Поволжья и пережило самого Сапожникова. После его гибели восстание возглавил Серов, действовавший активно до января 1922 г.
В декабре 1920 г. другой красный командир — Вакулин — поднял мятеж на Дону. После гибели Вакулина его преемник Попов к марту 1921 г. имел под ружьем мощное кавалерийское соединение в 6000 человек. В январе 1921 г. красный комбриг Маслак увел из 1-й Конной армии свою бригаду к легендарному крестьянскому вождю Нестору Махно.
Были в этот страшный период и «победы» над «интервентами», сопровождавшиеся разгулом террора такой степени безумия, перед которым «деяния» Рюриковича Грозного в начале Пятисотлетней войны кажутся забавами младенца.
В ноябре 1920 г. белые эвакуировали Крым. Именно в это время в Крыму появляется бежавший из родной Венгрии Бела Кун со знаменитой Землячкой — той самой, которую Сталин позднее, чтобы приструнить надоевшую ему Крупскую, серьезно рассматривал в качестве кандидатки на роль вдовы Ленина.
По традиции все началось с регистрации офицеров, которым Фрунзе торжественно гарантировал амнистию. Расстрелы начались мгновенно и быстро перешли в массовую бойню. Убитых бросали в старые Генуэзские колодцы, а когда те заполнились, заставляли обреченных рыть общие могилы. Переполненные баржи выводили в море и топили. Семьи также уничтожались. Беспощадно расстреливались даже женщины с грудными детьми. Врывались в госпитали и больницы, расстреливая всех подряд, необращая никакого внимания на флаги Международного Красного Креста, под защиту которого Врангель оставил в Крыму своих раненых.
Затем последовал приказ всем жителям Крыма, под страхом расстрела, заполнить анкеты и сдавать их в местные ЧК. Ленин, консультируя Троцкого по проведению необходимых мероприятий в Крыму, мудро заметил, что «Крым отстал на три года в своем революционном движении. Его надо быстро подтянуть к общему революционному уровню России».
Более всего расстрелы свирепствовали в Севастополе, Ялте, Балаклаве и Керчи. В Севастополе первым делом расстреляли более 500 портовых рабочих за то, что они работали на погрузке уходящих транспортов генерала Врангеля. Списки расстрелянных не стеснялись публиковать. Уже 28 ноября был опубликован первый список расстрелянных в Севастополе: 1634 человека, включая 278 женщин. 30 ноября был опубликован второй список: 1202 человека, включая 88 женщин. Только за первую неделю в Севастополе опубликованы списки расстрелянных 8364 человек. Помимо расстрелов происходили массовые казни через повешенье. «Нахимовский проспект, — вспоминает очевидец, — увешан трупами офицеров, солдат и гражданских лиц, арестованных на улице и тут же казненных без суда. Офицеров вешали обязательно в форме с погонами. Невоенные болтались полураздетыми. Вешали „для назидания“. Были использованы все столбы, деревья, даже памятники. Исторический бульвар весь разукрасился качающимися в воздухе трупами. То же самое было на Нахимовском проспекте, на Большой Морской и Екатерининской и на Приморском бульваре».
Исполнителями, разумеется, были «интернационалисты», которыми командовал бывший офицер кайзеровской армии Бемер (В 1918 г. он был немецким комендантом Севастополя). Его первым приказом в качестве советского коменданта было объяснение гражданскому населению, что оно «не имеет право жаловаться на исполнителей советской власти, поскольку оно содействовало белогвардейцам». С чудовищной легкостью Бемер подписывал приказы о расстреле. В частности, сохранился его приказ о расстреле 23 медсестер одного из госпиталей «за укрывательство офицеров» и 18 работников Международного Красного Креста за тоже самое «преступление». Те, кому удалось уцелеть, направлялись тысячами в концлагеря — предвестники великого ГУЛАГА, который пышно стал расцветать в Архангельской губернии.
А чем же занимались Бела Кун и Землячка? Рассказывают, что Землячка иногда лично участвовала в расстрелах и пытках, но это было, конечно, «хобби», а не выполнение должностных обязанностей. Она и Бела Кун ночи напролет занимались сбором, учетом и транспортировкой золота и прочих ценностей, обнаруженных в Крыму. Террор, как всегда, был прикрытием. С офицеров, конечно, много не возьмешь. Но кое с кого брали немало. Но вот чтобы кого-нибудь потом отпустили, сведений нет. Может быть кого-нибудь и отпускали, но на Западе из таких не объявился никто. Выкуп брали, а потом расстреливали. Ценности шли двумя путями: на Запад (ответственный т. Бела Кун) и на север — в Москву, в Гохран (ответственная т. Землячка).
В марте 1921 г. напряжение от мятежей достигло кульминации, когда восстала военно-морская база в Кронштадте, мощно загрохотав орудиями линейных кораблей. Циник Троцкий правильно заметил, что в Кронштадте «крестьянин побеседовал с Лениным, используя в качестве рупора, чтобы быть услышанным, тяжелую корабельную артиллерию».
Ленин услышал. Перепуганный, он признает 15 марта 1921 г.: «Мы едва удержались у власти».
Страх и инстинкт самосохранения подсказывал единственно возможный выход — НЭП.
Бухарин вспоминает: «Когда все мы, как бараны, стояли за крайний военный коммунизм и расстрелами заставляли проклятых крестьян отдавать нам весь их хлеб, кто как не Ленин, увидев, что мы не сегодня-завтра загремим, и негодяй Пахом отвинтит нам голову, закричал нам: „Стой! Хватит, болваны, воротите оглобли!“ и в последнюю минуту заставил нас перейти к „продналогу“, как, между прочим, и называлась изруганная мною брошюрка Ленина, в теоретическом отношении совершенно бездарная… Кто, как не Ленин осмелился, к ужасу „чистых“ коммунистов (а следовательно и к моему ужасу), провозгласить „НЭП“ и тем самым спас положение всей партии?».
Все свидетельствует о том, что Ленин в этот период был охвачен паникой и разочарованием. Введение «НЭПа» лучше любого другого доказательства говорит о том, что ни у кого из этих преступных авантюристов никогда — ни до, ни после 1917 г., не было даже в теории плана какого-либо государственного строительства (кроме схемы Платона, по образцу которой Сталин и построил позднее свою империю). Мотивировка их действий была однозначна — разграбить и уничтожить Россию, ее народ и ее культуру. Никакого четкого и продуманного плана мировой революции также не было. Все было импровизацией на ходу. Четкий план достижения мирового господства будет позднее составлен опять же (!) Сталиным и почти удастся, но непредвиденное вмешательство Гитлера и Рузвельта, а также «маленькая „ошибка в третьем знаке“» сорвут его выполнение.[15]
Паника, охватившая Ленина, понявшего всю шаткость положения своей банды, нашла отражение в резком усилении террора. В Петрограде спешно, белыми нитками, шьется дело Таганцева, в котором погибнет Гумилев, хотя дело было направлено против уцелевших еще морских офицеров.
Флот без офицеров существовать не может, поэтому на кораблях еще было немало командиров — «выходцев» из бывших гардемарин, мичманов и лейтенантов. Всех их схватили чуть ли не в один день.
Это была месть за Кронштадтский мятеж, в котором они не участвовали. Те, кто принимал участие, ушли по льду в Финляндию. Такова (и не только на этом примере) была чисто азиатская мстительность Ленина, который тут же объявил, что флот Советской республике не нужен и его следует заменить морскими частями ВЧК.
У Ленина были все причины для самого скверного настроения. Проклятый «НЭП» озлобил все его окружение, большая часть которого вовсе не собиралась надолго задерживаться в России, а поделив добычу, исчезнуть так же неожиданно, как и появилось. Те, кто мечтал здесь поцарствовать пока это возможно, тоже были недовольны. Свобода торговли и рынка неизбежно должна была подрывать их троны. Разве не сам Ленин, чуть ли не в день Кронштадтского восстания, ораторствовал с трибуны X съезда, убеждая своих сообщников, что введение свободной торговли «неизбежно приведет к власти белогвардейцев, к триумфу капитализма, к полной реставрации старого режима. И я повторю: необходимо ясно осознавать эту политическую опасность».
Ленин успокаивал их, как мог, в основном рассылкой личных писем трафаретного содержания: «Мы осуществляем стратегическое отступление, которое даст нам возможность в самом ближайшем будущем начать наступление на широком фронте. Было бы большой ошибкой думать, что НЭП положил конец террору. Мы должны вскоре вернуться к террору как политическому, так и экономическому».
У Ленина обострялась болезнь мозга.[16] Умерла Инесса Арманд — единственная женщина, которую любил Ильич. В стране начинался страшный голод, на Волге — случаи людоедства. И, как будто всего этого было мало, пришел донос, что из Гохрана куда-то уплывают ящики с золотом.
Донос написал 16 мая 1921 г. знаменитый Яков Юровский, тот самый Юровский, который в июле 1918 г. руководил убийством царской семьи в Екатеринбурге, а затем доставил принадлежавшие им ценности в Москву. За этот двойной подвиг Юровский был удостоен работы в Гохране, святая святых большевиков. Ленин немедленно вызвал Юровского и после почти трехчасовой беседы с ним узнал, что какие-то неизвестные машины вывозят из Гохрана золото чуть ли тоннами, имея приказы, подписанные управделами СНК и завизированные самим Лениным.
Юровский сообщил, что приказы были якобы фальшивыми и что в это дело были замешаны некоторые из работников Гохрана, которых арестовало ЧК и расстреляло еще в апреле. Об этом, как выяснилось, Ленин нечего не знал. Однако и после этого вывоз золота и бриллиантов продолжался. Юровский якобы санкционировал новые аресты, но тут ему стал мешать Бокий, который после скандала с великими князьями в Петрограде, был переведен в Москву и курировал Гохран в качестве сотрудника коллегии ВЧК. В гневе Ленин потребовал от Бокия объяснений. Он уже хорошо знал Глеба Бокия, и как крупно тот работает. Но его нужно было время от времени хватать за руку, чтобы заставить делиться не только со своими непосредственными начальниками, но и с высшими. Интересно, что донос Юровского Ленин переслал именно Бокию и приказал доложить, что это все значит?