Поэтому, когда Мортон, обвешанный украденным оружием, предложил: «Давайте подожжем склад», все мгновенно, без всяких размышлений согласились. Взбудораженные вновь обретенной свободой, солдаты, с оружием неприятеля наперевес, кинулись в разные стороны: Смитти – ко входу в угольную шахту, Мортон и Эдди – к цистернам с нефтью. Капитан же отправился на поиски транспорта.
– Даю вам пять минут. И чтоб сразу назад – сюда! – гаркнул он. – Вот-вот начнется бомбежка – нам надо сматываться. Поняли? Пять минут!
И этих пяти минут хватило, чтобы разрушить то, что служило им кровом последние полгода. Смитти швырнул гранаты в ствол шахты и кинулся бежать прочь. Мортон и Эдди подкатили две бочки с нефтью к лачугам, вскрыли их и принялись палить из только что найденных огнеметов, поджигая строения одно за другим.
– Гори! – вопил Мортон.
– Гори! – орал Эдди.
В шахте раздался взрыв. Из ее входа повалил черный дым. Смитти, свершив задуманное, уже бежал к месту встречи. Мортон подтолкнул ногой цистерну с нефтью, и она покатилась в сторону лачуги, над которой тут же взвилось пламя.
Эдди усмехнулся и двинулся по тропинке к последнему в ряду строению. Похожее на сарай, оно было больше остальных. Эдди поднял ствол вверх. С этим покончено, сказал он себе. Покончено. Все последние недели и месяцы в руках этих подонков, этих мерзких охранников со скуластыми рожами и гнилыми зубами, с этими дохлыми осами в похлебке! Кто знает, что теперь с ними будет, но хуже того, что произошло, быть уже не может.
Эдди нажал на спусковой крючок. Лачуга мгновенно вспыхнула. Ее сложенные из сухого бамбука стены в считаные секунды обвились желто-оранжевыми языками пламени. Вдалеке послышался шум мотора, – похоже, капитан нашел что-то, в чем можно убраться отсюда. И тут же с неба донесся грохот бомбежки, в точности такой, как они слышали каждую ночь. Грохот звучал ближе обычного, и Эдди подумал, что, кто бы эти люди ни были, они заметят пламя. Спасение придет. Они смогут вернуться домой! Эдди повернулся к горящей лачуге и…
Что это?
Эдди заморгал в изумлении.
Что это?
Что-то стрелой метнулось в проеме открытой двери. Эдди попытался сфокусировать взгляд. Воздух вокруг накалился, и, чтобы получше разглядеть, Эдди приставил свободную руку козырьком ко лбу. Ему показалось, что он видел маленькую фигурку в горящем строении.
– Эй! – закричал Эдди и двинулся вперед, опустив винтовку. – ЭЙ!
Крыша лачуги начала прогибаться, выбрасывая в воздух искры и языки пламени. Эдди отскочил назад. Глаза его слезились. Может, это была всего лишь тень?
– ЭДДИ! ДАВАЙ!
Мортон бежал к нему по тропинке, размахивая руками и жестами призывая его к себе. У Эдди защипало глаза. Он задыхался. Он указал Мортону на лачугу и закричал:
– Мне кажется, там кто-то есть!
Мортон приложил руку к уху:
– Что?
– Кто-то… там… внутри!
Мортон замотал головой. Он ничего не слышал. Эдди обернулся. На этот раз он был почти уверен, что заметил маленькую детскую фигурку, ползущую в лачуге. Уже более двух лет Эдди не видел никого, кроме взрослых мужчин, и вид этой детской фигурки вдруг вызвал в его памяти образы и младших двоюродных братьев, и миниатюрной железной дороги на пирсе, где он когда-то работал, и «американских горок», и детишек на пляже, и Маргарет, и ее, хранимую им, фотографию – всего того, о чем он запрещал себе думать последние месяцы.
– ЭЙ! ВЫХОДИ! – заорал Эдди, бросил на землю огнемет и придвинулся ближе к сараю. – Я не буду стреля…
Кто-то опустил ему руку на плечо и дернул назад. Эдди сжал кулаки и развернулся. Позади него стоял Мортон и орал:
– ЭДДИ! Пора ИДТИ!
Эдди замотал головой:
– Нет… нет… погоди… погоди… погоди… Мне кажется, там кто-то есть…
– Нет там никого! БЕЖИМ!
Эдди охватило отчаяние. Он повернулся лицом к строению. Мортон снова схватил его за плечи. На этот раз Эдди развернулся и со всего маху ударил его в грудь. Мортон упал на колени. Голова у Эдди тряслась. Лицо его перекосилось от гнева. Он снова повернулся к пламени, едва ли в состоянии открыть глаза. Там. Что это? Движется за стеной? Там?
Он сделал шаг вперед: невинное существо сейчас сгорит прямо у него на глазах. Вдруг остатки крыши с грохотом обвалились, и искры электрической пылью обдали его с ног до головы.
И тут вся мерзость войны вдруг выплеснулась из него, точно желчь. Ему стала невыносима неволя, невыносимы убийцы, невыносимы кровь и месиво, запекшееся у него на виске, невыносимы бомбежка и поджоги и бесполезность всего этого, вместе взятого. И ему захотелось спасти хоть что-нибудь: частичку Рабоццо, частичку себя, хотя бы что-нибудь. И он ринулся в пылающие развалины в безумной уверенности, что каждая мелькнувшая там тень – это живое существо. Над головой рев самолетов перекрывался грохотом выстрелов.
Эдди двигался словно в трансе. Он прошелся по горящей нефтяной луже, и его одежда на спине вспыхнула. Желтое пламя метнулось вверх по ноге. Эдди вскинул руки к небу и заорал:
– Я ПОМОГУ ТЕБЕ! ВЫХОДИ! Я НЕ БУДУ СТРЕЛЯ…
Невыносимо жгучая боль пронзила ногу, и Эдди, длинно, грязно выругавшись, рухнул на землю. Из раны под коленом сочилась кровь. В небе, освещенном синеватыми вспышками, ревели самолеты.
Он лежал на земле, обжигаемый огнем и истекающий кровью, закрыв глаза от нестерпимого жара, впервые в жизни готовый умереть. Кто-то потащил его назад, покатав по грязи, чтобы затушить пламя, и он, ослабевший и потрясенный случившимся, уже не сопротивляясь, был точно мешок с бобами. А потом он лежал в машине, вокруг него сидели его товарищи и повторяли: «Держись. Держись». Спина его обгорела, колено онемело, кружилась голова, и он чувствовал себя усталым, невыносимо усталым.
Капитан размеренно кивал, припоминая те последние минуты.
– Помнишь, как ты оттуда выбрался? – спросил он.
– Пожалуй, нет, – отозвался Эдди.
– На это ушло два дня. Ты то терял сознание, то приходил в себя. Потерял много крови.
– И все-таки мы оттуда выбрались.
– Да-а-а… – протянул капитан и тяжело вздохнул. – Но пуля эта тебя достала будь здоров.
И действительно, пулю так и не удалось извлечь. Она повредила нервы и застряла в кости, расколов ее сверху вниз. Эдди дважды оперировали, но так и не вылечили. Доктора сказали, что он будет хромать и что с годами, когда поврежденная кость ослабнет, хромота станет еще сильнее. Врачи объявили ему: они сделали все, что могли. А кто знает, так это было или нет? Эдди понимал одно: с тех пор, как он очнулся в медсанчасти, жизнь его круто переменилась. О том, чтобы бегать, теперь не могло быть и речи. О том, чтобы танцевать, – тоже. Но хуже всего было то, что его отношение к действительности стало совсем иным. Он как бы отстранился от жизни. Все вокруг казалось или глупым, или бессмысленным. Война не только повредила ему ногу – она вползла в его душу. На войне он многое познал. И вернулся совсем другим.
– Ты знаешь, – снова заговорил капитан, – что я в своей семье был военным в третьем поколении?
Эдди молча пожал плечами.
– Так вот. Я умел стрелять из пистолета, когда мне было только шесть. Каждое утро отец проверял застеленную мной постель: подбрасывал двадцатипятицентовую монету и смотрел, как она отскакивает от простыни. За обеденным столом я обязан был говорить «да, сэр», «нет, сэр».
До того как поступил на службу, я только и знал, что подчиняться приказам. А там, на службе, не успел оглянуться, как сам уже отдавал их.
В мирное время было совсем по-иному. У меня было немало этих рекрутов-умников. Но потом началась война, и пришли совсем другие, молодые, вроде тебя, которые уважали меня и готовы были выполнить любое мое приказание. В глазах у них был страх. А ко мне они относились так, точно я знал о войне какую-то тайну. Им казалось, я могу уберечь их от смерти. И тебе ведь тоже так казалось, правда?
Эдди признался, что так оно и было.
Капитан почесал затылок.
– А я, конечно же, не мог. Я ведь тоже выполнял свои приказы. Но раз уж я не мог сохранить вам жизнь, то мне хотелось хотя бы удержать вас всех вместе. На войне нужно отыскать пусть маленькую, но идею, в которую можно поверить. И стоит только тебе ее найти, как ты хватаешься за нее, как солдат за свой крестик во время молитвы в укрытии. И моей идеей было твердить вам каждый день: никого не оставлять в беде.
Эдди кивнул.
– Это было для нас очень важно, – сказал он.
Капитан посмотрел ему прямо в глаза.
– Надеюсь, что так оно и было, – отозвался он.
Он полез в нагрудный карман, достал еще одну сигарету и закурил.
– Что значит «надеетесь»? – спросил Эдди.
Капитан выпустил дым и указал сигаретой на ногу Эдди.
– Потому что, – произнес он, – это я тебя подстрелил.
Эдди посмотрел на ногу, которую он свесил с ветки. Снова появился шрам от операции. И вернулась прежняя боль. Эдди почувствовал, как в нем заклокотало что-то, чего он ни разу не чувствовал с того времени, как умер, а вернее – не испытывал уже многие годы, – дикая, бурная волна гнева и сильнейшее желание драться. Глаза его сузились, и он в упор посмотрел на капитана, а тот, не моргнув, встретил его взгляд так, точно именно этого и ждал. Он выпустил из рук сигарету и прошептал:
– Давай.
Эдди с воплем ринулся на капитана, и оба они, в схватке натыкаясь на ветви и лианы, полетели вниз с дерева.
– Почему? Гад ты! Гад ты! Кто угодно, но не ты! ПОЧЕМУ?
Они, сцепившись, боролись в грязи на земле. Эдди уселся капитану на грудь и бил его по лицу. Но крови не было. Эдди схватил его за ворот и с силой ударил головой о землю. Капитан и глазом не моргнул. После каждого удара он лишь поворачивался из стороны в сторону, давая Эдди возможность выплеснуть гнев. И наконец, схватив одной рукой, повалил его.
– А потому, – сказал он спокойно, прижимая грудь Эдди локтем, – что иначе бы ты в этом огне пропал. Погиб. А твое время тогда еще не пришло.