Но в каких бы условиях вы ни ели, язык, курица и свежий хлеб остаются удивительно вкусными, содовая вода, обильно полившая вас, тоже приятна в столь знойный летний денек, а если вы к тому же изрядно голодны, то попросту с удовольствием уплетаете все за обе щеки. Именно это и делали дети на колокольне и, расправившись с трапезой, ощутили себя абсолютно сытыми и довольными жизнью. Ибо, как я уже говорила, язык, курица и свежий пшеничный хлеб – удивительно вкусные вещи.
Здесь я позволю себе подчеркнуть деталь, которую вы, верно, сами не раз подмечали. Если время обеда по какой-то причине затягивается и вам уже невтерпеж ожидание, то съедаете вы потом гораздо больше обычного, после чего, особенно если есть вам пришлось под жарким солнцем на крыше колокольни или в каких-то иных, но похожих условиях, вас до странного настоятельно начинает клонить ко сну. Антея, Джейн, Сирил и Роберт не сильно от вас отличаются в этом смысле. Съев все, позаимствованное в кладовой дорогого уважаемого преподобного священника, и исчерпав до последней капли воду в его сифоне, они почти сразу же ощутили приступ дремоты, и больше других – Антея, которая поднялась сегодня в столь ранний час.
Поначалу они еще переглядывались, затем один за другим начали отпадать от беседы, и не успело минуть еще и четверти часа после обеда, как вся компания, свернувшись клубочками и укрывшись большими мягкими крыльями, крепко заснула. Солнце медленно садилось на западе. (Я просто вынуждена уточнить, что оно садилось именно на западе, ибо сей непреложный факт упорно подчеркивают авторы большинства известных мне книг, опасаясь, по-видимому, как бы кому-нибудь из рассеянных читателей не померещилось, что оно садилось на востоке. На самом-то деле, если хотите уж знать мое мнение, оно садится и не совсем на западе, но все же, пожалуй, ближе к нему, чем к какой-то другой из оставшихся сторон света.)
Итак, повторяю: солнце медленно садилось на западе или, пожалуй, ближе к нему, чем к какой-то другой из оставшихся сторон света. Дети же спали на крыше в теплой неге, потому что такие крылья, как предоставил им Саммиад, уютнее даже самых качественных пуховых одеял. Колокольня уже начала отбрасывать тень. Она делалась все длиннее и гуще, пока целиком не накрыла церковный двор и дом дорогого уважаемого преподобного священника и простиравшиеся за ним поля. А потом солнце и вовсе ушло, и с ним исчезли и тень, и крылья у по-прежнему безмятежно спавших детей.
Сумерки в летний погожий день прекрасны и поэтичны, однако приносят с собой прохладу. И если застали вас спящими, а теплые крылья, которыми вы до этого укрывались… Да что мне особенно это расписывать вам. Сами ведь, сколь бы крепко ни спали, немедленно пробудитесь, стоит сестре или брату, которые поднялись раньше, стянуть с вас одеяло. Вот и наша компания проснулась совершенно продрогшей. Без крыльев. На крыше колокольни. С синеющим в сумерках небом над головой, на котором все ярче разгорались звезды. Во многих милях от дома. С тремя шиллингами и тремя полупенсовиками в карманах. И с аргументом насчет продуктов, необходимых для поддержания жизненных сил, – на случай, если их кто-то застукает с пустым сифоном и потребует объяснений.
Дети переглянулись. Сирил взял в руки сифон.
– Самое время избавиться от этой проклятой штуковины. Спустимся и поставим ее у двери священника. Сейчас ведь уже достаточно темно, чтобы нас никто не заметил. Во всяком случае, мне так кажется. Вот и пошли.
На одном из углов колокольни чуть выступала вверх башенка с дверью. Вы бы, увидев ее, моментально поинтересовались, что за ней прячется, однако Антея, Джейн, Сирил и Роберт даже заметили ее только сейчас. Ведь если у вас есть крылья и вам открыт для обследования хоть весь небосклон, вы не станете обращать внимание на какую-то жалкую дверь.
Теперь они повернулись к ней.
– Разумеется, она ведет вниз, – уверенно произнес Сирил.
И он не ошибся. Только вот дверь оказалась заперта изнутри.
А тьма вокруг все сгущалась. И от дома их отделяло огромное расстояние. А в довершение к прочему при них был сифон из-под содовой воды.
Оставлю втайне от вас, заплакал ли кто-то из них, и если так, то кто именно из них плакал и сколько времени. Вы вполне сами способны себе представить, что почувствовали бы на их месте.
Глава 5Без крыльев
Плакал кто-то из них или нет, но, скажем так, на какое-то время всех четверых посетило острое чувство утраты веры в счастливый исход. Наконец Антея, чуть успокоившись, убрала в карман носовой платок, обняла крепко Джейн и сказала:
– Но это же только до конца ночи. Утром мы сможем подать сигналы платками. Они к тому времени как раз высохнут. Кто-нибудь снизу заметит и выпустит нас отсюда.
– Да-а, да-а, – уныло протянул Сирил. – Заметят платки, поднимутся, обнаружат сифон и отправят нас за воровство в тюрьму.
– Но ты же нам говорил, что это не воровство. Ты полностью был уверен, что это не воровство, – подчеркнула Антея.
– Тогда был, а теперь не уверен, – коротко и ясно обосновал свою нынешнюю позицию старший брат.
– А давайте-ка выкинем эту гнусную штуку прямо туда, где гуща деревьев, – указал вниз Роберт. – Кто нам тогда чего сделает?
– И она засандалит кому-нибудь по башке и убьет, – трагически хохотнул Сирил. – И станем мы, кроме воров, еще и убийцами.
– Но нам нельзя оставаться тут на всю ночь, – прохныкала Джейн. – Мне обязательно нужно съесть то, что нам полагалось к пятичасовому чаю.
– Тебе совершенно не нужен пятичасовой чай, – возразил ей Роберт. – Ты только что пообедала.
– Нет нужен, – упорствовала она. – Я не смогу без него просидеть здесь всю ночь. Ох, Пантера, хочу домой! Хочу домой!
– Ну, ну, не надо, моя дорогая, – принялась успокаивать ее та. – Все как-нибудь образуется. Перестань, перестань.
– А может, пусть лучше как раз и ревет! – в полном отчаяньи выкрикнул Роберт. – Если она будет это делать долго и громко, может, кто-то услышит и выпустит нас.
– И увидит эту штуковину для содовой, – глянула на сифон Антея. – Роберт, не будь бездушной скотиной. А ты, Джейн, наберись мужества. Нам сейчас всем одинаково плохо.
Джейн попыталась набраться мужества, и вопли ее постепенно стихли до едва слышного похлюпыванья носом.
Повисла весьма продолжительная пауза. А потом Сирил сказал:
– Нам нельзя рисковать. Сифон – недвусмысленная улика. Я сейчас спрячу его под пиджак и застегнусь на все пуговицы. Тогда, может, никто ничего не заметит. А вы должны прикрывать меня спереди. В доме священника горит свет. Значит, спать там еще не легли. Поэтому мы сейчас станем орать. Роберт, ори, как гудок паровоза. Я буду орать, как австралийский бушмен, меня папа недавно этому научил. А девчонки просто могут орать, как им нравится, главное, чтобы как можно громче. Начинаем на мой счет три. Ну, раз, два…
Идиллию тихого летнего вечера прорезал душераздирающий вопль. Служанка священника стояла как раз у окна на втором этаже, собираясь задернуть штору, да так и застыла с шнурком от нее в руке.
– Раз, два, три! – снова скомандовал Роберт, и новый разноголосый пронзительный вопль всполошил сов и скворцов, затрепыхавших крыльями под сводами звонницы, над которой стояли дети.
Служанка отпрянула от священнического окна и кинулась вниз по священнической лестнице в священническую кухню, где почти тут же лишилась чувств, но не раньше, чем рассказала слуге, кухарке и кухаркиному кузену, что видела привидение. Это, конечно, была неправда, но, по-видимому, у девушки от ужасных криков временно пострадали нервы.
– Раз! Два! Три!
Третий залп жутких воплей окончательно убедил священника, или, точнее, викария, тамошнего прихода, что это не слуховая галлюцинация, и он стремглав вылетел из гостиной в прихожую.
– Кажется, моя милая, на колокольне творится смертоубийство, – сказал он стоявшей рядом жене. – Дай мне поскорее шляпу и толстую трость. И вели Эндрю, чтобы он шел со мной. Боюсь, нам придется иметь дело с тем самым безумцем, который украл язык.
Он распахнул дверь на улицу, и дети увидели вспышку света. А затем он вышел за дверь, и дети увидели его черный силуэт. И, прекратив крики, они решили чуть отдышаться, а заодно посмотреть, что он собирается делать дальше. Когда он повернулся взять шляпу из рук у жены, Сирил обеспокоенно проговорил:
– Он считает, ему показалось, что он что-то слышал. Орем снова и очень громко. Раз, два, три!
Это был вопль максимальной силы. Жена викария обхватила мужа за шею и в свою очередь возопила, что, впрочем, в сравнении с грандиозным воплем детей звучало не более впечатляюще, чем писк комара.
– Ты не должен туда идти, – взмолилась она. – Я не пущу тебя одного. Джесси!
Служанка уже пришла в чувство и, вылетев пулей из кухни, остановилась перед хозяйкой с разинутым ртом в ожидании приказаний.
– Пришли к нам немедленно Эндрю, – распорядилась жена викария. – В церковь проник опасный безумец. Пусть идет туда и поймает его.
Джесси кинулась к кухне, на ходу с обожанием бормоча:
– Уж такой-то мужчина как пить дать поймает. Такой-то мужчина видный. Эндрю! – проорала она, едва оказавшись на кухне. – Там, в церкви, ктой-то как сумасшедший вопит. И от хозяйки тебе приказание пойти и поймать его.
– Один не пойду, – тихо, но твердо ответил ей видный мужчина Эндрю, а хозяину он ответил громко и коротко: – Да, сэр.
– Ты эти крики-то слышал? – поинтересовался викарий.
– Да вроде, кажись, чегой-то такое было, – ответил слуга.
– Ну вот и пошли, – сказал викарий. – Дорогая, я должен, – мягко, но решительно затолкал он в дом стоявшую на пути жену, изо всех сил пытавшуюся предоставить слуге возможность единолично сразиться с опасным безумцем, и, захлопнув дверь, потащил Эндрю за руку к церкви.
Их встретил новый залп воплей, а когда они стихли, видный мужчина Эндрю, почему-то не торопясь им навстречу, остановился и крикнул:
– Эй, вы там! Это чего, вы нас звали?