а, он мне сунул в руки большой паштет для вас и пообещал назавтра прислать сладкий пирог, а еще просил передать, что вверяет судьбу свою в ваши руки и в руки ваших подруг. Поглядеть на него, так прямо жалость берет». — «Ах, и впрямь! — восклицает одна из гостей. — Жалко несчастного!» — «Жалко, ой как жалко! —вторит ей другая. — Давайте-ка из расположения к нему съедим этот паштет перед тем, как разойтись». — «Клянусь Богородицей, — добавляет третья, — хотела бы я, чтобы он был здесь, с нами». — «Ах, господи, вот обрадовался бы бедняга, — говорит служанка, — а то ведь поскучнел да побледнел, ни дать ни взять мертвец». — «А что, душенька, не послать ли сейчас за ним?» — «Хорошо бы, — говорит мать, — да только пусть войдет через заднюю дверь». И вот является к ним незадачливый любовник, и уж как его здесь привечают да пригревают, жалеют и лелеют.
Тогда посылают кумушки за служанкою мужа, которая все дела в доме досконально знает и наперед ждала, когда ее позовут, даже и хорошее платье для такого случая надела, Вот приходит она, и одна из гостий ее спрашивает: «Ну-ка, Жанна, расскажи нам всю правду, как она есть, — что там твой хозяин поделывает?» — «Какое поделывает! — отвечает та. — И не спрашивайте, не ест и сна лишился. Хотите верьте, хотите нет, а он сегодня утром как сел за стол, положил кусок мяса в рот, а прожевать и сил нет — так и выплюнул. А сам-то об стол облокотился да пригорюнился, сердешный, а уж с лица бледен, что твой покойник. А потом как схватит нож для мяса, да как всадит его в стол! А потом убежал в сад, да тут же и назад, так и мечется, места себе не находит да рыдает день и ночь, прямо сердце кровью обливается, на него глядючи». — «Ишь ты, кого пожалела, — говорит одна кумушка, — да ничего ему не будет, оклемается как миленький. Ах, душенька, сколько я таких больных-то повидала и, с Божьей помощью, все, как один, исцелились. А ты-то хороша! — обращается она к служанке. — Куда ж ты глядела, зная все хозяйские дела, — ведь госпожа твоя доверилась тебе, а ты главное и прозевала!» — «Ах ты, Господи, да где ж мне было угадать, что хозяин вернется в такой час, разве я виновата, что они ему попались, будь он проклят!» — «Аминь!» — отвечают все, и на том беседа кончается. Так-то вот и насмехаются и куражатся они над добросердечным человеком.
А после решают, которой из них идти в дом к бедняге, что сидит там, словно приговоренный к повешению. И сперва отправляют туда одну из двух самых востроязыких. Вот одна из них еще с порога его спрашивает: «Ну, что поделываете, куманек?» А тот, слова не вымолвив, ждет, когда они подойдут к нему. Женщины усаживаются поближе и опять спрашивают: «Так что же вы, куманек, поделываете?» — «А ничего, — отвечает он, — что мне поделывать? Как это прикажете назвать?» — «А вот я хочу вас побранить, — говорит кумушка. — Приятельница моя, мать жены вашей, нарассказала мне всяких ужасов, а ведь, ей-богу, неразумно это с вашей стороны — верить злым сплетням, клянусь Господом богом, бессмертной моей душой и райским блаженством, что жена ваша не учинила вам никакого бесчестья и упрекнуть ее не в чем». Тут вступает другая: «А я клянусь Пресвятой Богородицей из Пюи, куда влачила я по обету свое бренное тело, что знаю вашу жену с детства и могу засвидетельствовать именем Господним, что она всегда была самой прекрасной и разумной девушкой в нашем крае. Поистине, жалости достойно, что ее отдали за вас: ославили вы ее ни за что ни про что; уж и не знаю теперь, как вы пред нею оправдаетесь». — «Дорогие мои гостьи и госпожи, поверьте мне, — говорит служанка, — я ума не приложу, что это нашему хозяину примерещилось: ни разу в жизни не приметила я, чтобы хозяйка моя сбилась с пути, и сама я честно и верно ей служила; будь что не так, я-то уж сразу бы это прознала». — «Да будет болтать-то! — кричит хозяин, — Я их видел, вот как тебя сейчас!» — «Не горячитесь, куманек, — возражает одна из дам, — не горячитесь и не говорите лишнего; мало ли что люди сидят рядышком — неужто же сразу дурно об них думать?» — «Мне-то ведомо, — подхватывает служанка, — что этот вертопрах своего усерднейше добивался, только вот хозяйка моя его ненавидит, как злейшего врага; уж и не знаю, как удалось ему пролезть в дом, ибо, клянусь райским блаженством, его к нам никогда не допускали: скорее госпожа моя согласилась бы увидать его на виселице, нежели в своей спальне, а коли не нашлось бы подходящей перекладины, охотно подставила бы свою шею. Тому уж четыре года, как я служу вам верой и правдой, хоть и не озолотили вы меня, куда там! Так вот, клянусь всеми святыми мощами в нашем городе, что госпожа всегда вела себя так пристойно, как только возможно благоразумной женщине вести себя при муже. Да что тут толковать, не может того быть, чтобы я не приметила, коли что худое творилось. А ведь я от хозяйки ни на шаг. Дал бы Господь, чтобы я была так же чиста от всех своих прегрешений, как она от этого, хотя и про себя могу сказать, что ни один мужчина не целовал меня, кроме моего мужа, которого прибрал к себе Господь, слава Ему; ни одна живая душа этим меня не попрекнет!» Тут подоспевают все остальные кумушки и одна за другой, по очереди, расхваливают и превозносят молодую даму. Одна говорит: «Поверьте, дорогой куманек, я вас горячо люблю и почитаю больше всех на свете, так вот клянусь всем святым, что, заметь я дурное поведение вашей жены, я бы тотчас вам донесла». — «А я, — говорит другая, — голову дам на отсечение, что это вас дьявол попутал, дабы с женою рассорить, ибо навредить как-нибудь иначе ему не под силу». — «Ах, горе-то какое! — причитает третья. — Бедная женщина с тех пор глаз не осушила, все плачет да плачет». — «Не дай Бог, помрет от печали», — вторит ей четвертая. «Неужто вы, куманек, думаете, что, будь она такого непотребного поведения, как вы описали, мы бы терпели ее в своей компании? Дуры мы, что ли, последние? Да мы и разговора бы ее не удостоили и с улицы нашей согнали навсегда, уж вы нам поверьте!»
Тут является и мать, вся в слезах, и кидается на зятя, притворяясь, будто хочет выцарапать ему глаза, и причитая во весь голос: «Ох, проклят будь тот час, когда я за вас ее выдала, ославили вы ее, опозорили навек, да и меня вместе с нею! Вот горе так горе! Вам, негодному, великую честь оказали, отдав в жены такую девушку, ведь, захоти она только, была бы сейчас замужем за знатным сеньором и жила бы в богатстве да почете, так нет же: она хотела лишь вас и никого другого, вот и заслужила, несчастная, в награду один позор да поношения». — «Погодите, милая! — утешает ее одна из кумушек. — Не гневайтесь так!» — «Ах, мои дорогие, — восклицает мать, — да коли бы моя дочь изменила мужу, я бы — не гляди, что родное дитя! — задушила ее собственными руками; но разве легко мне глядеть, как ее срамят без вины и причины, ведь ей потом до самой смерти от бесчестья не отмыться!" И давай все разом бранить да попрекать беднягу-мужа, а тот уже и сам впал в сомнение и растерялся, в глубине же души рад, что дело оборачивается к примирению. Мать уходит, а подружки ее утешают его, говоря, что материнскому гневу и дивиться нечего; потом предлагают привести к нему жену и отправляются восвояси.
После них приходит францисканец или якобинец[26], исповедующий и мужа, и жену; у этого также язык хорошо подвешен, а кроме того, ему каждый год отваливают хорошую деньгу за отпущение всех грехов; стало быть, теперь он берется за простака-мужа со словами: «Сын мой, я весьма поражен тем, что мне пересказали, и пришел пожурить вас: клянусь нашими святыми покровителями Домиником или Августином[27], я вашу жену знаю с десятилетнего возраста и могу клятвенно засвидетельствовать, что она одна из самых добропорядочных женщин в наших краях, — кому и знать, как не мне, ее исповеднику, — ведь я до всего доискиваюсь и уверен, что она чиста и помыслами и телом, — клянусь вам в том своей душой».
Так вот и убеждают простосердечного мужа, и он уже раскаивается в содеянном и верит, что глаза его обманули. И от всего поднятого им переполоха польза будет лишь одна: отныне станет он покорнее ягненка, а может статься, и чести своей лишится, ибо его половина, мужем опозоренная, совсем потеряет стыд и пустится во все тяжкие, памятуя о том, что все теперь знают, что она за птица. А мать ее, подружки, родственницы да соседки, из коих некоторые и не слыхали об этом деле, примут ее сторону и станут пособлять в шашнях точно тем же манером, как помогали ей оболванить и усмирить мужа, когда он вздумал порвать узду. А сердечный дружок жены со своей стороны постарается оказывать всевозможные услуги, к примеру подносить паштеты и торты, которые они будут вместе и съедать; за все заплатит наш простак и, стараниями окрестных кумушек, никогда больше слухам доверять не станет: неужто заподозрит он этих почтенных женщин в неблаговидных делах! А уж домашние его, сами понимаете, вдвойне постараются, чтобы все было шито-крыто. Служанка — та, что знала о делах хозяйки и столь рьяно мирила супругов, — сделается едва ли не такой же важной дамою, как ее госпожа, даже гостей начнет принимать, а та ей станет потакать во всем, ибо долг платежом красен.
Вот как крепко угодил бедняга-муж в брачные сети, откуда, плачь не плачь, назад уже не выбраться; как бы жена ни обращалась с ним, любить она его все равно никогда не будет, и состарится он и впадет в ничтожество, согласно правилам сей игры. Так, загубив свою жизнь в тяжких заботах, несчастьях и горьких слезах, приблизится он к порогу смерти и в горестях окончит свои дни.
Заключение
Здесь заканчиваются «Пятнадцать радостей брака», которые именую я радостями оттого, что те, кто женится, не умеют разобраться в вышеописанных вещах и почитают их за величайшее счастье, как оно им и положено, ибо ничего иного и знать не желают. Что же до меня, то я называю вещи эти величайшими несчастьями, какие только можно сыскать на земле. И ежели женщины станут сетовать на то, что я не перечислил и не описал их беды, как описал мужские, пусть простят меня великодушно, а в свое оправдание скажу, что я женщин ни в чем не оболгал, напротив, все высказал к их чести и прославлению. Но, хотя по общему закону, помянутые беды, согласно вышесказанному, постигают мужчин, я не утверждаю и не хочу сказать, что все эти радости или две-три из них приключаются с каждым женатым мужчиной; однако смело могу заверить, что нет такого мужа, каким бы ни был он мудрецом, хитрецом или умником, который не попробовал бы одну или несколько из них. Из чего и следует заключить, что человек, без принуждения стремящийся в такое рабство, сей бедственной участи вполне достоин. И, однако, я не хочу сказать, что жениться негоже: вот только не почитаю подобное безумство за радость или счастье. Пусть бы мужчины, по крайней мере, побереглись от эдакого оболванивания, — ведь вот один, будучи холостяком, видит, что творится с другими, и насмехается над ними, и куражится вовсю, а поглядите-ка на него женатого: захомутали беднягу еще покрепче, чем тех. Так что поостерегитесь смеяться над ближним, ибо, на мой взгляд, мало кому суждено избежать вышеописанных радостей. Но ведь каждый мужчина в душе-то уверяет себя, что его как раз и пронесет и повезет ему больше других; и чем более он в этом уверен, тем жесточе его взнуздают. А ежели спросят меня, нет ли лекарства от эдакой болезни, я отвечу, что найти его хотя и трудно, но возможно; есть такое средство, но здесь я о нем пока ничего