал. А может, и нет. Но фишка в том, что после этого он перестал давить на меня своей волей. Что я хочу делать с музыкой, что хочу попытаться сделать, — он не вмешивается, дает мне идти своим путем. Не думаю, чтобы это было ему приятно, но он смирился. И так оно до сих пор. Вот почему он помогает мне начать бизнес с винтажными клавишами. Само слово ему нравится — «бизнес». Но чтобы он стал меня уважать и признал право на свой путь, понадобился чужой человек в церкви. Мы никого там не знали, Джон. И никак не получается, будто это что-то другое, а не…
Он снова стал подыскивать термин.
— Не голос Божий? — спросил Кочевник резким голосом. — Его, выходит, ты слышал?
— Я слышал голос обыкновенного человека, — ответил Терри. — И не буду притворяться, будто знаю, откуда шли слова. Но он сказал слова, которые имели смысл для меня и только для меня, в этом я уверен. И дело в том… что единственное, чего я всю жизнь хотел, — это построить жизнь так, чтобы в ней была музыка. Не играть на сцене перед многотысячной толпой, не загребать деньги тоннами, не быть какой-то там суперзвездой. — Он взглядом позвал на помощь Ариэль. — И я получил что хотел… и даже больше на самом деле.
— Так чего ты хочешь сказать, что все предопределено, что ли? — с вызовом спросил Кочевник. — Все, блин, звездами записано?
— Он сказал: «Не дай сбить себя с пути». Так что я не думаю, будто все предопределено. Я думаю, выбор у меня был. Он мне лишь сказал, как попасть туда, где я хочу быть.
Кочевник затряс головой:
— Чушь собачья.
Терри усмехнулся, глядя на Ариэль, но глаза у него были грустные.
— Теперь ты понимаешь, почему я никому не говорил. Даже Джулии.
Его легкомысленная и легкая на подъем бывшая жена, с которой они прожили меньше года, а потом она упорхнула из Остина во Флориду с прежним бойфрендом. Никто не знает, что Терри в ней нашел, кроме разве того, что была хорошенькая, играла на классическом фортепьяно и делала классные пироги «креп-сен-жак», когда не сидела на голубых колесах.
— Чушь! — повторил Кочевник с напором.
— Ты, блин, все на свете знаешь? — спросил Терри уже без всякой грусти. Лицо у него раскраснелось, глаза сверкали зарождающимся гневом, и он вот прямо сейчас решил, что с этой секунды перестанет испуганно шарахаться от Джона Чарльза, потому что он, Терри, лучше знает, что именно слышал и видел. — Меня ни один человек на свете не смеет называть лжецом, — сказал он напряженным голосом и быстро заморгал. Может, он все же побаивался Джона, но дело было достаточно важное, чтобы за него сражаться. — Ты не все на свете знаешь, и даже не почти все. И я тебе скажу, что я тоже не все знаю, потому что не понимаю этого и никогда не пойму, и никого я не агитирую и не кликушествую, но тут много есть такого, чего мы не видим и не можем понять. Вроде как мир за пределами вот этого. Какое-то измерение, которое нам не постичь умом.
— Ты теперь про рай заговорил? С ангелами и арфами?
— Когда ты так говоришь, получается глупо.
— Да потому что глупо и есть, Терри. Глупость, придуманная для глупцов. — Терри промолчал, и Кочевник добавил: — Давай говори еще. Выскажи все, чтобы я все и разнес.
Но Терри смотрел на пол, крутил сцепленными пальцами и не отвечал. В коридоре звякнул двойным звонком интерком, и женский голос позвал вроде бы «доктора Падзивонга».
Наконец Терри сказал:
— Не так это просто, как ты пытаешься выставить. И не так это примитивно. Смотри, вот ты смеешься и говоришь: «фигня», потому что никогда не слышал, чтобы твое имя произносил в церкви незнакомый человек. С тобой ничего такого не случалось, что пошатнуло бы твои устои или заставило думать, что ты знаешь не все. Я человек, я не вижу сквозь тусклое стекло. Лично я верю, что есть какой-то рай и какой-то ад, но…
— Вилы и золотые нимбы, — перебил его Кочевник. — Когда умру, я хочу попасть на юг, где происходит действие. И чтобы адская шлюха устроила мне вечный… — он чуть было не сказал «минет», но в присутствии Ариэль сменил выражение, — …приватный танец.
— Ты, что ли, боишься, — спросил Терри, поднимая взгляд на Кочевника, — даже позволить себе поинтересоваться? Вот так тебя это пугает?
— Нет, меня это не пугает. — Кочевник прищурился. — Я просто не хочу тратить время на размышления ни о чем. Потому что именно ничего не остается, когда умираешь. Все, чем ты был, все, что ты думал, уходит в ничто. В пустую черноту, какая была до твоего рождения. Почему тот незнакомец в церкви тебе не помог с чем-нибудь посерьезнее таких вопросов? Почему он вроде как… стукнул и удрал, не сказав то, что хотел знать каждый в той церкви? Почему он не сказал просто: «Я говорю гласом Божиим, и я вам говорю, что существует вечность, и каждый обретет в ней счастье… что бы это слово ни значило». Почему он из всех, кто там был, выбрал только трех-четырех человек, а с остальными обошелся как с тощими пацанами на школьном дворе, слишком ботанистыми, чтобы их брать в классную команду? — Он выдержал паузу, чтобы оттенить вопрос, на который ответа не было, и спросил еще: — И почему этот твой незнакомец не ответил тебе, с какой радости каждый день погибают невинные дети и хорошие люди, такие как Майк, каждый день, каждый год? Вот это стоило бы услышать. И если ты говоришь, что это был глас Божий… так ему надо было бы орать куда как громче, чтобы я стал его слушать.
Терри еще несколько секунд смотрел на него, и лицо Кочевника отражалось в стеклах его очков. Кочевник вытянул ноги, запрокинул голову и закрыл глаза, будто указывал Терри, что тому нужно бы пересесть. Через некоторое время Терри встал и подтянул кресло поближе к Ариэль, та ему едва заметно улыбнулась и кивнула. Но она видела, что в попытке объяснить Джону Чарльзу возможность существования Неведомой Руки он потерпел поражение. Бога она себе представляла именно так — Неведомая Рука, действующая ради вящего блага людей. Ей казалось, что рука эта действует, когда может. Но бывают времена, когда не может — или по какой-то скрытой причине не действует.
Джон задал несколько хороших вопросов, думала она, глядя, как он либо делает вид, что заснул, либо старается заснуть. Есть вопросы, которые задают и верующие, и неверующие. Вера не означает, что вопросы нельзя задавать.
Ответов у нее не было. Ни у кого их нет по сю сторону, и если кто притворяется, что они у него есть, то это чтобы заработать на людском страхе и сделаться обманщиком, которого должна бы сокрушить Неведомая Рука… но не сокрушает. Точно так же, как не действует она ради того, чтобы свершить справедливость над неправедными, чтобы прекратить зло, чтобы устранить страдание, пролив чудеса на землю.