Ганни просит его извинить. Он, оказывается, хотел сказать «синими пластинками». То есть «синим пластиком».
И какое-то время они оба молчат.
Джереми знает, что Ганни прав. Да, спорить с Ганни толку мало. Если он хочет отсюда выбраться, то ему нужна машина, а тогда ему нужно туда, где машины паркуются.
Например, к этому стрипмоллу на дороге.
Он берет пистолет. Встает и засовывает пистолет за пояс, под болтающуюся полу рубашки. Это надо сделать быстро, но он понимает, что пикап надо оставить там, где он сейчас. И понадобится время, чтобы перетащить барахло из своей машины в ту, которую удастся угнать. В бейсболке из «Трипл-Т» и с пистолетом под рубашкой он выходит из здания через заднюю дверь и идет, обогнув дом, на дорожку, а потом вдоль нее на улицу и по улице к стрипмоллу.
Мимо проезжают машины, но их немного. А это может быть очень, очень плохо. Или очень хорошо. Или вообще никак. Может, когда он дойдет до стрипмолла, то решит купить себе буррито и вернуться в укрытие. Идет он не спеша, но и не мешкая. Он — человек, у которого есть цель, но в глазах всех прохожих — не особо важная.
Он выходит на парковку, и там стоит десяток машин, в основном перед аптекой. Машины такие, дедушкины. Просторные «седаны» и старые американские бензиноеды, но есть одна «хонда аккорд». Джереми останавливается и делает вид, что рассматривает подошву правого ботинка, а тем временем из аптеки выходят мужчина и женщина лет за пятьдесят. У женщины в руках пакет, мужчина обнимает ее за плечи. Он смотрит на Джереми, кивает, смотрит настороженно. Джереми кивает в ответ и направляется в сторону ресторанчика с мексиканской едой. Пара садится в серебристый «бьюик», запирает дверцы, заводит мотор. Джереми останавливается у дверей мексиканского ресторана, машина отъезжает.
«Может, и в самом деле купить буррито?» — решает он, потому что сердце колотится и надо бы посидеть под кондиционером.
Он входит, а навстречу ему выходит женщина с седыми волосами до плеч и с коричневым бумажным пакетом в руках. Он ждет, чтобы она вышла. Внутри в мексиканском ресторане темно, ничего особенно не разглядишь. Только какой-то старик прошел через качающиеся двери на кухню. Потом Джереми видит, что та женщина направляется к «хонде». Одета женщина отлично — строго и аккуратно, как служащая банка или офиса недвижимости. Она в темных очках, на плече у нее сумка на кожаном ремне. Вокруг шеи — красно-бело-синий шарф. Ни дать ни взять — портрет Американской Бабушки.
Она не страдает избыточным весом, и походка у нее молодая. Ноги под этими бирюзовыми брюками тоже должны быть молодые. Джереми решает, что такая женщина вполне сумеет выбраться из пустыни.
Она отпирает водительскую дверцу. В этот момент Джереми подходит к ней сзади и произносит без малейшей угрозы:
— Простите, мэм, можно вопрос?
Она вздрагивает, и губы у нее чуть дрожат, когда она поворачивается к Джереми. Она не знает, следует пугаться или нет.
— Я заблудился, вы мне не поможете? — спрашивает он.
— Заблудился? — удивляется она. У нее хриплый голос человека, который курит всю жизнь. Может, ей лет шестьдесят пять — острый подбородок и рамка глубоких морщин возле рта. И сетка таких же морщин на лбу. — А что вы ищете?
— «Ла-Пас Эстейтс», — отвечает он и тут же — тут же! — осознает, что именно этого говорить не надо было.
— А, это… Это там…
Она глядит в ту сторону, а Джереми вынимает пистолет, просовывает его под ее пакетами с продуктами и говорит:
— Крикнешь — застрелю. Быстро в машину.
И это надо сказать так, будто он не шутит, потому что она должна послушаться быстро, пока никого на стоянке нет.
Она вся начинает дрожать. У нее отвисает челюсть, и зубы у нее тоже серые.
— Пакет в машину, на пол, — говорит Джереми. — Садитесь за руль. Садитесь, я сказал!
Она не шевелится — может быть, не в состоянии двинуться.
— Мэм, — говорит Джереми, чувствуя, как ползет по шее струйка пота. — Я вас не трону. Мне нужна ваша машина. — Она пытается отдать ему ключи. — Нет, поведете вы. Я вас высажу на дороге.
— Не убивайте меня, — просит она.
— Я вас высажу на дороге, — повторяет Джереми. — Ну, будьте паинькой, отпирайте вторую сторону. А если тронете клаксон, я буду очень, очень недоволен. Ясно?
— Не убивайте меня, — повторяет она. — Я к сестре еду.
Она отпирает пассажирскую дверцу, кладет пакет на пол, а Джереми быстро обходит машину, не сводя глаз с женщины. Она садится в машину, он тоже, и ни одна из ее дрожащих рук не касается клаксона. Очень старается быть паинькой.
Джереми закрывает дверцу и чувствует, как она внезапно напряглась, будто решила, что надо пытаться вырваться, и он говорит очень спокойно:
— Делайте то, что я вам говорю. — Пистолет он держит низко, и она видит оружие краем глаза. — Заводите машину и поезжайте.
— Хорошо, — отвечает она, и что-то перехватывает ей горло. — Сейчас.
И как раз тут из магазина бытовых приборов выходит полная женщина, держа красную настольную лампу с абажуром, украшенным индейским узором. Пленница Джереми поворачивает к ней голову. Женщина останавливается взять с проволочной стойки газету для покупателей.
— Заводите машину и поезжайте, — повторяет Джереми, на этот раз направив пистолет ей в бок.
Американская Бабушка так и поступает. Женщина с красной лампой проходит мимо «аккорда» и идет к своему «таурусу», до которого еще несколько шагов.
— Куда мне ехать? — спрашивает Американская Бабушка, с трудом выговаривая слова.
И тут Джереми понимает, что допустил огромную ошибку. Огромное упущение. Забыл очень важную вещь. Прямо хоть зубами скрежещи.
Он забыл взять бутылку воды для женщины, чтобы пила в пустыне.
Высадить ее поблизости он не может. На этих улицах — нельзя. И он решает, что достанет для нее бутылку воды, пусть никто не сможет сказать, что он плохой парень.
— Налево, — говорит он ей. Потом через милю примерно, возле рощи мескитовых деревьев и каменной стены с почерневшими латунными буквами он говорит: — Направо.
Он направляет ее к своей улице и своему дому. Велит ей поставить «аккорд» вдоль дома, где его слепящая под солнцем белизна скрыта тенью. А потом он ей говорит, что надо зайти в дом, он ей даст бутылку воды, чтобы выпустить потом в пустыне.
— Хорошо, — говорит она тем же слабым прокуренным голосом. — Я к сестре еду, она меня ждет.
— Это всего минута, — говорит он.
В доме, в кухне, где пол покрыт раздражающе ярким синим пластиком, Джереми берет бутылку воды. Американская Бабушка прижалась спиной в угол. У Джереми возникает мысль, и он ее произносит вслух:
— Вам в туалет не надо?
— Прошу вас, — шепчет она. — Не убивайте меня.
— Все о’кей, все о’кей. — Ее перепуганная поза, эта вжатая в угол спина, эта попытка сделаться невидимой, как невидимым хочет быть он, невольно трогают Джереми. — Меня зовут Крис, — решает он сказать. Снимает бейсболку, показывая бритую голову. Когда ее найдет полиция, она скажет, что ее похитил бритоголовый по имени Крис. — А вас как зовут?
Она не отвечает. Голова у нее опущена, жесткие пряди рассыпались по плечам, подтянутая аккуратность выгорела без остатка.
Ганни появляется в дверях с другой стороны кухни — просто глянуть, как идут дела. И снова уходит.
Джереми не видит ее глаз за очками, и ему это не нравится.
— Не могли бы вы снять очки? — просит он, делая движение пистолетом.
Тонкие, в синих прожилках, дрожащие руки поднимаются к лицу и снимают очки. Глаза у женщины карие, утонувшие в морщинах. Она то ли не хочет, то ли не может на него смотреть.
— Я из Техаса, — говорит он, но зачем говорит, сам не знает. — А вы поблизости живете?
Она что-то пытается произнести, вроде «ага», но получается мычание, будто губы слиплись, и слезы медленно текут по морщинам левой щеки.
— Я слегка в беде. — Джереми соображает, что с кем-то говорит впервые за… за сколько времени? Как человек с человеком, по-настоящему. Ганни — его ангел, а вот Американская Бабушка, кажется, будет хорошим слушателем. — В этом мире есть очень плохие люди, — говорит он ей. — Лгуны, они неправду говорят про Ирак. Они эту ложь разносят, они отравляют атмосферу. И можете не сомневаться, ни… хрена можете не сомневаться, что они бы там ни дня не выдержали. И бывает, понимаете, что ты должен сделать то, что должен, и выбора у тебя нет, мэм, вот нет выбора. Идешь единственным путем и делаешь то, что должен делать, то единственное, что тебя учили делать, и тут вдруг — бабах!
Американская Бабушка вздрагивает, будто пытается глубже втиснуться в угол, и вторая слеза течет по лицу — теперь по другой щеке.
— Вот вдруг кто-то врезается тебе в бок, а ты даже не видел его, — говорит Джереми. — И все.
Он замолкает — чувствует, что лицо его задвигалось, и эти движения он не контролирует. Как будто в мышцах и костях лица завелись насекомые, и они там ползают, ломая все структуры, которые придают ему человеческий вид, и когда они все сгрызут, перестанут есть, отложат яйца и разрушат его лицо в стремлении сожрать его целиком, чтобы выжить самим, и тогда внутри его родится монстр, заняв место того, кто был хорошим парнем.
Он в упор смотрит на синий пластик на полу, на эту болезненно-яркую синеву, и вдруг вспоминает. Воспоминание обдает взрывной волной жара, и Джереми понимает, почему он теперь здесь.
Молодой лейтенант, которого все называли Фоббит, вошел среди ночи и поднял Джереми и Криса с коек. Их повели в штабную палатку в центре базы, а там за столом с направленным светом сидел какой-то капитан, им обоим незнакомый, и штатский лет за тридцать, в джинсовой куртке, белой рубашке и в джинсах. Чем-то похож на ковбоя или на члена церкви «Христиане в действии».
На столе, на карте участка Багдада, лежали цветные фотографии.
«Задание такое, — сказал штатский, которого не представили. — В пять ноль-ноль вы в сопровождении взвода выйдете на эту позицию. Дойдете вот досюда, до этого здания, и займете позицию в пять тридцать. Объект пройдет по этому переулку от семи ноль-ноль до восьми ноль-ноль. Источник нас информировал, что объект, по всей вероятности, будет в серых или черных шортах-карго, в красной, черной или камуфляжной футболке — возможно, с найковской закорючкой — и в бейсболке с эмблемой либо „Хьюстон рокетс“, либо „Фанта“. Я знаю, что Хьюстон — ваш родной город, сержант Петт, так что назо