История трагическая. Дженн ходила на их сайт, слышала их песни, смотрела их видео. Она считала, что они очень сильные и очень талантливые, особенно Ариэль Коллиер, а голос Кочевника она считала не хуже, чем у Вэйлона. Так что когда мама принесла газету с объявлением, что «The Five» дают последнее выступление в «Виста Футура» и приглашаются зрители всех возрастов, а тех, кто придет в футболке, пускают бесплатно, так что…
«Нет, мам, я не могу. Ну вот просто не то настроение».
Дженн встала, вернула гитару на стойку и посмотрела на себя в зеркало.
Ненавистное зеркало. Мерзкое, уродливое зеркало. Оно показывало, что вороны все равно прилетят, даже если останешься у себя в комнате и перестанешь выходить наружу. Прилетят, если есть перестанешь. Прилетят, если будешь шарахаться от еды, потому что сперва ее вид напоминает тебе, как отец от тошноты не может удержать в себе обед и усыхает до больного и умирающего мешка с костями, и тебе тоже не хочется есть, раз он не может. А потом… потом начинаешь думать, что на самом деле… я хочу быть с ним и играть на гитарах, быть одной семьей, как все время были, и маму я всем сердцем люблю, но без папы не могу, и если я вот так пододвинусь к краю… к самому краю… чтобы чуть скользнуть, и заснешь сладко, он придет ко мне как дух, снова придет, как было, и скажет: «А ну-ка поешь», — и посмотрит на меня, и увидит, как мне без него плохо, и что как он ушел, так и музыки тоже нету.
Но он не пришел. Он не мог на эту сторону.
А называется это — анорексия. Доктор сказал: anorexia nervosa.
Дженн посмотрела на себя. И правда веточка. Половина веточки. Черенок листка. Кости сосчитать можно.
«Нет, мам, я не могу пойти».
Мама сказала, что она могла бы пойти, и было бы хорошо, только надо себе позволить. Никто ее там не узнает, если она на этот счет беспокоится. «А я потом тебя заберу, Дженн, иди».
Эта группа столько вынесла. Видела столько смертей и трагедий. И все-таки продолжает играть. Ее не заставили замолчать. Так что… может быть…
«Ладно, мам. Я пойду».
Она едва не осталась за порогом. Возле клуба она оказалась в ожидающей толпе из примерно восемнадцати тысяч человек, и там Дженн разговорилась с девушкой своих лет, которую мама отпустила на концерт. Девушку звали Дайана, у нее были толстые очки и добрая улыбка. Она была одета в футболку с эмблемой «The Five» и объявила себя их фанаткой номер один. Сказала, что мама ее привезла из Уэйко. Потом двери открылись, и толпа хлынула внутрь, и все шли потоком. У входа стоял человек и считал зрителей металлическим приборчиком. Когда Дженн подошла ближе и какие-то люди оттолкнули Дайану назад, чтобы самим пролезть раньше, человек кому-то внутрь крикнул: «Уже почти под завязку!»
И Дженн тогда костлявой рукой потянулась назад через бурлящую толпу, поймала Дайану за руку и сперва потянула на себя, потом протолкнула вперед, чтобы та вошла в дверь первой, потому что Уэйко куда дальше Сидар-Парка и Дженн в случае чего может маме позвонить, а Дайана останется на улице.
Но они вошли обе. Двери закрыли через шесть человек после Дженн.
— Завтрак сейчас будет! — крикнула мать из кухни. — Апельсиновый сок или молоко?
В вопросе звучала надежда.
Дженн уставилась на себя в зеркало. И снова слышала эту песню.
Последнюю песню.
Она услышала слова «Я как свеча, что освещает ночь».
«Дженн, слушай, что я скажу. Внимательно слушай. — Это был голос отца. Он говорил с ней в один из последних дней в больничной палате. — Я не хочу, чтобы ты болела. Ты меня слышишь? У тебя жизнь впереди. Слышишь? Чтобы ты была свечой, Дженн. Чтобы твой свет был виден людям. Я думаю, что с твоим талантом и с твоим сердцем так оно и должно быть. Но болеть ты не имеешь права. Не имеешь права идти за мной. Тебе это понятно?»
Ей было понятно, но совладать с собой она не могла. Вороны прилетели и маленьких птичек расклевывали.
Но вот последняя песня…
И вот это: «Стремись все выше, поднимайся и расти. Но помни, что живым отсюда не уйти».
И снова голос отца. Кажется, это был тот самый последний день.
«Дженн, — прошептал он. — Птичка моя красивая. Ты не плачь, деточка. Лори, и ты перестань. Все нормально. Разве может кто-нибудь уйти из жизни живым? Да ни в жизнь. И вот поэтому нужно ценить каждый день… каждую минуту. Я вас люблю, мои девочки. Да благословит вас Бог».
И от этой строки в песне у Дженн в «Виста Футура» навернулись на глаза слезы. Потекли по щекам, и Дайана на нее посмотрела и сказала, что, наверное, тогда Фанат Номер Один — Дженн, раз песня так ее тронула.
Дженн подумала — нет, она точно знала, — что на этот раз отец нашел способ пробиться к ней.
Песня была хорошая. Настоящая, хорошая песня, и она Дженн глубоко тронула. Она сказала ей такое, чего не могла сказать больше никому во всем зале.
Но Дженн тогда подумала, что может лучше.
Она посмотрела на висящие на стенах постеры.
Вот Гвен Стефани, которую Дженн считала одной из самых красивых и талантливых женщин мира. И у нее доброе сердце — Дженн это в человеке видит всегда.
Вот женщина по имени Джони Митчелл. Она стоит на сцене перед колоссальной толпой, взметнув руки вверх. Винтажный постер, купленный на eBay. Эти две женщины, на принадлежащих ей дисках, — отдельные и различные таланты. У обеих в голосе огонь и страсть. Джони Митчелл хотела что-то сделать, хотела дать голос тем, у кого его нет. Она хотела ясно говорить — и чтобы ее ясно слышали. А для этого нужно ясно слышать самой.
Гвен Стефани свой талант пустила на развлечение. Чаровать и восхищать, танцевать под ритм, получать удовольствие, смеяться и помогать людям стряхивать на время груз мирских проблем. Помогать им обрести силы, когда прилетают вороны.
Дженн одинаково любила их песни и одинаково любила слушать всех музыкантов своей коллекции. Но эти две… эти два отдельных и различных таланта — к ним она возвращалась снова и снова.
Она думала… что, если бы кто-то мог слить их воедино, справить в один талант, один голос, одну личность? Искательницу правды и радостную проводницу веселья?
И они обе, в этом сочетании, чтобы писали песни сердцем?
Какая это была бы музыка!
Дженн подумала, что, наверное, надо ей сегодня позавтракать. Хотя бы попытаться.
Нельзя петь на голодный желудок.
А уж танцевать — точно никак.
— Молоко, — ответила она матери.
— Хорошо, ангел мой, — ответила мать. И голос у нее сел.
Вот та последняя песня, думала Дженн. Эта песня ей говорила что-то и таким ясным голосом, который не услышать нельзя.
Но кое-что, ты знаешь, неизменно,
Кое-что ты сам меняешь.
Она еще раз посмотрела на фотографию свою с отцом, подумав, сколько же он проявил мужества, когда оказался готов к дороге.
И ей тоже оно нужно. Сколько-то.
— И сок тоже, — сказала она в кухню. — Пожалуйста, мам, — добавила она, подумав.
За завтраком она ела мало, как птичка, но Лори подумала, что это все-таки начало. Раз уж она не пошла в туалет отдать там все обратно. Лори спросила, что она сегодня собирается делать — обещался ясный жаркий день, и Дженн ответила, что будет возиться с гитарой, может быть, еще позвонит Норин Веласко и Анне Коуп и спросит, не принесут ли они свои гитары. Давно они не собирались.
— А на обед что-нибудь попробуешь? — спросила Лори.
Дженн возилась с ломтиком бекона.
— У нас арахисовое масло есть?
Лори оделась на работу, в форму «Денниз». Табличку «Привет, я Лори» она наденет уже там. Волосы она заплела в косы, почистила зубы. «Слава Богу, что у Дженн не мои кусачки», — подумала она. Солнце должно было вот-вот взойти.
Слышно было, как дочь снова заиграла на гитаре. Музыка — красивейший дар.
Она зашла попрощаться, и Дженн спросила:
— Мам, я тут подумала. Можно, я опять начну брать уроки?
— Я думаю, можно. Вполне можно.
Дженн бросила уроки месяц назад. У нее получалось хорошо, и очень хорошо, но Дженн была из тех — по крайней мере пока не заболела, — кто всегда хочет добиться лучшего.
— А мы можем себе это позволить? Я могла бы работу найти в молле.
— Можем позволить. Поговорим потом, а пока — хорошего тебе дня.
«И не волнуйся слишком», — чуть не сказала Лори, но сегодня, наверное, не стоило.
Она стала закрывать дверь.
— Можно оставить открытой, мам, — сказала Дженн.
— О’кей. — Лори слушала, как играет дочь. Смотрела, как ходят пальцы по струнам. Посылая в воздух музыку. Кто знает, куда она улетит. — Все, целую.
— И я тебя, — ответила Дженн. — Спасибо за завтрак.
— Чаевые можешь оставить на столе. — Лори ответила улыбкой на улыбку дочери и вышла, унося в ушах музыку.
По дороге к машине она думала, что с деньгами напряг, так он всегда напряг, и как-нибудь для гитарных уроков Дженн можно будет выкроить. Это казалось очень важным для Дженн и очень правильным.
Потому что принести жертву для того, кого любишь, — ноль проблем.
Для того, кого любишь.
Благодарности и посвящения
Прежде всего и главным образом хотел бы выразить свою благодарность Кассу Скриппсу из «Метро талант эйдженси» в Атланте за то, что показал мне жизнь музыкантов (его точное выражение) «на дороге ствола и ножа».
Хочу поблагодарить группу «The Verve». Я как-то обедал в ресторане «Калифорния пицца китчен» и услышал из колонок песню. Она сразу же меня всколыхнула, и мне пришлось спросить у метрдотеля, как называется песня и что это за артисты. Так зародилось у меня семечко этой книги — о песне, находящей отклик в человеческой душе. Это была «Симфония горькой радости».
Эту книгу мне хочется посвятить перечисленным ниже группам и артистам. Это люди, которых я слушал, когда мне нужен был допинг музыки или ее бальзам. Все они в этом списке. Список был длинный, и я, чтобы все было справедливо, вложил все имена и названия в синюю шляпу и вытаскивал по очереди наугад. Они тут расставлены не по известности, популярности, жанру или времени. В этом порядке расставила их синяя шляпа.