Пятнадцатилетний капитан. Пять недель на воздушном шаре — страница 2 из 52

Глава перваяРаботорговля

Работорговля! Все знают, что значит это страшное слово, которому не должно быть места в человеческом языке. Позорная торговля людьми, которую долгое время с большой выгодой для себя вели европейские страны, владевшие колониями за океаном, уже давно запрещена. Однако она все еще ведется – и притом в крупных размерах, – главным образом в Центральной Африке. Даже теперь, в середине XIX века, некоторые государства, именующие себя христианскими, все еще не поставили свою подпись под актом о запрещении работорговли.

Многие полагают, что купля-продажа живых людей безвозвратно канула в прошлое, что ее больше не существует. Но это не так, и об этом должен знать читатель, чтобы его глубже заинтересовала вторая часть нашего повествования. Читатель должен знать, что в Африке все еще ведется охота на человека, грозящая обезлюдить весь материк ради того, чтобы поставлять даровую рабочую силу в некоторые колонии. Он должен знать, где и как производятся эти варварские набеги, сколько льется при этом крови, сколько вызывают они грабежей и пожаров, а также кто извлекает из них прибыль.

Начало торговли невольниками-неграми было положено в XV веке, и вот при каких обстоятельствах.

Изгнанные из Испании мусульмане обосновались по другую сторону Гибралтарского пролива, на африканском побережье. Португальцы, которые занимали в то время это побережье, ожесточенно преследовали их. Некоторые беглецы были захвачены преследователями и доставлены в Португалию. Их сделали рабами, и это были первые африканские рабы в Западной Европе после начала нашей эры.

Но пленные мусульмане в большинстве своем принадлежали к состоятельным семействам, которые пытались выкупить их за большую цену. Однако португальцы отказывались даже от самого богатого выкупа. Куда было им девать иностранное золото? Им были нужны рабочие руки для нарождающихся колоний, и скажем прямо – руки рабов.

Не получив возможности выкупить пленных родственников, богатые мусульмане предложили обменять их на большее количество африканских негров, которых было очень легко добыть. Португальцы сочли это предложение выгодным и приняли его. Так было положено начало торговле рабами в Европе.

К концу XVI века эта гнусная торговля уже получила широкое распространение, и она нисколько не противоречила варварским нравам той эпохи. Все государства покровительствовали работорговле, видя в ней верное средство быстрой и надежной колонизации своих отдаленных владений в Новом Свете. Ведь черные рабы могли жить и работать в таких местах, где европейцы, непривычные к тропическому климату, гибли бы тысячами. Поэтому специально построенные суда стали регулярно поставлять в американские колонии большие партии рабов-негров, и международная торговля людьми вызвала появление на африканском побережье крупных агентств. «Товар» стоил на своей родине недорого и давал огромную прибыль.

Но как бы ни были необходимы, со всех точек зрения, заморские колонии, это не могло оправдать бесчеловечной торговли неграми. Многие благородные люди подняли свой голос, протестуя против нее и во имя гуманности требуя от европейских правительств закона об отмене рабства негров.

В 1751 году во главе движения за отмену рабства стали квакеры. Это произошло в той самой Северной Америке, где сто лет спустя вспыхнула Война Севера с Югом, одним из поводов которой служил вопрос об освобождении негров. Несколько северных штатов – Виргиния, Коннектикут, Массачусетс, Пенсильвания – провозгласили отмену рабства и дали свободу черным невольникам, доставка которых на их территорию стоила им больших денег.

Но кампания, начатая квакерами, не ограничивалась пределами нескольких северных штатов Нового Света. Великая борьба против защитников рабства началась и по другую сторону Атлантического океана. Во Франции и в Англии было особенно много сторонников этого благородного дела. «Пусть лучше погибнут колонии, чем принцип!» – таков был высокий лозунг, прозвучавший в Старом Свете, и вопреки крупным политическим и экономическим силам, заинтересованным в торговле рабами, он победоносно пронесся по всей Европе.

Толчок был дан. В 1807 году Англия запретила торговлю рабами в своих колониях, и Франция последовала ее примеру в 1814 году. Эти две могущественные нации заключили договор о запрещении работорговли, который был подтвержден Наполеоном во время Ста дней[60].

Однако то было чисто теоретическое заявление. Невольничьи корабли по-прежнему бороздили моря и выгружали в колониальных портах свой груз «черного дерева».

Чтобы положить конец этому злу, нужны были более реальные меры. Соединенные Штаты в 1820 году, Англия в 1824 году приравняли работорговлю к пиратству и объявили, что с работорговцами будут поступать как с пиратами. Это означало, что пойманным с поличным работорговцам угрожает немедленная казнь. Франция вскоре также примкнула к этому договору. Но государства Южной Америки, испанские и португальские колонии не присоединились к акту о запрещении работорговли. Они продолжали торговать черными невольниками с большой выгодой для себя, несмотря на то что право досмотра кораблей получило международное признание. Впрочем, этот досмотр обычно ограничивался проверкой документов подозрительных судов.

А кроме того, закон о запрещении работорговли не имел обратной силы. Он запрещал приобретать новых рабов, но не возвратил свободы прежним невольникам.

Первой подала пример Англия. 14 мая 1833 года она опубликовала декларацию об освобождении всех негров в британских колониях, и в августе 1838 года шестьсот семьдесят тысяч невольников получили свободу.

Десятью годами позже, в 1848 году, Французская республика освободила рабов в своих колониях – двести шестьдесят тысяч негров.

В 1859 году война, вспыхнувшая в Соединенных Штатах между федералистами и конфедератами, завершила дело уничтожения рабства негров, и по всей Северной Америке черные невольники получили свободу.

Итак, три великие державы сделали это гуманное дело. Ныне работорговля производится лишь в испанских и португальских колониях да еще на Востоке для удовлетворения хозяйственных потребностей турецких и арабских владений. Хотя Бразилия не освободила своих невольников, она по крайней мере не допускает появления новых и дети негров рождаются в ней свободными людьми.

Но во внутренней Африке не прекращаются кровопролитные войны. Туземные царьки продолжают охотиться на людей, и в результате целые племена попадают в рабство. Невольничьи караваны следуют по двум направлениям: первый путь лежит на запад, к португальской колонии Анголе, второй – на восток, к Мозамбику. Оттуда этих несчастных, из которых лишь немногие добираются живыми до конечных пунктов следования караванов, отправляют кого на остров Кубу или на Мадагаскар, кого в арабские или турецкие провинции в Азии, в Мекку или в Маскат. Английские и французские сторожевые суда не могут помешать этой торговле: при огромной протяженности береговой линии трудно установить действенное наблюдение.

А так ли уж велик размах этого гнусного экспорта?

Да, очень велик. По самым осторожным подсчетам, не менее восьмидесяти тысяч рабов приводят на побережье, а число убитых во время облав, видимо, вдесятеро больше. Там, где происходила эта омерзительная бойня, остаются лишь вытоптанные поля, дымящиеся развалины опустевших селений. Там по рекам плывут трупы, и дикие звери завладевают всей местностью. Ливингстон после этих кровавых набегов не узнавал мест, в которых он побывал несколькими месяцами раньше. Его свидетельство подтверждают все остальные путешественники – Грант, Спик, Бертон, Камерон, Стэнли, посетившие лесистое плоскогорье Центральной Африки, главную арену кровавых войн туземных царьков. То же зрелище безлюдья, опустошения и разгрома являют собой некогда цветущие селения в районе Больших озер, во всей обширной области, поставляющей «черный товар» на занзибарский рынок, в Борну, в Феццан, и южнее – вдоль берегов Ньяссы и Замбези, и западнее – в верховьях Заира, которые недавно пересек отважный Стэнли. Неужели работорговля в Африке прекратится лишь тогда, когда будет уничтожена вся черная раса? Неужели африканским неграм уготована та же судьба, какая постигла туземцев Австралии?

Но рынки испанских и португальских колоний когда-нибудь закроются, их больше не будет – цивилизованные народы не могут дольше допускать работорговлю!

Да, конечно, уже теперь, в 1878 году, мы должны увидеть, как освободят всех рабов, которые еще остались в христианских государствах. Но мусульманские страны будут, вероятно, еще долгие годы продолжать этот торг, который превращает Африканский континент в безлюдную пустыню. Именно в эти страны и направляется теперь наибольшая часть вывозимых из Африки невольников: число туземцев, ежегодно отрываемых от родины и отправляемых на восточное побережье, превосходит сорок тысяч. Задолго до Египетской экспедиции негры Сеннаара тысячами продавались неграм Дарфура, и наоборот. Генерал Бонапарт смог даже купить немало негров, из которых он набрал солдат и составил из них отряды наподобие мамелюков. Прошло уже четыре пятых XIX века, а работорговля в Африке не сокращается. Наоборот.

Дело в том, что ислам благосклонно относится к работорговле. Ведь нужно было, чтобы черный раб заменил в мусульманских странах прежнего, белого невольника. И работорговцы любого происхождения занимаются этой отвратительной торговлей в широком масштабе. Они доставляют таким образом добавочное население угасающим расам, которые обречены на вымирание, так как не трудятся и поэтому не возрождаются. Эти рабы, как во времена Бонапарта, часто становятся солдатами. У некоторых народов в верховьях Нила они составляют половину войск африканских царьков. В этом случае их участь оказывается лишь немногим хуже участи свободных людей. Но если раб не становится солдатом, он превращается в ходячую монету, – даже в Египте и в Борну жалованье офицерам и чиновникам выплачивают такой монетой. Гийом Лежан рассказывает, что он сам был свидетелем этого.

Таково состояние работорговли в настоящее время.

Надо еще добавить, что многие представители европейских держав в Африке проявляют постыдное снисхождение. Ведь это неоспоримый факт: в то время как патрульные суда крейсируют вдоль африканских берегов Атлантического и Индийского океанов, внутри страны, на глазах у европейских чиновников, широко развертывается торг людьми, тянутся караваны захваченных невольников, регулярно происходят массовые избиения, во время которых убивают десять негров, чтобы одного обратить в рабство.

Теперь нам понятно, сколь ужасны были слова, которые произнес Дик Сэнд:

– Африка! Экваториальная Африка! Страна работорговцев и рабов!..

И он не ошибся: это действительно была Африка, где неисчислимые опасности грозили ему самому и всем его спутникам.

Но в какую часть Африканского континента забросила их необъяснимая роковая случайность? Несомненно, в западную, и к тому же приходилось полагать, что «Пилигрим», скорее всего, потерпел крушение как раз у побережья Анголы, куда приходят караваны работорговцев из всей этой области Экваториальной Африки.

Действительно, это была Ангола, тот край, который несколько лет спустя ценой таких усилий пересекли Камерон на юге и Стэнли на севере. Из всей этой обширной территории, состоящей из трех провинций: Бенгелы, Конго и Анголы, в то время известна была только прибрежная полоса – она тянется от Нурсы на юге до Заира на севере. Два важнейших населенных пункта на этом побережье служат портами. Это Бенгела и Сан-Паулу-ди-Луанда, столица колонии, принадлежащей Португалии.

Внутренние ее области в то время почти не были исследованы. Лишь немногие путешественники отваживались углубляться в эти места. Губительный сырой и жаркий климат, порождающий лихорадки, дикари, из которых иные до сих пор еще занимаются людоедством, непрестанные войны между племенами, подозрительное отношение работорговцев ко всякому чужаку, пытающемуся проникнуть в тайны их отвратительной торговли, – вот те трудности, которые надо преодолеть, те опасности, которые надо победить в этой одной из опаснейших областей Экваториальной Африки.

Такки в 1816 году поднялся вверх по течению Конго, за водопады Еллала, но ему удалось пройти не более двухсот миль. За одну такую экспедицию невозможно было сколько-нибудь серьезно изучить страну, однако она стоила жизни большей части участвовавших в ней ученых и офицеров.

Тридцать семь лет спустя доктор Ливингстон прошел от мыса Доброй Надежды до верховий Замбези. Отсюда в ноябре 1853 года он со смелостью, которая навсегда осталась непревзойденной, пересек Африку с юга на северо-запад, переправился через Кванго – один из притоков Конго – и 31 мая 1854 года прибыл в Сан-Паулу-ди-Луанду. Так была проложена первая тропа в неизведанных дебрях обширной португальской колонии.

Восемнадцать лет спустя двое отважных исследователей пересекли Африку с востока на запад и, преодолев огромные трудности, вышли на побережье Анголы: один – в южной, другой – в северной его части.

Первым этот переход совершил лейтенант английского флота Верней Ловетт Камерон. В 1872 году возникли предположения, что экспедиция американца Стэнли, высланная на поиски Ливингстона в область Больших озер, оказалась в тяжелом положении. Лейтенант Камерон вызвался отправиться на ее поиски. Предложение было принято. Камерон в сопровождении доктора Диллона, лейтенанта Сесиля Мерфи и Роберта Моффата, племянника Ливингстона, выступил в поход из Занзибара. Перейдя Угого, они встретили печальный караван: верные слуги несли тело Ливингстона к восточному берегу. Камерон все же продолжил свое путешествие к западу, поставив себе целью во что бы то ни стало пересечь материк от океана к океану. Через Унияниембе и Угунду энергичный лейтенант Камерон дошел до Кагуэле, где нашел дневники Ливингстона, переплыл озеро Танганьика, перешел горы Бамбаре, переправился через Луалабу, но не смог спуститься вниз по течению этой реки. Затем он посетил области, опустошенные недавними войнами, обезлюдевшие после набегов работорговцев: Килембу, Уруа, истоки Ломане, Улунду, Ловале, переправился через Кванзу, прошел через девственные леса, в которые Гаррис завел Дика Сэнда и его спутников, и наконец увидел волны Атлантического океана, достигнув Сан-Фелиппе-ди-Бенгала. Это путешествие длилось три года и четыре месяца и стоило жизни двум спутникам Камерона – доктору Диллону и Роберту Моффату.

Американец Генри Мортон Стэнли вскоре сменил на этом пути открытий англичанина Камерона. Известно, что этот отважный корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд», посланный на поиски Ливингстона, нашел его 30 октября 1871 года в Уджиджи, на берегу озера Танганьика. Но это путешествие, столь удачно совершенное во имя человеколюбия, Стэнли решил продолжить в интересах географической науки. Он хотел подробно исследовать берега Луалабы, с которыми в первое путешествие ознакомился лишь поверхностно. Камерон еще странствовал в дебрях Центральной Африки, когда Стэнли в ноябре 1874 года выступил из Багамойо на восточном побережье, через год и девять месяцев, 24 августа 1876 года, покинул опустошенный эпидемией оспы Уджиджи и после семидесятичетырехдневного перехода дошел до Танганьика-Ньянгве, большого невольничьего рынка, где до него уже побывали Ливингстон и Камерон. В Ньянгве Стэнли был свидетелем ужаснейшего кровавого набега отрядов занзибарского султана на области Марунгу и Маниуема.

Здесь Стэнли предпринял исследование берегов Луалабы и прошел до самого ее устья. В его экспедицию входили сто сорок носильщиков, нанятых в Ньянгве, и девятнадцать лодок. С первых же шагов отряд Стэнли должен был сражаться с людоедами из Укусу и перетаскивать лодки на руках, чтобы обойти непроходимые пороги реки. У экватора, в том месте, где Луалаба изгибается к северо-северо-востоку, пятьдесят четыре лодки, в которых было несколько сот туземцев, напали на маленькую флотилию Стэнли, но ему удалось обратить их в бегство. Затем отважный исследователь, проплыв до второго градуса северной широты, установил, что Луалаба – не что иное, как верховье Заира или Конго, и что, следуя по ее течению, можно выйти прямо к берегу океана. Этот путь Стэнли и выбрал. Дорогой ему почти каждый день приходилось отбивать нападения прибрежных племен. 3 июля 1877 года, во время перехода через пороги Массаса, погиб один из его спутников, Фрэнсис Покок, а 18 июня лодка самого Стэнли попала в водопад Мбело, и он спасся от смерти только чудом.

Наконец 6 августа Генри Стэнли прибыл в селение Ни-Санда, находившееся в четырех днях пути от берега океана. Через два дня он нашел в Банза-Мбуко припасы, посланные навстречу экспедиции двумя торговцами из Эмбомы; в этом маленьком прибрежном городке Стэнли наконец разрешил себе отдохнуть. Он постарел в тридцать пять лет от трудностей и лишений путешествия через весь Африканский материк, которое заняло два года и десять месяцев. Зато течение реки Луалабы стало известно до самого Атлантического океана, и было установлено, что наряду с Нилом, главной северной артерией Африки, и Замбези, главной восточной ее артерией, на западе Африканского континента течет третья в мире по величине река длиною в две тысячи девятьсот миль[61], носящая в разных частях своего течения названия Луалаба, Заир и Конго и соединяющая область Больших озер с Атлантическим океаном.

Но экспедиции Стэнли и Камерона прошли вдоль северной и южной границ Анголы, сама же эта область в 1873 году, то есть в то время, когда «Пилигрим» потерпел крушение, была еще почти не исследована. Об Анголе знали только, что она представляет собой главный невольничий рынок на западе Африки и что центрами работорговли в ней являются Бие, Касонго и Казонде.

И в эти-то гибельные места, в сотне миль от океанского побережья, Гаррис завлек Дика Сэнда и его спутников: женщину, измученную горем и усталостью, умирающего ребенка и пятерых негров, обреченных стать добычей алчных работорговцев.

Да, это была Африка, а не Южная Америка, где ни туземцы, ни звери, ни климат ничем не угрожали путникам, где между хребтом Андов и океанским побережьем протянулась приветливая страна, где разбросано множество поселений, в которых миссионеры гостеприимно предоставляют приют каждому путешественнику. Как далеки были Перу и Боливия, куда буря, наверное, принесла бы «Пилигрим», если бы злодейская рука не изменила его курс, и где потерпевшие крушение нашли бы столько возможностей возвратиться на родину!

Это была страшная Ангола, да еще самая глухая ее часть, куда не заглядывали даже португальские колониальные власти, дикий край, где под свист бича надсмотрщиков тянулись караваны рабов.

Что знал Дик об этой стране, куда забросило его предательство? Очень немногое – то, что говорили миссионеры XVI и XVII веков и португальские купцы, которые постоянно ездили из Сан-Паулу-ди-Луанды через Сан-Сальвадор на Заир, то, что рассказал доктор Ливингстон о своей поездке 1853 года, – и этого было достаточно, чтобы сломить человека менее мужественного, чем Дик.

Действительно, положение было ужасное.

Глава втораяГаррис и Негоро

На следующее утро после того, как Дик Сэнд и его спутники расположились на последнюю ночевку в лесу, два человека встретились в лесу в трех милях от места ночлега, как это и было заранее условлено между ними.

Эти два человека были Гаррис и Негоро, и в дальнейшем мы узнаем, случайно ли встретились на побережье Анголы прибывший из Новой Зеландии португалец и американец, которому по делам работорговли часто приходилось объезжать эту область Западной Африки.

Гаррис и Негоро уселись у корней огромной смоковницы, на берегу быстрого ручья, струившего свои воды между двумя стенами папируса. Разговор только что начался, так как португалец и американец встретились всего минуту назад и теперь рассказывали друг другу о случившемся за последние несколько часов.

– Итак, Гаррис, – сказал Негоро, – тебе не удалось завлечь еще дальше вглубь Анголы отряд капитана Сэнда, ведь так они называют этого пятнадцатилетнего мальчишку.

– Да, приятель, – ответил Гаррис. – Я даже удивляюсь, что мне удалось заманить их на сотню миль от побережья! Последние дни мой юный друг Дик Сэнд не спускал с меня глаз. Его подозрения явно сменялись уверенностью, и честное слово…

– Лишняя сотня миль, Гаррис, и эти люди еще вернее были бы у нас в руках. Впрочем, мы и так постараемся их не упустить.

Гаррис пожал плечами.

– Куда они денутся? – сказал он. – Я повторяю, Негоро, мне едва удалось вовремя унести ноги! По глазам моего юного друга я понял, что он готов послать мне полный заряд свинца прямо в грудь, а надо тебе сказать, я совершенно не перевариваю сливовых косточек по двенадцати штук на фунт.

– Понятно! – сказал Негоро. – У меня самого счеты с этим юнцом.

– Что ж, у тебя есть теперь возможность уплатить ему по всем счетам сполна, и даже с процентами! В первые дни похода мне нетрудно было выдавать Анголу за Атакамскую пустыню – я ведь был там однажды. Но малыш Джек требовал «резиновых деревьев» и птичку-муху; его мамаша – хинное дерево, а кузен обязательно хотел найти кокуйо. Честное слово, я истощил всю свою изобретательность. И после того, как мне с великим трудом удалось выдать жирафов за страусов… Гениальная мысль, Негоро! Я уж не знал, что и придумать. Да и мой юный друг, как я заметил, больше не верил моим объяснениям. А потом мы увидели следы слонов. А потом еще, откуда ни возьмись, бегемоты! Понимаешь, Негоро, бегемоты и слоны в Америке – это же все равно что честные люди в бенгельской каторжной тюрьме. И наконец, в довершение всего, старого негра угораздило найти под деревом цепь и колодки, которые сбросил, наверное, какой-нибудь сбежавший невольник. Тут же где-то невдалеке зарычал лев, и не мог же я их уверить, что это мурлычет домашняя кошка! У меня только и хватило времени вскочить в седло и ускакать.

– Понимаю, – ответил Негоро. – И все же я предпочел бы, чтобы они забрались еще на сотню миль дальше вглубь страны.

– Я сделал все, что мог, приятель, – возразил Гаррис. – Кстати, хорошо, что ты шел за нами в почтительном отдалении. Они как будто догадывались о твоем присутствии. Там была одна собачка – Динго… Она как будто не особенно расположена к тебе. Что ты ей сделал?

– Ничего, – ответил Негоро, – но скоро она получит пулю в голову.

– Такой же гостинец и ты получил бы от Дика Сэнда, если б он заметил тебя на расстоянии выстрела. А должен признаться, мой юный друг стреляет хорошо, да и вообще он в своем роде молодчина.

– Каким бы молодцом он ни был, Гаррис, он дорого заплатит за свою дерзость, – ответил Негоро, и на лице его появилось выражение неумолимой жестокости.

– Прекрасно, – негромко сказал Гаррис. – Видно, ты, мой дорогой, остался таким же, каким я тебя знал. Путешествия не испортили тебя!

После минутного молчания американец снова заговорил.

– Кстати, Негоро, – сказал он, – когда мы с тобой так неожиданно встретились недалеко от места крушения корабля, у устья Лонги, ты успел только рассказать мне об этих милых людях и попросить меня завести их как можно дальше вглубь воображаемой Боливии, но ни слова не сказал о том, что делал последние два года. А два года в нашей бурной жизни – это долгий срок, приятель. С тех пор как старый Алвиш, которому мы верно служили, послал тебя из Касонго во главе невольничьего каравана, о тебе не было никаких вестей. Признаться откровенно, я думал, что у тебя были неприятности с английским крейсером и тебя вздернули на рее.

– Чуть-чуть не кончилось этим, Гаррис.

– Ничего, это еще случится, Негоро.

– Спасибо!

– Что поделаешь, – ответил Гаррис с философским равнодушием. – Это профессиональный риск. Раз уж занимаешься работорговлей на африканском побережье, не рассчитывай умереть в своей постели. Значит, тебя поймали?

– Да.

– Англичане?

– Нет. Португальцы.

– До или после сдачи груза? – спросил Гаррис.

– После, – ответил Негоро, немного поколебавшись. – Португальцы теперь, когда они недурно нажились на работорговле, делают вид, будто они против нее. На меня донесли, следили за мной, поймали…

– И приговорили?

– К пожизненному заключению на каторге в Сан-Паулу-ди-Луанде.

– Тысяча чертей! – воскликнул Гаррис. – Каторга! Очень нездоровое место для таких людей, как мы с тобой. Мы ведь привыкли к жизни на вольном воздухе! Пожалуй, я предпочел бы виселицу.

– С виселицы бежать нельзя, – сказал Негоро, – а из тюрьмы…

– Тебе удалось бежать?

– Да, Гаррис. Ровно через пятнадцать дней после того, как меня привезли на каторгу, мне удалось спрятаться в трюме английского корабля, отправлявшегося в Окленд, на Новую Зеландию. Бочка с водой и ящик с консервами, между которыми я забился, снабжали меня едой и питьем в продолжение всего перехода. Мне пришлось очень трудно, но я не хотел показываться, пока судно находилось в открытом море. Я знал, что стоит мне высунуть нос из трюма, как меня тотчас же водворят обратно и пытка будет такой же, с той лишь разницей, что она перестанет быть добровольной. А кроме того, по прибытии в Окленд меня сдали бы английским властям, а те заковали бы меня в кандалы и отправили обратно в Сан-Паулу-ди-Луанду, а то, чего доброго, и вздернули бы, как ты выражаешься. По всем этим соображениям я предпочел путешествовать инкогнито.

– И без билета! – со смехом воскликнул Гаррис. – Фи, приятель, и тебе не стыдно? Ехать зайцем, да к тому же еще на готовых харчах.

– Да, – вздохнул Негоро, – но тридцать дней взаперти в темном трюме…

– Ну, все это уже позади, Негоро! Итак, ты поехал в Новую Зеландию, в страну маори? Но ты ведь там не остался. Как же ты ехал обратно? Опять в трюме?

– Нет, Гаррис. Сам понимаешь, там я думал только об одном: как бы вернуться в Анголу и снова взяться за свою торговлю.

– Да, – заметил Гаррис, – мы свое ремесло любим… по привычке.

– И я полтора года…

И тут Негоро вдруг замолчал. Схватив Гарриса за руку, он стал напряженно вслушиваться.

– Гаррис, – сказал он тихо, – ты не слышал какого-то шороха в зарослях папируса?

– И правда, – ответил Гаррис, хватая заряженное ружье.

Они поднялись, настороженно озираясь и прислушиваясь.

– Ничего нет, – сказал Гаррис. – Просто ручеек вздулся после дождей и журчит сильнее, чем обычно. За эти два года ты, приятель, отвык от лесных шумов. Но это не беда, скоро опять привыкнешь. Ну, рассказывай дальше о своих приключениях. А когда я буду знать твое прошлое, мы потолкуем о будущем.

Негоро и Гаррис снова сели у подножия смоковницы, и португалец продолжал прерванный рассказ:

– Полтора года я прозябал в Окленде. Когда корабль прибыл туда, я сумел незаметно выбраться на берег. Но карманы у меня были пусты – ни единого пиастра, ни единого доллара. Чтобы заработать на хлеб, мне приходилось браться за всякую работу…

– Даже за честную работу, Негоро?

– Да, Гаррис.

– Бедняга!

– И все это время я искал удобного случая, а его все не было, пока в Оклендский порт не пришло китобойное судно «Пилигрим».

– То, которое разбилось у берегов Анголы?

– То самое, Гаррис, и миссис Уэлдон с сыном и кузеном Бенедиктом вздумали отправиться на нем в качестве пассажиров. Мне не трудно было получить работу на корабле: ведь я бывший моряк и даже служил вторым помощником капитана на невольничьем корабле. Я пошел к капитану «Пилигрима», но матросы ему были не нужны. К счастью для меня, судовой кок только что сбежал. Плох тот моряк, который не умеет стряпать. Я отрекомендовался опытным коком. За неимением лучшего капитан Халл нанял меня. Спустя несколько дней «Пилигрим» ушел от берегов Новой Зеландии…

– Но, – прервал его Гаррис, – насколько я понял из слов моего юного друга, «Пилигрим» вовсе не намеревался плыть к берегам Африки. Каким же образом судно попало сюда?

– Дик Сэнд, наверное, до сих пор этого не понимает, – ответил Негоро, – и вряд ли вообще когда-либо поймет. Но тебе, Гаррис, я объясню, как это произошло, а ты, если хочешь, можешь повторить мой рассказ своему юному другу.

– Как же, не премину! – с хохотом сказал Гаррис. – Рассказывай, приятель, рассказывай!

– «Пилигрим», – начал Негоро, – направлялся к Вальпараисо. Нанимаясь на судно, я думал только добраться до Чили. Ведь это все-таки полпути от Новой Зеландии к Анголе, и я приблизился бы на несколько тысяч миль к западному побережью Африки. Но случилось так, что через три недели после выхода из Окленда капитан Халл и все матросы погибли во время охоты на кита. На борту «Пилигрима» осталось только два моряка: младший матрос Дик Сэнд и судовой кок Негоро.

– И ты вступил в должность капитана судна? – спросил Гаррис.

– Сначала у меня мелькнула такая мысль, но я видел, что мне не доверяют. На корабле было пятеро негров, все пятеро – силачи и притом свободные люди. Мне все равно не удалось бы стать хозяином на борту, и, по зрелом размышлении, я решил остаться на «Пилигриме» тем, кем был, то есть судовым коком.

– Значит, это чистая случайность, что корабль прибило к берегам Африки?

– Нет, Гаррис, – возразил Негоро, – случайным было только то, что мы с тобой встретились, потому что твои торговые дела привели тебя как раз туда, где потерпел крушение «Пилигрим». Но то, что он появился у берегов Анголы, – это тайное дело моих рук! Твой юный друг – сущий младенец в мореходстве: он умел определять место своего корабля в открытом море только с помощью лага и компаса. И вот в один прекрасный день лаг пошел ко дну. А в другую не менее прекрасную ночь почему-то испортился компас, и «Пилигрим», подхваченный сильной бурей, сбился с курса. Дик Сэнд не мог понять, почему так затянулся наш переход, но на его месте стал бы в тупик и самый опытный моряк. Мальчик и не подозревал, что мы обогнули мыс Горн, но я, Гаррис, я разглядел его в тумане. Вскоре после этого стрелка компаса благодаря мне приняла нормальное положение. Судно, гонимое сильнейшим ураганом, стремглав понеслось на северо-восток и разбилось у африканского берега, как раз в Анголе, куда я и хотел попасть.

– И как раз в это время, – подхватил Гаррис, – случай привел меня на этот берег, чтобы встретить тебя и послужить проводником твоим симпатичным спутникам. Они были уверены, что находятся в Америке, и мне легко было выдать Анголу за Нижнюю Боливию – ведь между ними и в самом деле есть некоторое сходство.

– Да, они действительно приняли Анголу за Боливию. Так же как твой юный друг принял за остров Пасхи остров Тристан-да-Кунья.

– Подобную ошибку сделал бы на его месте и всякий другой, Негоро.

– Я знаю, Гаррис, и я очень надеялся воспользоваться этой ошибкой. И вот теперь миссис Уэлдон и ее спутники оказались в сотне миль от берега, в Экваториальной Африке, куда я и хотел их завести.

– Но теперь-то они знают, где находятся, – заметил Гаррис.

– Сейчас это уже все равно! – воскликнул Негоро.

– И что ты сделаешь с ними? – спросил Гаррис.

– Что сделаю, то и сделаю, – ответил Негоро. – Расскажи-ка мне сначала, как поживает наш хозяин Алвиш. Ведь я не видел его больше двух лет.

– О, старый пройдоха чувствует себя как нельзя лучше! – ответил Гаррис. – Он очень обрадуется тебе.

– Он на рынке в Бие? – спросил Негоро.

– Нет, приятель, вот уже год, как он живет у себя в Казонде.

– И дела хорошо идут?

– О да, тысяча чертей, – воскликнул Гаррис, – хотя с каждым днем торговать невольниками становится все труднее, особенно на этом побережье! Португальские власти с одной стороны и английские крейсера – с другой всячески препятствуют вывозу рабов. Только на юге Анголы, в окрестностях Мосамедиша, можно еще кое-как грузить черный товар. Поэтому теперь все бараки до отказа набиты невольниками в ожидании кораблей, которые переправят их в испанские колонии. Об отправке груза через Бенгелу и Сан-Паулу-ди-Луанду и говорить не приходится. Губернатор ничего слушать не хочет, и чиновники тоже. Придется, наверное, вернуться на фактории внутри страны, и старый Алвиш уже об этом подумывает. Он намерен снарядить караван в сторону Ньянгве и Танганьики, чтобы обменять дешевые ткани на слоновую кость и рабов. Пока неплохо идет торговля с Верхним Египтом и Мозамбиком – он снабжает невольниками Мадагаскар. Но я боюсь, что придет время, когда работорговлей больше нельзя будет заниматься. Англичане все глубже проникают во внутреннюю Африку. Миссионеры залезают все глубже и ополчаются против нас. Ливингстон – разрази его гром! – закончил исследование области озер и теперь направится, говорят, в Анголу. Да еще слышно, что какой-то лейтенант Камерон намерен пересечь весь материк с востока на запад. Опасаются также, как бы не вознамерился проделать то же и американец Стэнли. Все эти посетители могут сильно повредить нам, Негоро, и, если бы мы понимали свои интересы, ни один из них не вернулся бы в Европу и не стал бы рассказывать о том, что он имел нескромность увидеть в Африке.

Если бы кто-нибудь услышал беседу этих негодяев, он мог бы подумать, что тут разговаривают два почтенных коммерсанта, сетующих на заминку в торговых делах. Кому пришло бы в голову, что речь идет не о мешках кофе, не о бочках сахара, а о живых людях? Торговцы невольниками уже не отличают справедливого от несправедливого, у них нет ни чести, ни совести, они не обладают никаким нравственным чувством, а если оно и было у них когда-то, то они давно утратили его, участвуя в страшных зверствах африканской работорговли.

Гаррис был прав в своих опасениях, так как цивилизация и в самом деле постепенно проникает в дикие области по следам тех отважных путешественников, имена которых неразрывно связаны с открытиями в Экваториальной Африке. Такие герои, как Дэвид Ливингстон, а за ним Грант, Спик, Бертон, Камерон, Стэнли, оставят по себе неизгладимую память как благодетели человечества.

Теперь Гаррис уже знал, как жил Негоро последние два года. Бывший агент работорговца Алвиша, бежавший из каторжной тюрьмы в Луанде, нисколько не изменился, то есть по-прежнему был готов на любое преступление. Но что он собирается предпринять в отношении потерпевших крушение на «Пилигриме», Гаррис еще не знал, а потому спросил:

– А теперь скажи: что ты сделаешь со своими бывшими спутниками?

– Я их разделю, – ответил Негоро не задумываясь. Видно было, что план давно созрел в его голове. – Одних продам в рабство, а других…

Португалец не докончил фразы, но жестокое выражение его лица говорило яснее слов.

– Кого ты продашь? – спросил Гаррис.

– Негров, которые сопровождают миссис Уэлдон, – ответил Негоро. – За старика Тома, пожалуй, много не выручишь, но остальные четверо – крепкие молодцы, и на рынке в Казонде за них дадут хорошую цену.

– Это верно, Негоро! – сказал Гаррис. – Четверо здоровяков-негров, привычных к работе, не похожи на этих животных, которых доставляют из внутренних областей. Конечно, ты продашь их дорого! Раб, родившийся в Америке, – редкий товар на рынках Анголы. Но, – продолжал он, – ты не сказал мне, не было ли на «Пилигриме» наличных денег?

– Пустяки! Мне удалось спасти всего несколько сот долларов. К счастью, у меня есть кое-какие виды на будущее…

– Какие, приятель? – с любопытством спросил Гаррис.

– Разные, – отрезал Негоро.

Казалось, он уже сожалел о том, что сболтнул лишнее.

– Остается, значит, прибрать к рукам этот ценный товар? – заметил Гаррис.

– Разве это так трудно? – спросил Негоро.

– Нет, приятель. В десяти милях отсюда на берегу Кванзы стоит лагерем невольничий караван, который ведет араб Ибн Хамис. Он ждет только моего возвращения, чтобы двинуться к Казонде. Там больше туземных солдат, чем нужно, чтобы захватить Дика Сэнда и его спутников. Если только моему юному другу придет мысль направиться к реке Кванзе…

– А если ему такая мысль не придет? – перебил Негоро.

– Наверняка придет! – ответил Гаррис. – Он умен, но не может заподозрить опасность, которая подстерегает его там. Дик Сэнд, конечно, и не подумает возвращаться к берегу той дорогой, по которой мы шли. Он неминуемо заблудился бы в лесу. Поэтому он, несомненно, постарается дойти до какой-нибудь реки, впадающей в океан, чтобы спуститься вниз по течению на плоту. Это единственное, что можно сделать, и я его знаю, он так и сделает.

– Да… пожалуй, – сказал Негоро после недолгого раздумья.

– Говори не «пожалуй», а «непременно»! – воскликнул Гаррис. – Я так уверен в этом, словно мой юный друг сам назначил мне свидание на берегу Кванзы.

– Ну так в путь! – сказал Негоро. – Я знаю Дика Сэнда. Он не потеряет напрасно ни одного часа, а мы должны опередить его.

– В путь, приятель!

Гаррис и Негоро уже встали, как вдруг опять послышался тот же шум, который и раньше обеспокоил португальца. Это был шорох в зарослях папируса.

Негоро замер на месте, схватив Гарриса за руку.

Вдруг донесся глухой лай, и из зарослей выбежала большая собака. Шерсть ее стояла дыбом, пасть была широко раскрыта. Она готова была броситься на людей.

– Динго! – вскричал Гаррис.

– А, на этот раз он от меня не уйдет! – отозвался Негоро.

И в ту секунду, когда собака бросилась на него, португалец схватил ружье Гарриса, вскинул его и выстрелил.

Раздался жалобный вой, и Динго исчез в густом кустарнике, окаймлявшем речку.

Негоро поспешно спустился к самой воде.

Капельки крови запятнали несколько стеблей папируса, и по прибрежной гальке протянулась кровавая полоса.

– Наконец-то мне удалось рассчитаться с этим проклятым псом! – воскликнул Негоро.

Гаррис молча наблюдал эту сцену.

– Как видно, Негоро, – сказал он, – собака давно точила на тебя зубы.

– Точила, Гаррис, но больше не будет.

– А почему она так ненавидит тебя, приятель?

– У нас с ней старые счеты!

– Старые счеты? Какие же? – спросил Гаррис.

Но Негоро больше ничего не сказал, и Гаррис решил, что португалец скрывает от него какие-то прошлые свои похождения, но не стал о них допытываться.

Через несколько минут сообщники уже шли вниз по течению ручья, направляясь через лес к Кванзе.

Глава третьяВ ста милях от берега

«Африка, а не Америка!» Эти слова, говорившие о несомненной и грозной опасности, все время звучали в ушах Дика Сэнда.

Вновь и вновь возвращаясь к событиям последних недель, он тщетно искал ответа на вопросы: каким образом «Пилигрим» очутился у этих опасных берегов? Как случилось, что он обогнул мыс Горн и перешел из одного океана в другой? Только теперь Дик мог понять, почему, несмотря на быстрый ход корабля, так долго не показывалась земля: пройденное «Пилигримом» расстояние было вдвое больше того перехода, какой он должен был совершить, чтоб достичь берегов Америки.

– Африка!.. Африка!.. – повторял Дик Сэнд.

И вдруг, пока он перебирал в памяти все обстоятельства загадочного плавания, у него мелькнула догадка, что компас был намеренно испорчен. Дик вспомнил, как разбился запасный компас, как из-за оборвавшейся веревки пропал лаг, так что он не мог измерить скорость корабля.

«Да, – думал он, – на корабле остался только один компас, и мне не с чем было сверить его показания. А как-то ночью меня разбудил крик старого Тома… На корме был Негоро… Он оступился и упал на нактоуз… Не повредил ли он компас при падении?»

Словно луч света сверкнул в уме Дика Сэнда. Он уже начал догадываться о разгадке тайны. Он начал понимать, насколько коварным было поведение Негоро. Он чувствовал руку Негоро в целом ряде несчастных случайностей, которые сперва погубили «Пилигрим», а теперь угрожали гибелью и всем его пассажирам.

Но кто же он, этот негодяй? Не был ли он моряком, хотя и скрывал это? Может быть, он был способен задумать и осуществить гнусный план, который привел судно к берегам Африки?

Во всяком случае, если в прошлом кое-что и оставалось невыясненным, то в настоящем все было ясно. Дик Сэнд знал, что находится в Африке и, вероятно, в самой опасной ее части – в Анголе, за сотню миль от морского берега. Он знал также, что Гаррис оказался предателем. И вполне логично было предположить, что американец и португалец были знакомы с давних пор, что роковой случай свел их на этом побережье и что они совместно составили зловещий заговор против пассажиров «Пилигрима».

Непонятным было только одно: зачем они это сделали? Можно было предположить, что Негоро хочет захватить в плен Тома и его товарищей, чтобы продать их в рабство в этой стране работорговли. Понятно было также, что португалец хочет отомстить ему, Дику Сэнду, хотя юный капитан обращался с ним, как он того заслуживал. Но миссис Уэлдон, но Джек?.. Что намеревается сделать этот негодяй с матерью и ее маленьким сыном?

Если бы Дику Сэнду удалось подслушать беседу Гарриса с Негоро, он знал бы, чего ожидать, знал бы, какие опасности угрожают миссис Уэлдон, пятерым неграм и ему самому.

Положение было ужасным, но Дик не потерял мужества. Он был капитаном на море, он останется капитаном и на суше. Его долг – спасти миссис Уэлдон, маленького Джека и остальных людей, чью судьбу Небо вверило ему. Он только приступил к выполнению своей задачи. И он ее выполнит.

Через два или три часа, в продолжение которых Дик Сэнд размышлял, взвешивал и перебирал в уме все то хорошее и дурное – увы, последнего было гораздо больше! – что сулило им будущее, он поднялся на ноги, полный спокойствия и твердой решимости.

Первые лучи солнца уже осветили верхушки деревьев. Кроме Дика и старого Тома, все спали.

Молодой капитан подошел к негру.

– Том, – тихо сказал он, – вы узнали рычание льва, вы видели цепи и колодки работорговцев. Значит, вы знаете, что мы находимся в Африке?

– Да, капитан, знаю.

– Так вот, Том, ни слова об этом ни миссис Уэлдон, ни вашим товарищам! Мы одни будем знать это, мы одни будем остерегаться…

– Да… правильно, мистер Дик, – ответил Том.

– Том, – продолжал юноша, – мы должны удвоить бдительность. Мы во вражеской стране. Это страшная страна и страшные враги… Нашим спутникам мы скажем только, что Гаррис предал нас и надо быть настороже. Пусть они думают, что нам угрожает нападение индейцев, – этого будет достаточно.

– Вы можете всецело положиться на отвагу и преданность моих товарищей, мистер Дик!

– Знаю. И знаю, что могу положиться на ваш здравый смысл и опытность, Том. Ведь вы не откажетесь помочь мне?

– Всегда и во всем, капитан.

Дик объяснил Тому свои намерения, и старик одобрил их. К счастью, предательство Гарриса обнаружилось раньше, чем он успел осуществить свой план, поэтому непосредственная опасность Дику Сэнду и его спутникам не угрожала. Ведь американец внезапно исчез потому, что они нашли колодки и цепи, брошенные бежавшими невольниками, а потом услышали рычание льва. Гаррис понял, что он разоблачен, и сбежал – вероятно, прежде, чем маленький отряд, который он вел, дошел до того места, где на него должны были напасть. А Негоро, которого Динго чуял все последние дни, очевидно, уже успел встретиться с Гаррисом и договориться с ним. Во всяком случае, до того как на их отряд нападут, пройдет, несомненно, несколько часов, и необходимо ими воспользоваться.

Единственный возможный план заключался в том, чтобы как можно скорее вернуться на побережье. У Дика были все основания думать, что это побережье Анголы. Достигнув его, Дик Сэнд намеревался двинуться на север или на юг и дойти до ближайшей португальской фактории, где его спутники смогут в безопасности дождаться возможности вернуться на родину.

Но как добраться до берега? Возвращаться назад по уже пройденному пути? Дик Сэнд ни минуты об этом не думал и всецело сошелся тут с Гаррисом, который ясно предвидел, что обстоятельства заставят его избрать самый короткий путь.

Действительно, возвращаться старой дорогой через лес было бы по меньшей мере неосмотрительно – они пришли бы всего-навсего туда же, откуда отправились. Да и Негоро со своими сообщниками смог бы идти по их ясно видимым следам. Единственный способ уйти, не оставляя следов, – это добраться до реки и спуститься по ней. Кроме того, тогда можно было бы меньше опасаться нападения хищных зверей, которые до сих пор, по счастью, к ним не приближались. Не так страшна была бы на реке и встреча с дикарями. На прочном плоту, хорошо вооруженные, Дик Сэнд и его спутники могли с успехом защищаться. Все было за то, чтобы выбрать именно этот путь.

Надо добавить, что такой способ передвижения был бы удобен для миссис Уэлдон и маленького Джека – ведь их обоих так измучила дорога. Конечно, нехватки в руках, для того чтобы нести больного ребенка, не было бы. Они не располагали больше лошадью Гарриса, но для миссис Уэлдон и больного ребенка можно было сплести из ветвей носилки. Однако тогда два негра из пяти были бы заняты этой работой, а Дик Сэнд предпочитал, чтобы у всех его товарищей руки были свободны на случай внезапного нападения.

А кроме того, спускаясь на плоту по течению реки, он чувствовал бы себя в своей стихии…

Оставалось узнать, есть ли поблизости река, которой можно воспользоваться. Дик Сэнд предполагал, что такая река найдется, и вот почему он так думал.

Река, впадавшая в Атлантический океан в том самом месте, где произошло крушение «Пилигрима», не могла течь издалека ни с севера, ни с востока, так как горизонт с этих сторон замыкала довольно близкая горная цепь – та самая, которую вполне можно было принять за Анды. Следовательно, или река текла с этих высот, или русло ее загибалось к югу – в обоих случаях она была где-то недалеко. Возможно, что, не доходя до этой большой реки (она имела право называться большой, ибо прямо впадала в океан), они встретят какой-нибудь из ее притоков, и маленький отряд сможет спуститься по нему на плоту. Словом, невдалеке, несомненно, был какой-нибудь водный путь.

Действительно, на протяжении последних миль перехода характер местности изменился: склоны стали более пологими, а земля – влажной. То тут, то там змеились ручейки, что указывало на обилие подпочвенных вод. В последний день пути отряд шел вдоль подмытого берега одного из таких ручейков – воды его были красными от окиси железа. Снова его отыскать было нетрудно. Конечно, спуститься на плоту по этому бурному ручью было бы невозможно, но, следуя по его берегу, отряд, несомненно, дошел бы до более полноводной реки, в которую он впадает и по которой уже можно будет плыть.

Таков был очень простой план, который Дик и принял, посоветовавшись со стариком Томом.

С наступлением утра путники проснулись один за другим. Миссис Уэлдон передала на руки Нэн еще спящего маленького Джека. В промежутках между приступами лихорадки ребенок был так бледен, что на него больно было смотреть.

Миссис Уэлдон подошла к Дику Сэнду.

– Дик, – сказала она, посмотрев ему в глаза, – где Гаррис? Я его не вижу.

Дик не хотел разуверять своих спутников, что они находятся на земле Боливии, но измену американца он скрывать не собирался. Поэтому он не колеблясь сказал:

– Гарриса здесь больше нет.

– Он поехал вперед? – спросила миссис Уэлдон.

– Он бежал, миссис Уэлдон, – ответил Дик Сэнд. – Гаррис оказался предателем. Он завел нас сюда, потому что они с Негоро сговорились.

– А зачем? – с тревогой спросила миссис Уэлдон.

– Не знаю, – ответил Дик Сэнд. – Но я знаю, что нам нужно немедленно вернуться к берегу океана.

– Этот человек… предатель? – проговорила миссис Уэлдон. – Я предчувствовала это! И ты думаешь, Дик, что он сговорился с Негоро?

– Вероятно, миссис Уэлдон. Этот негодяй все время шел по нашим следам. Какой-то случай свел этих двух мошенников, и…

– И я надеюсь, что они не расстанутся до тех пор, пока не попадутся мне под руку, – вмешался в разговор Геркулес. – Я стукну их лбами друг о дружку так, что головы разобьются! – добавил гигант, поднимая огромные кулачищи.

– А Джек? – вскричала миссис Уэлдон. – Я надеялась, что в асьенде Сан-Фелисе смогу получить все, в чем он нуждается!

– Джек поправится, когда мы выйдем к берегу, там места здоровее, – сказал старик Том.

– Дик, – снова заговорила миссис Уэлдон, – ты уверен, что Гаррис нас предал?

– Да, миссис Уэлдон, – коротко ответил юноша, который хотел избежать объяснений по этому поводу. А потому он поторопился добавить, глядя на старого негра: – Этой ночью мы с Томом открыли его предательство. Если бы он не вскочил на свою лошадь и не ускакал, я убил бы его!

– Значит, эта ферма…

– Здесь нет ни фермы, ни деревни, ни поселка, – ответил Дик Сэнд. – Миссис Уэлдон, я повторяю: нам нужно немедленно вернуться на берег океана.

– Тем же путем, Дик?

– Нет, миссис Уэлдон. Мы спустимся вниз по реке на плоту. Течение доставит нас к морю. Это безопасный и неутомительный путь. Еще несколько миль пешком, и я не сомневаюсь, что…

– О, я полна сил, Дик! – воскликнула миссис Уэлдон, стараясь придать себе бодрый вид. – Я пойду. Я понесу своего сына…

– А мы-то на что, миссис Уэлдон? – возразил Бат. – Мы понесем вас обоих!

– Да, да, – подхватил Остин. – Две жерди, несколько веток поперек…

– Благодарю вас, друзья мои, – ответила миссис Уэлдон, – но я хочу идти сама… И я пойду! В путь!

– В путь! – повторил Дик Сэнд.

– Дайте мне Джека, – сказал Геркулес, забирая малыша у Нэн, – я устаю, когда мне нечего нести.

И великан так бережно взял спящего ребенка в свои могучие руки, что тот даже не проснулся.

Оружие внимательно проверили. Все, что осталось от провизии, сложили в один тюк, чтобы его мог нести один человек. Актеон вскинул этот тюк на спину; таким образом, у его товарищей руки остались свободными.

Кузен Бенедикт, чьи длинные стальные ноги не знали усталости, был готов к походу. Заметил ли он, что Гаррис исчез? Было бы опрометчивым утверждать это. Кузену Бенедикту и вообще-то не было никакого дела до Гарриса, а тем более сейчас, так как его постигло самое страшное из несчастий, какие только могли на него обрушиться. Увы, бедняга потерял очки и увеличительное стекло!

По счастью (хотя кузен Бенедикт этого и не знал), Бат нашел оба драгоценных прибора в высокой траве на месте привала, но по совету Дика Сэнда спрятал их. Теперь можно было надеяться, что этот большой ребенок будет в пути вести себя смирно, ибо он не видел, как говорится, дальше своего носа.

А потому, когда ему указали место между Актеоном и Остином и строго-настрого велели не отходить от них, бедный кузен Бенедикт даже не пробовал возражать, но покорно поплелся за своими спутниками, как слепой за поводырем.

Маленький отряд не прошел и пятидесяти шагов, как вдруг старик Том остановился.

– А Динго? – воскликнул он.

– Верно! Динго нет, – отозвался Геркулес.

И он громко позвал собаку. Раз, другой, третий…

Но в ответ не раздалось знакомого лая.

Дик Сэнд молчал. Исчезновение собаки было очень неприятно, так как она всегда могла поднять тревогу в случае неожиданной опасности.

– Не побежал ли Динго следом за Гаррисом? – спросил Том.

– За Гаррисом? Нет… – ответил Дик Сэнд. – Но он мог напасть на след Негоро. Он все время чуял, что португалец идет за нами.

– Этот проклятый повар сразу всадит в него пулю! – воскликнул Геркулес.

– Если только Динго раньше не загрызет его самого! – возразил Бат.

– Может быть, – сказал Дик Сэнд. – Но мы не можем ждать возвращения Динго. Если он жив, он сумеет разыскать нас. Вперед!

Было очень жарко. С самой зари горизонт затягивали тучи. Парило. Чувствовалось, что надвигается гроза. Похоже было на то, что без раскатов грома день не обойдется. К счастью, в лесу, хотя он и поредел, было еще сравнительно прохладно. То здесь, то там среди зарослей открывались обширные поляны, покрытые жесткой и высокой травой. Кое-где на земле лежали огромные окаменевшие стволы – признак почвы каменноугольной формации, которая часто встречается на Африканском материке. На лужайках, среди зеленой травы и розовых веточек, пестрели яркие цветы – желтый и синий имбирь, светлые лобелии, багряные орхидеи; над цветами реяли тучи насекомых, перенося из чашечки в чашечку оплодотворяющую пыльцу.

Кругом уже не было непроницаемой чащи, но породы деревьев стали более разнообразными. Здесь росли масличные пальмы, из которых добывают масло, весьма ценимое в Африке, а также кусты хлопчатника, образующие живую изгородь высотой футов в десять. Из их волокнистых стеблей вырабатывают хлопок с длинными шелковистыми нитями, почти такой же, как хлопок Фернамбука. Из стволов копала сквозь дырки, проточенные хоботками насекомых, сочилась ароматная смола, стекая на землю, где она застывала на потребу туземцам. Росли тут и лимонные деревья, и дикие гранаты, и деревья десятков других пород – все свидетельствовало о поразительном плодородии этого плоскогорья Центральной Африки. Кое-где в воздухе разливался тонкий аромат ванили, и нельзя было обнаружить, от какого дерева он исходит.

Все эти деревья и кусты ласкали взгляд свежей зеленью, несмотря на то что стояло засушливое время года и только редкие грозовые ливни орошали плодородную почву. Пора лихорадок была в самом разгаре, но, как обнаружил Ливингстон, больной обычно может избавиться от лихорадки, покинув место, где заразился ею. Дик Сэнд знал это указание великого путешественника и надеялся, что оно подтвердится на маленьком Джеке. Он сказал об этом миссис Уэлдон, когда заметил, что обычный час приступа миновал, а мальчик продолжает спокойно спать на руках у Геркулеса.

Отряд быстро, но осторожно двигался вперед. Местами земля хранила свежие следы проходивших в лесу людей или зверей. Там, где ветки кустарника были раздвинуты или поломаны, удавалось идти быстрее. Но чаще путникам приходилось прокладывать себе дорогу, преодолевая бесчисленные препятствия, и это, к великому огорчению Дика, замедляло продвижение маленького отряда. Очень мешали лианы, которые можно сравнить со спутанным такелажем, усеянные отростками, похожими на кривые дамасские клинки, и лезвия этих клинков были утыканы шипами. Такие растения-змеи тянулись на пятьдесят—шестьдесят футов и, если наступить на них, переворачивались, вонзая в ногу острые как иглы колючки. Негры, вооружившись топорами, прокладывали дорогу сквозь заросли, но впереди тянулись все новые и новые лианы, обвивая деревья от самой земли до верхушек.

Животные и птицы, населяющие эту часть Анголы, были не менее своеобразны, чем ее растительный мир. Множество птиц порхало под зелеными сводами леса. Но нетрудно догадаться, что люди, стремившиеся как можно скорее и незаметнее проскользнуть по лесу, не пытались подстрелить их. Были тут большие стаи цесарок, перепела, к которым так трудно подобраться, и те птицы, которых североамериканцы называют «вип-пур-вил», – эти три слога точно воспроизводят их крик. Дик Сэнд и Том могли бы подумать, что находятся в какой-нибудь области Нового Света. Но увы, они знали, где оказались.

До сих пор хищники, столь опасные в Африке, не появлялись вблизи маленького отряда. Путники опять видели жирафов, которых Гаррис, конечно, постарался бы выдать за страусов, но на этот раз безуспешно. Эти быстрые животные моментально исчезли, испуганные появлением каравана в их безлюдных лесах; несколько раз в течение дня вдали поднималось густое облако пыли: это стадо буйволов бежало с шумом, похожим на грохот нагруженных тяжелой кладью телег.

На протяжении двух миль Дик Сэнд вел свой отряд вдоль берега ручья, который должен был влиться в какую-нибудь полноводную реку. Ему хотелось поскорее доверить своих спутников быстрому течению потока, бегущего к побережью. Он надеялся, что опасности и усталость при таком способе передвижения будут не столь велики.

К полудню отряд прошел три мили без единой неприятной встречи. Ни Гаррис, ни Негоро не появлялись. Динго также не вернулся.

Бивуак устроили в густой бамбуковой роще, которая совсем скрыла маленький отряд. За едой почти не разговаривали. Миссис Уэлдон снова взяла сына на руки. Она не сводила с него глаз. Есть она не могла.

– Вам непременно нужно поесть, миссис Уэлдон, – снова и снова повторял Дик Сэнд. – Что с вами будет, если вы потеряете силы? Надо есть! Мы скоро снова двинемся в путь и по удобной реке без всякого труда доплывем до океана.

Пока Дик говорил это, миссис Уэлдон смотрела ему прямо в глаза. В его взоре светились несокрушимая воля и мужество. Глядя на него, глядя на пятерых негров, таких преданных и стойких людей, миссис Уэлдон, жена и мать, почувствовала, что она не имеет права отчаиваться. Да и почему бы должна она была потерять надежду? Ведь она думала, что находится на гостеприимной земле. А что до предательства Гарриса, то она не представляла себе всех его ужасных последствий.

Дик Сэнд догадывался о ее мыслях, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы выдержать ее взгляд.

Глава четвертаяПо трудным дорогам Анголы

В этот миг маленький Джек проснулся и обвил ручонками шею матери. Глаза у него были ясные. Лихорадка не возвращалась.

– Тебе лучше, дорогой? – спросила миссис Уэлдон, прижимая больного ребенка к сердцу.

– Да, мама, – ответил Джек. – Только немного пить хочется.

Мать могла дать мальчику лишь холодной воды, но он с удовольствием сделал несколько глотков.

– А где мой друг Дик? – спросил он.

– Я тут, Джек, – ответил Дик Сэнд, взяв ребенка за руку.

– А мой друг Геркулес?

– Здесь Геркулес, – ответил гигант, улыбаясь Джеку своей доброй улыбкой.

– А лошадка? – продолжал Джек.

– Лошадки-то и нет, мистер Джек! Убежала! Теперь я буду твоей лошадкой. Ты не думаешь, что у меня рысь очень тряская?

– Нет, – ответил ребенок. – А уздечки больше не будет?

– Я возьму узду в рот, – сказал Геркулес, широко раскрывая рот, – а ты можешь дергать за поводья сколько тебе угодно.

– Ты же знаешь, я буду тянуть потихоньку.

– Напрасно! У меня рот крепкий.

– А где же ферма мистера Гарриса? – спросил мальчик.

– Скоро мы будем там, Джек, – ответила миссис Уэлдон. – Да… скоро…

– Не пора ли нам в дорогу? – спросил Дик Сэнд, чтобы прекратить этот разговор.

– Да, Дик, пора! – ответила миссис Уэлдон.

После недолгих сборов отряд тронулся в путь, сохраняя прежний походный строй. Чтобы не отдаляться от берегов ручейка, им пришлось углубиться в лесную чащу. Когда-то здесь были проложены тропинки, но теперь они, по выражению туземцев, «умерли», то есть заросли колючими кустарниками и лианами. Добрую милю отряд пробирался сквозь непролазную их чащу и потратил на это три часа. Негры работали без отдыха. Передав маленького Джека на руки старой Нэн, Геркулес также принялся за это дело, да еще как! С могучим «хо!» он опускал топор, и в чаще перед ним возникала просека, словно шел лесной пожар.

К счастью, надобность в этой утомительной работе вскоре миновала, через милю в лесу открылся широкий проход; наискось пересекая заросли, он вел к ручью и тянулся вдоль его берега. То была слоновая тропа; вероятно, сотни слонов имели обыкновение проходить по этой части леса. Большие впадины, выбитые ногами колоссальных толстокожих, испещряли землю, размякшую во время дождей, – на сыром рыхлом ее слое легко отпечатывались их огромные следы.

Вскоре стало ясно, что тропой этой пользовались не только слоны. Не раз проходили их дорогой и люди, но они шли не по своей воле, а как скот, который безжалостные погонщики ударами бичей гонят на бойню. Во многих местах землю усеивали кости и целые человеческие скелеты, обглоданные дикими зверями, и на некоторых еще были надеты кандалы!

В Центральной Африке есть немало длинных дорог, которые, словно вехами, отмечены человеческими останками. Невольничьи караваны совершают иногда переходы во много сотен миль, и сколько несчастных рабов падают в пути под бичами свирепых надсмотрщиков, умирают от неимоверной усталости и лишений, гибнут от болезней! А сколько других убивают сами надсмотрщики, когда караван начинает испытывать нехватку в съестных припасах! Да, да! Если рабов нечем кормить, их расстреливают из ружей, закалывают ножами, рубят саблями, и такие кровавые расправы – совсем не редкость.

Итак, слоновая тропа была дорогой невольничьих караванов. На протяжении мили Дик Сэнд и его спутники то и дело видели человеческие кости и вспугивали больших сарычей, которые тяжело взлетали при их появлении и кружили в воздухе.

Миссис Уэлдон смотрела на все это, но, казалось, ничего не видела. Дик Сэнд боялся, как бы она не начала его расспрашивать: он еще надеялся привести отряд на берег океана, скрыв от своих спутников, что изменник Гаррис завлек их вглубь Экваториальной Африки. К счастью, миссис Уэлдон не думала о том, что видела вокруг. Она снова взяла на руки сына, и спящий ребенок поглотил все ее внимание. Нэн шла рядом с ней, и ни старая негритянка, ни ее хозяйка не задали Дику тех вопросов, которых он так боялся. А старый Том брел, опустив глаза в землю. Он слишком хорошо знал, почему тропа усеяна человеческими костями.

Его товарищи озирались по сторонам с изумленным видом, словно шли по бесконечному кладбищу, где землетрясение разворотило могилы, но и они ни о чем не спрашивали.

Между тем русло ручья раздалось вширь и заметно углубилось. Течение стало уже не таким стремительным. Дик Сэнд надеялся, что либо сам ручей скоро станет судоходным, либо он впадет в какую-нибудь большую реку, несущую свои воды в Атлантический океан.

Он твердо решил, невзирая ни на какие трудности, двигаться вдоль ручья. И поэтому без колебания покинул тропу, когда она ушла в сторону от берега.

Итак, маленький отряд снова углубился в густую чащу. Чуть не каждый шаг пути приходилось прорубать топором через лианы и непроходимый кустарник. Но все же заросли не были похожи на лесную чащу, примыкавшую к океанскому побережью: деревья здесь росли реже. Лишь бамбук поднимался тут над травой, такой высокой, что из-за нее не было видно даже Геркулеса. О том, что здесь идет отряд, можно было догадаться лишь по колыхавшимся верхушкам стеблей.

Но в этот день, около трех часов, окружающая природа резко изменилась. Вокруг расстилалась бескрайняя равнина, вероятно вся заливавшаяся в период дождей; почва, более болотистая, густо поросла мхами, и кое-где над их зеленым ковром покачивались грациозные папоротники. Иногда земля поднималась крутым бугром, и на его склонах выступали пласты темного гематита – несомненно, выходы каких-нибудь богатых залежей руды.

Дик Сэнд очень своевременно вспомнил, что в книгах Ливингстона упоминаются такие болотистые равнины. Отважный исследователь несколько раз попадал в предательские топи, где с оглядкой нужно делать каждый шаг, чтобы не увязнуть в трясине.

– Будьте осторожны, друзья! – сказал Дик, выходя в голову отряда. – Пробуйте ногой землю, прежде чем сделать шаг!

– И правда, – заметил Том, – земля как будто размокла от дождей, а ведь все последние дни дождя не было.

– Не было, а скоро, наверно, польет. Надвигается гроза, – ответил Бат.

– Значит, надо поспешить, – сказал Дик Сэнд, – и пройти это болото прежде, чем она разразится. Геркулес, возьмите Джека на руки! Бат и Остин, держитесь около миссис Уэлдон, чтобы помочь ей, если понадобится. А вы, мистер Бенедикт… Позвольте, что вы делаете, мистер Бенедикт?

– Я проваливаюсь, – просто ответил кузен Бенедикт и погрузился в болото с такой быстротой, словно под его ногами внезапно открылся люк.

Бедняга попал в трясину и до пояса провалился в топкую грязь. Ему протянули руку, и он выбрался на тропу, покрытый тиной, но очень довольный тем, что не повредил свою драгоценную жестяную коробку. Актеон пошел рядом с ним и получил задание оберегать близорукого ученого от нового падения.

Надо сказать, кузен Бенедикт очень неудачно выбрал яму, чтобы провалиться. Когда его вытащили, из жидкой грязи поднялось множество пузырьков газа, которые лопались, распространяя зловонный, удушливый запах. Ливингстон, не раз проваливавшийся по грудь в болото, сравнивал эту пористую черную землю, из которой при каждом шаге брызжут струйки воды, с гигантской губкой. Такие топи очень опасны для путников.

Дику Сэнду и его спутникам пришлось около полумили прошагать по такой губчатой почве. В одном месте она оказалась настолько топкой, что миссис Уэлдон вынуждена была остановиться, так как по колено увязла в тине. Геркулес, Бат и Актеон, желая избавить ее от трудностей и неприятностей путешествия по этой болотистой равнине, сделали из бамбука носилки, на которые она согласилась сесть. Она взяла на руки маленького Джека, и все поспешили как можно скорее пройти это зловонное болото.

Идти было трудно. Актеон твердой рукой поддерживал кузена Бенедикта. Том вел старую Нэн – без его помощи она давно уже увязла бы в болоте. Остальные трое негров несли носилки. Дик Сэнд шел впереди отряда, выбирая дорогу. Это оказалось нелегким делом. Лучше всего было идти по кочкам, покрытым густой и жесткой травой. Но и здесь точки опоры часто не оказывалось, и нога проваливалась в топь по колено.

Наконец, к пяти часам пополудни, трясина осталась позади. Путники ступили на плотную глинистую землю, но под тонким слоем твердого грунта все еще чувствовалась болотистая подпочва. Видимо, равнина была расположена ниже уровня соседних рек и воды их просачивались в пористую землю.

К этому времени жара стала давящей. Было бы невозможно перенести ее, если бы между землей и жгучими лучами солнца не легла завеса темных грозовых туч. В отдалении уже сверкала молния и глухо рокотал гром. С минуты на минуту могла разразиться страшная гроза.

Да, грозы в Африке ужасны. Сильнейший ливень, порывы ураганного ветра, которые валят самые крепкие деревья, беспрерывное сверкание молнии – такова картина грозы под этими широтами. Дик Сэнд знал это и, естественно, очень тревожился. Отряд не мог провести ночь под открытым небом. Равнине грозило затопление, а на ней не виднелось ни единого возвышения, на котором можно было бы найти приют!

Как отыскать убежище в этой пустынной и голой котловине, где нет ни одного дерева, ни одного куста? Его нельзя было вырыть и в земле – в двух футах от ее поверхности уже показалась бы вода.

Правда, на севере виднелась гряда невысоких холмов, замыкавших болотистую равнину. Это был как бы берег котловины. Там, на фоне светлой полосы, отделявшей линию горизонта от темного навеса туч, отчетливо вырисовывались силуэты нескольких деревьев.

Если на этих холмах не найдется укрытия от грозы, там по крайней мере путникам не будет грозить наводнение. Там, возможно, все они найдут спасение.

– Вперед, друзья мои, вперед! – повторял юноша. – Еще какие-нибудь три мили, и мы будем в большей безопасности, чем тут, в этой опасной впадине.

– Скорей, скорей! – кричал Геркулес.

Бравый негр рад был бы посадить себе на плечи всех своих товарищей и вынести их из лощины.

Эти слова подбодрили отважных путников, и, невзирая на усталость, накопившуюся за целый день ходьбы, они зашагали вперед даже быстрее, чем в начале пути.

Отряд был еще в двух милях от цели, когда разразилась гроза. К счастью, дождь, которого надо было опасаться больше всего, начался не сразу после того, как первые молнии сверкнули между землей и насыщенными электричеством тучами. Хотя солнце еще не скрылось за горизонтом, кругом стало совсем темно. Темный купол грозовых туч медленно опускался; казалось, он вот-вот рухнет на землю и все затопит ливень. Красные и синие зигзаги молний бороздили небосвод в тысяче мест, опутывая равнину огненной сетью.

Каждую секунду путников могла поразить молния. На голой равнине, где не было ни одного деревца, группа людей рисковала притянуть электрические разряды. Джек, которого разбудил грохот грома, съежился в руках Геркулеса. Бедный мальчик боялся грозы, но старался скрыть свой страх, чтобы не огорчать мать. Геркулес шел широким шагом и утешал ребенка как умел.

– Не бойся, малыш, не бойся, – повторял он. – Если гром приблизится к нам, я сломаю его пополам одной рукой. Я ведь сильнее грома!

И мальчик немного успокаивался, чувствуя, как силен его защитник.

Однако с минуты на минуту должен был начаться дождь, и тогда из низко нависших туч на землю прольются потоки воды. Что станется с миссис Уэлдон и ее спутниками, если до начала ливня они не найдут хоть какое-нибудь убежище?

Дик на секунду задержался около старого Тома.

– Что делать? – спросил он.

– Идти вперед, – ответил старик. – Дождь превратит эту котловину в непроходимую топь. Здесь оставаться нельзя.

– Разумеется, Том, разумеется, но надо найти какой-нибудь приют. Хоть бы хижина какая попалась!..

Дик Сэнд вдруг умолк. Ослепительная белая молния осветила всю равнину от края до края.

– Что это там виднеется в четверти мили отсюда? – воскликнул Дик.

– И я тоже видел!.. – ответил старик Том, кивая головой.

– Лагерь? Не правда ли?

– Да, как будто лагерь… Но лагерь туземцев!

Новая вспышка молнии позволила лучше рассмотреть этот лагерь.

На равнине симметричными рядами расположилось около сотни палаток конической формы и высотою от двенадцати до пятнадцати футов. Но людей не было видно. Спрятались ли они от грозы в палатках, или лагерь был покинут?

В первом случае маленькому отряду следовало, невзирая ни на какую бурю, как можно скорее бежать подальше. Но во втором – лагерь мог послужить тем убежищем, которое было им так необходимо.

«Я выясню это!» – подумал Дик Сэнд.

Потом, обратившись к старому Тому, он распорядился:

– Оставайтесь здесь! Я пойду на разведку к лагерю.

– Позвольте кому-нибудь сопровождать вас, мистер Дик.

– Нет, Том, я пойду один. Я смогу незаметно подкрасться к лагерю. Ждите меня!

Маленький отряд, во главе которого шли Дик Сэнд и Том, остановился. Дик пошел вперед и сразу исчез в темноте, которая в промежутках между вспышками молний была совершенно непроницаемой.

На землю упали первые крупные капли дождя.

– Куда ушел Дик? – спросила миссис Уэлдон, подходя к старому негру.

– Мы увидели какой-то лагерь, миссис Уэлдон, – ответил Том. – Лагерь, а может быть, деревню. И наш капитан решил пойти на разведку, прежде чем вести нас туда.

Миссис Уэлдон больше никаких вопросов не задавала.

Через три минуты Дик Сэнд вернулся.

– Идите за мной! – радостно воскликнул он.

– В лагере никого нет? – спросил Том.

– Это не лагерь, – ответил Дик, – и не деревня. Это просто муравейники.

– Муравейники? – вскричал кузен Бенедикт, сразу оживившись.

– Да, мистер Бенедикт, но муравейники вышиной по меньшей мере в двенадцать футов. Мы попробуем забраться в них.

– Но в таком случае это, должно быть, постройки ратных термитов, – сказал кузен Бенедикт. – Только эти насекомые-строители умеют воздвигать монументальные сооружения, которые сделали бы честь любому архитектору.

– Термиты это или нет, – ответил Дик Сэнд, – но нам придется выселить их, мистер Бенедикт, и занять их место.

– Они сожрут нас! И будут правы.

– В дорогу! В дорогу!

– Да погодите же! – прибавил кузен Бенедикт. – Я думал, что такие муравейники встречаются только в Африке.

– В дорогу! – громко крикнул Дик Сэнд; он боялся, что миссис Уэлдон услышит последние слова энтомолога.

Все поспешно последовали за Диком Сэндом. Поднялся бешеный ветер. Крупные капли дождя забарабанили по земле. Буря разыгрывалась не на шутку.

Вскоре путники добрались до одного из конусов, высившихся на равнине. Как ни опасны были термиты, колебаться не приходилось – следовало либо изгнать их, либо примириться с их соседством.

В нижней части этого конуса, сооруженного из особой красноватой глины, виднелось узкое отверстие, которое Геркулес в несколько секунд расширил ножом до таких размеров, что в него мог пролезть даже столь крупный человек, как он.

К крайнему удивлению кузена Бенедикта, ни один из многих тысяч термитов, которые должны были занимать муравейник, не показывался. Неужто конус покинут владельцами?

Когда Геркулес кончил свою работу, Дик Сэнд и его спутники поочередно проскользнули внутрь постройки, и Геркулес вполз последним, как раз в ту минуту, когда дождь полил с такой силой, словно хотел погасить молнии.

Но теперь уже нечего было бояться неистовства бури. Счастливый случай привел путников в убежище более надежное, чем палатка, чем даже хижина туземца.

Это был один из тех конусов, о которых лейтенант Камерон говорил, что искусство термитов заслуживает большего удивления, чем искусство древних египтян, воздвигнувших пирамиды.

«Чтобы сравниться с термитами, – утверждал он, – людям нужно было бы построить по меньшей мере гору Эверест, одну из высочайших вершин Гималаев».

Глава пятаяЛекция о термитах, прочитанная в термитнике

Через несколько минут гроза уже бушевала с яростью, неведомой в умеренном климате. Для Дика Сэнда и его спутников было большой удачей, что они нашли это убежище.

Дождь не падал отдельными каплями, а лил струями. Временами потоки воды низвергались на землю сплошной стеной, как Ниагара. Словно в небесах перевернулся вверх дном необъятный бассейн и вся вода из него сразу хлынула на землю. Такой ливень мгновенно превращает равнины в озера, а ручейки – в бурные потоки; реки выходят из берегов и затопляют огромные пространства. В отличие от зон умеренного пояса, где чем сильнее гроза, тем она короче, в Африке сильнейшие грозы часто длятся по нескольку дней.

Как может скопиться в тучах столько электричества? Откуда берется столько водяных паров? Трудно понять, но это именно так – мы словно переносимся в эпоху Великого потопа.

К счастью, толстые своды термитника оказались непроницаемыми для ливня, в этом отношении они не уступали прочным хаткам бобров. Даже если бы на них обрушился целый водопад, и то ни одна капля воды не проникла бы внутрь.

Как только путешественники заняли термитник, они первым долгом ознакомились с его устройством. Света фонарика было достаточно, чтобы осветить его весь. Постройка представляла собой конус вышиной внутри в двенадцать футов и диаметром в одиннадцать футов, кроме верхушки, которая закруглялась наподобие сахарной головы. Толщина стен достигала одного фута, и по ним лепились в несколько этажей камеры, отделенные друг от друга промежутками.

Может показаться невероятным, что отряды ничтожных насекомых строят такие монументальные сооружения, но тем не менее это неоспоримо: термитники довольно часто встречаются во внутренних областях Африки. Голландский путешественник прошлого века Сметман смог поместиться на верхушке одного из таких конусов с четырьмя своими спутниками. Ливингстон видел в Лунде несколько термитников из красной глины высотой в пятнадцать и двадцать футов. В Ньянгве лейтенант Камерон не раз принимал издали скопище таких муравейников за поселок. Он обнаружил исполинские термитники, целые здания высотой не в двадцать, а в сорок и пятьдесят футов. Это были огромные округлые конусообразные сооружения, а по бокам у них высились узкие пристройки вроде колоколен какого-нибудь собора.

Какие же термиты умеют строить такие удивительные здания?

– Ратные термиты, – не колеблясь ответил кузен Бенедикт, едва ознакомившись с материалом, из которого был выстроен муравейник.

Стены, как мы уже говорили, были построены из красноватой глины. Если бы они были слеплены из серой или черной земли, то постройку их следовало бы приписать «термитам кусающимся» или «термитам ужасным». Нетрудно заметить, что у всех этих насекомых не очень успокоительные названия, и они могли нравиться только такому страстному энтомологу, как кузен Бенедикт.

В пустой центральной части конуса, где сначала расположился маленький отряд, не хватило бы места для всех, но в камерах, расположенных ярусами, свободно могли уместиться люди среднего роста. Вообразите ряд открытых ящиков, а в глубине этих ящиков миллионы ячеек, которые прежде были заняты термитами, и вы легко представите себе внутреннее устройство муравейника. Ящики эти были расположены ярусами, один над другим, как койки в пароходной каюте. В верхнем ярусе разместились миссис Уэлдон, маленький Джек, Нэн и кузен Бенедикт. Пониже устроились Остин, Бат и Актеон. Дик Сэнд, Том и Геркулес остались в самой нижней части конуса.

– Друзья мои, – сказал юноша двум неграм, – пол начинает отсыревать. Надо сделать насыпь из глины. Откалывайте глину с нижней части стен. Но только осторожнее, не завалите отверстия, через которое проходит воздух, а то мы можем задохнуться.

– Мы ведь проведем здесь только одну ночь, – ответил старый Том.

– Ну так постараемся отдохнуть хорошенько. Ведь за десять дней мы в первый раз ночуем под крышей.

– Десять дней! – повторил Том.

– Кроме того, – продолжал Дик Сэнд, – раз этот термитник оказался таким надежным убежищем, возможно, мы задержимся здесь на целые сутки. Я тем временем пойду на поиски реки, которая не может быть далеко. Я думаю даже, что нам лучше не покидать этого пристанища, пока мы не построим плот. Тут нам не страшна никакая гроза. Итак, за работу! Сделаем насыпь и утрамбуем пол.

Приказание Дика Сэнда тотчас же было выполнено. Геркулес обрушил топором нижний ярус камер, который был сделан из довольно хрупкой глины. Глину эту навалили на пол термитника, подняв таким образом его уровень почти на целый фут над болотистой почвой, на которой стоял конус, и Дик Сэнд удостоверился, что воздух свободно поступает внутрь через входное отверстие.

Путешественники могли только радоваться, что термиты покинули свое жилище. Ведь если бы в постройке осталась хотя бы часть ее многотысячного населения, люди уже не в силах были бы занять ее. Но давно ли термитник оставлен хозяевами, или эти прожорливые насекомые ушли из него только что? Подумать об этом было далеко не лишним.

Кузен Бенедикт, чрезвычайно удивленный, что термиты покинули свой дом, тут же задал себе этот вопрос. И вскоре убедился, что это произошло недавно.

Спустившись на пол, он вооружился фонарем и стал осматривать самые потаенные закоулки конуса. Ему удалось обнаружить то, что он назвал «главным складом» термитов, то есть место, где эти трудолюбивые насекомые хранят все свои продовольственные запасы.

Склад этот помещался в нижнем ярусе, близ «королевской» ячейки, которую разрушил топор Геркулеса, так же как и ячейки, предназначенные для личинок.

Кузен Бенедикт нашел здесь несколько капель еще не успевшей затвердеть камеди, – значит, термиты доставили ее на склад совсем недавно.

– Нет, нет! – воскликнул ученый, словно возражая какому-то оппоненту. – Нет, этот термитник хозяева покинули совсем недавно.

– Кто же спорит с вами, мистер Бенедикт? – сказал Дик Сэнд. – Давно или нет, для нас важно лишь одно: они его покинули и мы смогли занять их место.

– Очень важно узнать, почему термиты ушли отсюда, – возразил кузен Бенедикт. – Ведь вчера, а может быть, и сегодня утром эти хитроумные насекомые еще жили здесь: видите, даже камедь не успела затвердеть.

– Но какое до этого дело нам, мистер Бенедикт? – спросил Дик Сэнд.

– Лишь инстинкт мог заставить термитов покинуть свое жилище. Посмотрите: в ячейках не осталось ни одного насекомого! Больше того, они заботливо унесли все личинки до последней – я не могу найти ни одной. Так вот, я повторяю: все это произошло не без причины – предусмотрительные насекомые чувствовали приближение какой-то грозной опасности.

– Они, наверное, предвидели, что мы вторгнемся в их жилище! – смеясь, сказал Геркулес.

– Ну конечно! – воскликнул кузен Бенедикт, которого шутка славного негра задела за живое. – Вы думаете, у вас столько силы, что вы можете быть опасны для этих храбрых насекомых? Несколько тысяч термитов быстро превратили бы вас в обглоданный скелет, если бы нашли ваш труп на своем пути.

– Велика хитрость – обглодать мертвеца! – ответил Геркулес, не желавший сдаваться. – Но, живой, я легко раздавлю кучу термитов!..

– Вы раздавите сто тысяч, двести тысяч, пятьсот тысяч, миллион, – возразил кузен Бенедикт, воодушевляясь, – но не миллиард! А миллиард термитов съест вас, живого или мертвого, обгложет до последней косточки!

Во время этого спора, который далеко не был таким бессмысленным, как могло показаться на первый взгляд, Дик Сэнд размышлял о замечании кузена Бенедикта. Несомненно, ученый достаточно хорошо знал повадки термитов и не ошибся в своих предположениях. Если он утверждает, что покинуть их городок побудил термитов инстинкт, значит, пребывание в нем действительно может грозить какой-то опасностью.

Но так как нечего было и думать уйти из этого убежища в минуту, когда гроза бушевала с небывалой яростью, Дик Сэнд не стал ломать голову над тем, что казалось совершенно необъяснимым, и только заметил:

– Ну ладно, мистер Бенедикт; если термиты оставили в муравейнике свои запасы продовольствия, вспомним, что мы принесли свои запасы, и займемся ужином. Завтра, когда гроза пройдет, мы решим, что делать дальше.

Тотчас занялись приготовлением ужина, ибо, как ни велика была усталость путешественников, она не уменьшила их аппетита. Консервам, которых должно было хватить еще на два дня, был оказан отличный прием. Сухари еще не успели отсыреть, и в продолжение нескольких минут только и слышно было, как они хрустят на крепких зубах Дика Сэнда и его товарищей. А мощные челюсти Геркулеса работали, как настоящие жернова мельницы, – он не жевал, он перемалывал.

Одна только миссис Уэлдон едва притронулась к еде и то лишь потому, что Дик просил ее об этом. Казалось, мужественная женщина более озабочена и более печальна, чем во все предшествующие дни. А между тем маленький Джек чувствовал себя лучше. Приступы лихорадки больше не повторялись, и теперь он спокойно спал на виду у матери в ячейке термитника, где ему устроили мягкую постель из одежды. Дик Сэнд не знал, что и подумать.

И без слов ясно, что кузен Бенедикт воздал должное ужину. Не следует, однако, думать, что ученого занимало качество или количество кушаний, которые он поглощал. Нисколько! Он был просто рад случаю во время ужина прочитать спутникам лекцию о термитах. Ах, если бы ему удалось найти в покинутой постройке хоть одного термита, одного-единственного!..

– Эти изумительные насекомые, – начал ученый-энтомолог свою речь, мало заботясь о том, слушает ли его кто-нибудь, – эти изумительные насекомые принадлежат к сетчатокрылым[62]: сяжки у них длиннее головы, челюсти сильно развиты, нижние крылья по большей части одинаковой длины с верхними. В состав этого интереснейшего отряда входят пять групп: скорпионовые мухи, муравьиные львы, золотоглазки, веснянки и термиты. Не может быть никаких сомнений в том, что насекомые, жилище которых мы – быть может, без всякого на то права! – заняли, принадлежат к последней из перечисленных групп.

С этой минуты Дик Сэнд начал внимательно слушать лекцию кузена Бенедикта. Уж не догадался ли энтомолог после находки поселения термитов, что путешественники очутились в Африке, хотя и не знал, какая роковая случайность забросила его вместо одного материка на другой? Вот почему Дик с большой тревогой слушал его лекцию.

А кузен Бенедикт, оседлав любимого конька, понесся во всю прыть.

– Для термитов, – сказал он, – характерны четырехчленистые лапки и замечательно сильные роговидные челюсти. Есть семейство мантисп, семейство рафиди, семейство термитов, известных также под названием белых муравьев, – к ним относятся роковой термит, желтошейный термит, термит, убегающий от света, термит кусающий, разрушитель…

– А какие термиты построили этот конус? – спросил Дик Сэнд.

– Конечно, тот вид, который известен науке под названием ратных термитов, – ответил кузен Бенедикт таким тоном, словно говорил о македонянах или о каком-нибудь другом славном античном племени. – Да-с, ратные термиты разного размера! Разница между Геркулесом и карликом меньше, чем между самым большим и самым маленьким из этих насекомых. Есть между ними «рабочие» – термиты длиною в пять миллиметров и «солдаты» длиною в десять миллиметров, самцы и самки длиною в двадцать миллиметров, встречается и чрезвычайно любопытная порода термитов – сирафу, длиною в полдюйма, у них челюсти как клещи, а голова больше тела, как у акул! Это акулы среди насекомых, и при схватке между сирафу и акулой я не держал бы пари за акулу!

– А где обычно водятся эти сирафу? – спросил Дик.

– В Африке, – ответил кузен Бенедикт, – в Центральной и Южной Африке. Ведь Африка – это главным образом страна муравьев. Стоит прочитать, что писал о муравьях Ливингстон в последних своих заметках, доставленных Стэнли. Доктору Ливингстону посчастливилось больше, чем мне: он был свидетелем великого сражения между двумя армиями муравьев – черных и красных. Красные муравьи, которых называют «драйверс», а туземцы именуют «сирафу», победили. Побежденные черные муравьи, «чунгу», после мужественного сопротивления бежали, унося с собой яйца и личинок. Ливингстон утверждает, что никогда ни люди, ни животные не проявляют такого воинственного пыла. Перед сирафу, которые своими мощными челюстями вырывают целые куски, отступит даже самый храбрый человек. Даже львы и слоны бегут от них. Ничто не может остановить их: ни деревья, на которые они легко взбираются до самой верхушки, ни ручьи – они переходят через них по собственным висячим мостам, образованным их сцепившимися телами. А как они многочисленны! Другой исследователь Африки, Дю-Шаллю, наблюдал, как одна нескончаемая колонна термитов проходила мимо него в течение двенадцати часов, а ведь они шли безостановочно! Впрочем, что удивительного в том, что их мириады? Эти насекомые поразительно плодовиты, и, возвращаясь к нашим ратным термитам, надо сказать, что одна самка откладывает в день до шестидесяти тысяч яичек! Так что эти насекомые доставляют туземцам обильную пищу. Подумайте, друзья мои, что может быть вкуснее печеных термитов!

– А вы их ели, мистер Бенедикт? – спросил Геркулес.

– Никогда, – ответил ученый. – Но я буду их есть!

– Где?

– Здесь!

– Но ведь мы не в Африке! – поспешно сказал Том.

– Нет… Нет… – ответил кузен Бенедикт. – А между тем до сих пор ратные термиты и их поселения наблюдались только на Африканском континенте. Ах уж эти путешественники! Они не умеют смотреть. Впрочем, тем лучше. Я уже обнаружил в Америке муху цеце! Моя слава еще больше возрастет оттого, что я первый нашел на Американском континенте и ратных термитов. Какой материал для сенсационной статьи, которая потрясет весь ученый мир Европы, а может быть, и для целого тома с вкладными листами таблиц и цветных рисунков!

Ясно было, что кузен Бенедикт и не подозревает горькой правды. Бедняга-ученый и его спутники, исключая Дика Сэнда и старого Тома, всё еще верили, да и должны были верить, что они в Америке. Чтобы вывести их из заблуждения, необходимы были другие, несравненно более важные события.

Было уже девять часов вечера, а кузен Бенедикт еще не кончил свою лекцию. Заметил ли он, что большинство слушателей, лежавших в глиняных ячейках, заснули под его энтомологические рассуждения? Нет, конечно. Но кузену Бенедикту и не нужны были слушатели. Он говорил для самого себя. Дик Сэнд не задавал ему больше вопросов и лежал неподвижно, хотя и не спал. Геркулес боролся со сном дольше других, но вскоре усталость сомкнула и его глаза, он заснул и уже ничего больше не слышал.

Кузен Бенедикт еще некоторое время продолжал свою лекцию. Но наконец его самого начала одолевать дремота, и он забрался в ячейку верхнего яруса, которую еще раньше облюбовал для себя.

В термитнике воцарилась тишина, хотя за его глиняными стенами все так же бушевала буря, грохотал гром и сверкали молнии. Ничто, казалось, не указывало на то, что гроза близится к концу.

Фонарь погасили. Внутри термитника все погрузилось в темноту.

Усталые путники, несомненно, все крепко спали. Одному лишь Дику Сэнду, несмотря на крайнее утомление, было не до сна. Заботы не давали ему покоя. Он думал о своих спутниках, о том, как их спасти. С крушением «Пилигрима» их жестокие испытания не кончились. Иные, гораздо более ужасные страдания ждут их, если они попадут в руки туземцев.

Но как избежать этой опасности, самой страшной из всех, угрожавших маленькому отряду на пути к океану? Несомненно, Гаррис и Негоро завели путешественников вглубь Анголы для того, чтобы захватить их. Но что задумал негодяй-португалец? К кому и за что он питает такую черную ненависть? Юноша убеждал себя, что Негоро ненавидит только его одного. Снова и снова перебирал он в памяти все события, которыми ознаменовалось плавание «Пилигрима»: встречу с потерпевшим крушение судном, спасение негров, охоту на кита, гибель капитана Халла и всех матросов…

И вот в пятнадцать лет ему пришлось принять командование судном, на котором вскоре из-за преступных махинаций Негоро не оказалось ни компаса, ни лага. Он вспомнил, как в споре с дерзким коком он своею властью, властью капитана, принудил его подчиниться, пригрозив мерзавцу заковать его в кандалы или всадить ему пулю в лоб. Ах, почему он не сделал этого? Труп Негоро был бы выброшен за борт, и не случилось бы всех этих ужасных катастроф!

Вот о чем думал молодой моряк. Потом он на мгновение вспомнил крушение «Пилигрима». Тогда появился предатель Гаррис, и эта провинция Южной Америки постепенно изменилась. Боливия превратилась в страшную Анголу с ее убийственными лихорадками, дикими зверями и людьми, которые были опаснее зверей! Удастся ли маленькому отряду избежать столкновения с теми и другими на пути к океану? А эта река, которую Дик Сэнд искал, которую он надеялся найти, – донесет ли она их до побережья с большей безопасностью и меньшими трудами? Дик гнал от себя сомнения, так как знал: новый переход в сто миль по этой негостеприимной стране, среди непрестанных опасностей совершить невозможно.

«К счастью, – подумал он, – миссис Уэлдон и остальные не подозревают, как опасно наше положение. Только старик Том и я знаем, что Негоро завел корабль к берегам Африки, а его сообщник Гаррис заманил нас вглубь Анголы».

Пока Дик Сэнд предавался этим мрачным мыслям, он почувствовал на своем лбу чье-то дыхание. Чья-то рука легла на его плечо, и взволнованный голос прошептал ему на ухо:

– Я все знаю, мой бедный Дик, но Господь еще может спасти нас. Да будет воля Его!

Глава шестаяВодолазный колокол

Дик Сэнд не смог выговорить ни слова в ответ на это неожиданное признание. Но миссис Уэлдон и не ждала ответа. Она тут же вернулась на свое место рядом с маленьким Джеком. Она явно ничего больше не хотела говорить, и Дик не имел мужества удержать ее.

Итак, миссис Уэлдон все знала. По-видимому, события последних дней все ей объяснили – а может быть, слово «Африка», так не к месту произнесенное кузеном Бенедиктом.

«Миссис Уэлдон все знает! – говорил себе Дик Сэнд. – Что ж, пожалуй, это к лучшему. Она не теряет бодрости духа. И я тоже ее не потеряю!»

Теперь Дик с нетерпением ждал рассвета, чтобы отправиться на разведку в окрестностях поселка термитов. Надо было разыскать реку, которая доставит маленький отряд к берегам Атлантического океана, и у Дика было предчувствие, что такая река протекает где-то неподалеку. Но важнее всего было избежать встречи с туземцами, которые, возможно, уже преследовали их под руководством Гарриса и Негоро.

До рассвета было еще далеко. Ни один луч света не проникал через входное отверстие внутрь конуса. Раскаты грома, глухо доносившиеся сквозь толстые стены, свидетельствовали о том, что гроза все еще не утихает. Прислушавшись, Дик различил шум непрекращающегося ливня. Но тяжелые капли падали не на твердую землю, а в воду, из чего следовало, что вся равнина затоплена.

Было около одиннадцати часов. Дик Сэнд почувствовал, что им овладевает если и не сонливость, то какое-то оцепенение. Но это все-таки тоже отдых. Однако, перед тем как он заснул, у него мелькнула мысль, что наваленная на полу глина, намокнув, может закрыть вход. Тогда доступ свежему воздуху будет закрыт, и десять человек, разместившиеся в конусе, рискуют задохнуться от избытка углекислоты.

Дик Сэнд соскользнул на пол, который благодаря глине, сбитой с первого этажа ячеек, стал заметно выше.

Эта глиняная площадка оставалась совершенно сухой. Отверстие было по-прежнему открыто, воздух свободно проникал внутрь конуса, а вместе с ним и отблески сверкавших молний, и раскаты грома, которых не мог заглушить плеск проливного дождя.

Все было в порядке. Казалось, никакая непосредственная опасность не угрожает людям, заменившим в термитнике колонию насекомых. Дик Сэнд решил дать себе несколько часов отдыха, чувствуя, что силы оставляют его.

Но из осторожности он лег прямо на глину около входа. Здесь он первым мог поднять тревогу, если бы что-нибудь произошло снаружи. Здесь его разбудят первые лучи зари, и он тотчас же отправится на разведку.

Положив ружье рядом с собой, Дик лег, прислонился головой к стене и почти тотчас заснул.

Он не мог бы сказать, сколько длился его сон. Разбудило его прикосновение чего-то холодного. Он вскочил на ноги и с ужасом увидел, что вода заливает термитник с такой быстротой, что через несколько секунд ее уровень поднялся до нижних ячеек, где спали Том и Геркулес.

Дик Сэнд разбудил их и сообщил о новой опасности.

Зажженный фонарь осветил внутренность конуса.

Вода достигла высоты приблизительно в пять футов и перестала прибывать.

– Что случилось, Дик? – спросила миссис Уэлдон.

– Пустяки, – ответил юноша. – Нижняя часть конуса затоплена. Должно быть, из-за ливня река вышла из берегов и разлилась по равнине.

– Отлично! – воскликнул Геркулес. – Это значит, что река действительно близко.

– Да, – сказал Дик Сэнд, – и по ней мы спустимся к побережью… Не беспокойтесь, миссис Уэлдон, вода не поднимется ни до вас, ни до малыша Джека, ни до Нэн, ни до мистера Бенедикта.

Миссис Уэлдон не ответила. Что касается кузена Бенедикта, то он спал, как настоящий термит.

Пятеро негров молча глядели на воду, в которой отражался свет фонаря, и ждали распоряжений, пока Дик Сэнд измерял ее глубину.

Он приказал положить оружие и провизию в ячейку верхнего яруса, чтобы их не подмочило, и умолк.

– Вода проникла через входное отверстие? – спросил Том.

– Да, – ответил Дик Сэнд, – и теперь она не пропускает снаружи воздух.

– А мы не можем сделать новое отверстие в стене, выше уровня воды? – спросил старый негр.

– Конечно… нет, Том. Если у нас здесь вода стоит только на пяти футах, это не значит, что снаружи она не поднялась… на шесть или семь… а то и больше.

– Вы так думаете, мистер Дик?

– Я думаю, Том, что вода, проникнув в конус, сжала воздух в верхней его части и теперь этот сжатый воздух не дает ей подняться выше. Но если мы пробьем отверстие в стене, воздух вырвется наружу, давление упадет и внутри конуса сравняется. А если уровень воды снаружи окажется выше этого отверстия, то она будет подниматься до тех пор, пока ее снова не остановит сжатый воздух. В этом конусе мы – как рабочие в водолазном колоколе.

– Что же нам делать? – спросил Том.

– Сначала хорошенько подумать, а потом уж действовать, – ответил Дик Сэнд. – Неосторожность может стоить нам жизни.

Это было совершенно верно. Дик был прав также, когда сравнивал затопленный разливом термитник с водолазным колоколом. Но в водолазном колоколе атмосфера беспрестанно обновляется при посредстве насосов, водолазы свободно дышат и не испытывают других неудобств, кроме тех, какие связаны с длительным пребыванием в камере, где воздух находится под большим давлением.

Но здесь к этим неудобствам присоединилось то, что вода, ворвавшись в конус, уменьшила свободный объем на треть, а воздух в нем мог обновиться только в том случае, если в стене будет пробито отверстие, сообщающееся с атмосферой.

Можно ли пробить такое отверстие, не подвергаясь риску, о котором говорил Дик Сэнд, и не ухудшит ли оно их положения?

Пока ясно было одно – уровень воды внутри конуса оставался неизменным и повыситься он мог только в двух случаях: если в стене будет пробита дыра и окажется, что снаружи вода стоит выше, чем внутри конуса, или же если половодье поднимется еще выше. В обоих случаях вода оставит внутри термитника только небольшое пространство, в котором тяжелый от дыхания людей воздух будет сжат еще больше.

А не может ли вода оторвать термитник от земли и опрокинуть его? Это было бы очень опасно для всех находящихся в нем. Но нет, этого быть не могло: постройки термитов прикреплены к основанию не хуже, чем хатки бобров.

Итак, больше всего следовало опасаться, что гроза затянется надолго, а значит, усилится наводнение. Если уровень воды на равнине достигнет тридцати футов, то есть поднимется на восемнадцать футов над верхушкой конуса, воздух внутри его будет находиться под давлением почти в одну атмосферу.

А между тем у Дика Сэнда были все основания опасаться, что наводнение усилится. Ведь подъем воды зависел не только от этого невероятного ливня, – возможно, какая-нибудь из протекающих поблизости рек вышла из берегов и затопила котловину. И как знать, может быть, конус весь целиком находится под водой и из него уже нельзя выбраться, даже пробив верхушку, хотя сделать это можно легко и быстро!

Дик Сэнд, очень встревоженный, спрашивал себя, как поступить: надо ли ждать или, выяснив, как обстоит дело, постараться сразу найти выход из положения?

Было три часа утра. В конусе все сидели неподвижно и молча прислушивались к отзвукам грозы, глухо доносившимся снаружи. Непрестанный гул свидетельствовал о том, что борьба стихий не кончилась.

И тут вдруг старик Том заметил, что уровень воды продолжает понемногу подниматься.

– Да, – сказал Дик Сэнд. – Воздух не может вырваться отсюда, а вода все-таки поднимается. Значит, и снаружи вода прибывает и давление ее увеличивается.

– Ну, пока подъем чуть заметен, – сказал Том.

– Но неизвестно, когда он прекратится, – ответил Дик Сэнд.

– Мистер Дик, – сказал Бат, – давайте я попробую выбраться из термитника. Я нырну и попробую вылезти через отверстие.

– Лучше я сам попытаюсь это сделать, – ответил Дик.

– Нет, мистер Дик, нет! – горячо возразил Том. – Пусть лучше попытается мой сын. Вы вполне можете положиться на его ловкость. А если ему не удастся вернуться, ваше присутствие здесь необходимо… – И старик шепотом добавил: – Не забывайте о миссис Уэлдон и маленьком Джеке!..

– Ладно, – сказал Дик. – Ступайте, Бат. Если конус затоплен, не пытайтесь вернуться. Мы тогда постараемся выбраться тем же путем, что и вы. Но захватите с собой топор и, если верхушка термитника выступает над водой, рубите ее. Мы услышим стук, это послужит нам сигналом, и мы начнем ломать кровлю изнутри. Все понятно?

– Да, мистер Дик, – ответил Бат.

– Ну, иди, сынок, – сказал Том, сжимая его руку.

Бат сделал глубокий вдох и, набрав запас воздуха в легкие, нырнул в воду, глубина которой уже превышала пять футов. Перед Батом стояла нелегкая задача: найти под водой выходное отверстие, пролезть сквозь него и подняться на поверхность. Все это нужно было проделать очень быстро.

Прошло полминуты. Дик решил, что негр уже выбрался наружу, как вдруг из воды показалась голова Бата.

– Ну что? – спросил Дик Сэнд.

– Отверстие забито глиной, – ответил Бат, переводя дыхание.

– Забито! – повторил Том.

– Да, – сказал Бат. – Наверное, вода размыла глину. Я щупал рукой стены – отверстия больше нет.

Дик Сэнд покачал головой. Маленький отряд был герметически закупорен в этом конусе, который, возможно, уже весь ушел под воду.

– Если старого отверстия нет, нужно сделать новое, – сказал Геркулес.

– Погодите! – воскликнул Дик, останавливая Геркулеса, который взял топор и собрался уже нырнуть. Он минуту размышлял и затем сказал: – Нет, мы поступим по-другому. Весь вопрос заключается вот в чем: покрывает ли вода термитник или нет? Просверлив скважину в верхушке конуса, мы получим ответ на этот вопрос. Но если конус затоплен, воздух моментально вырвется наружу, вода заполнит все пространство и мы погибнем. Тут нужна осторожность…

– Но и мешкать нельзя, – заметил старый Том.

В самом деле, вода в конусе продолжала понемногу подниматься. Глубина ее достигла уже шести футов. Миссис Уэлдон, Джек, кузен Бенедикт и Нэн взобрались на верхний ярус ячеек, до которого вода еще не дошла; все остальные путники были уже по пояс в воде.

Надо было поскорее испробовать то, что предложил Дик.

Он решил просверлить скважину в стене на высоте одного фута от поверхности воды, то есть в семи футах от пола.

Если в отверстие ворвется наружный воздух, значит, конус возвышается над поверхностью воды. Если же отверстие окажется ниже этой поверхности, вода в термитнике начнет подниматься. Тогда придется быстро заткнуть скважину, иначе вода поднимется до нее. Затем нужно будет сверлить новую, футом выше, и так далее. Если же окажется, что и отверстие в верхушке конуса не сообщается с воздухом, значит, вода на равнине стоит выше пятнадцати футов и все поселение термитов затоплено. И тогда как могут пленники термитника избежать самой ужасной и мучительной гибели – медленной смерти от удушья?!

Дик Сэнд знал все это, но хладнокровие ни на мгновение не покидало его. Он заранее учел все возможные последствия своей попытки. Бездействовать дальше было опасно: воздух внутри конуса был уже настолько испорчен, что путешественникам стало трудно дышать, а свободное пространство все уменьшалось.

Лучший инструмент, который Дик Сэнд мог выбрать, чтобы просверлить отверстие в стене, был ружейный шомпол с винтовой нарезкой для извлечения пули на конце. При быстром вращении он вгрызался в глину, как бурав. Диаметр отверстия получался, правда, не больше диаметра шомпола, но этого было достаточно. Воздух мог проникнуть и через такую узкую дырочку.

Геркулес, подняв фонарь, светил Дику Сэнду. В запасе было еще несколько свечей, и можно было не бояться, что они окажутся в темноте.

Через минуту шомпол прошел стену насквозь. Тотчас же послышался глухой шум, похожий на звук, с каким пузырьки воздуха пробиваются сквозь толщу жидкости. Воздух вырывался из конуса, а вода быстро прибывала и остановилась на уровне проделанного отверстия. Значит, его просверлили слишком низко, и оно вышло наружу под водой…

– Придется повторить! – хладнокровно сказал Дик Сэнд, поспешно заткнув отверстие комком глины.

Подъем воды прекратился, но уровень ее успел повыситься примерно на восемь дюймов. Дыхание становилось затрудненным, так как кислорода в воздухе осталось мало. Пламя в фонаре стало красным и постепенно тускнело.

Дик Сэнд принялся сверлить тем же способом второе отверстие, на фут выше первого. Если и эта попытка окончится неудачей, вода внутри конуса поднимется еще выше… Но надо было рискнуть!

В то время как Дик Сэнд буравил стену в новом месте, послышался крик кузена Бенедикта:

– Так вот оно что! Теперь все понятно!

Геркулес направил луч света на кузена Бенедикта. Лицо энтомолога выражало глубокое удовлетворение.

– Да, да… Понятно, почему эти умные насекомые покинули свое жилище! – говорил кузен Бенедикт. – Они предчувствовали наводнение! О, это инстинкт, это инстинкт, друзья мои! Термиты хитрее нас! Гораздо хитрее!

И, высказав таким образом свое отношение к событиям, кузен Бенедикт умолк.

В это мгновение Дик Сэнд, просверлив скважину в стене, потянул шомпол к себе. Снова послышалось то же бульканье. Вода поднялась еще на один фут. Значит, и это отверстие оказалось ниже уровня разлива!

Положение было поистине ужасным. Миссис Уэлдон, к ногам которой уже подступила вода, взяла на руки сына. Все задыхались в тесном пространстве, у всех шумело в ушах. Фонарь почти не давал света.

– Неужели весь конус находится под водой? – прошептал Дик Сэнд.

Чтобы выяснить это, нужно было просверлить третью скважину – в самой верхушке конуса.

Но если эта последняя попытка окажется такой же неудачной, как две предыдущие, путешественникам грозила немедленная гибель. Остаток воздуха вырвется наружу, и вода заполнит весь конус.

– Миссис Уэлдон, – сказал Дик, – вы знаете, в каком мы положении. Если мы будем медлить, пригодный для дыхания воздух кончится. Если же и последняя попытка окажется неудачей, вода затопит весь конус. Спастись мы можем только в том случае, если верхушка конуса выступает из воды. Надо рискнуть… Согласны ли вы?

– Я согласна, Дик, – ответила миссис Уэлдон.

В эту минуту огонь в фонаре погас от недостатка кислорода. Миссис Уэлдон и ее спутники оказались погруженными в полнейший мрак.

Дик Сэнд взобрался на плечи Геркулеса, который уцепился за одну из боковых перегородок. Только голова гиганта выступала из воды. Миссис Уэлдон, Джек, кузен Бенедикт и Нэн забились в верхние ярусы термитника.

Дик Сэнд наметил место, и шомпол начал быстро погружаться в глину. Здесь стенка была толще и тверже, и сверлить ее было труднее. Дик продолжал работать с лихорадочной быстротой. Он был охвачен ужасной тревогой, ибо сквозь узкую скважину через несколько мгновений в конус ворвется либо свежий воздух и с ним жизнь, либо вода и с ней смерть!

Вдруг послышался пронзительный свист. Сжатый воздух с силой вырвался наружу… но сквозь отверстие блеснул свет. Вода внутри конуса поднялась еще на восемь дюймов и остановилась на этом уровне, так что Дику Сэнду не пришлось затыкать дыру. Очевидно, уровни воды снаружи и внутри термитника сравнялись. Итак, верхушка конуса поднималась над водой. Миссис Уэлдон и ее спутники были спасены!

В термитнике раздалось радостное «ура», среди которого громовыми раскатами звучал мощный бас Геркулеса, и тотчас же были пущены в ход ножи. Пролом в верхушке конуса постепенно расширился, пропуская свежий воздух и первые лучи восходящего солнца. А едва с конуса собьют верхушку, легко будет вскарабкаться на стену и тогда уже решить, как добраться до ближайшего холма, недосягаемого для наводнения.

Дик первым высунул голову наружу…

Из груди его вырвался крик.

И тут же раздался свист, хорошо знакомый путешественникам по Африке, – свист летящей стрелы.

Дик Сэнд успел разглядеть в ста шагах от поселения термитов лагерь туземцев, а в десяти шагах от конуса, на затопленной равнине, длинные пироги, в которых сидели туземные воины.

С одной из этих лодок и пустили целую тучу стрел, когда голова Дика появилась над верхушкой конуса.

В двух словах Дик Сэнд рассказал все это своим товарищам. Схватив ружья, Дик, Геркулес, Актеон и Бат высунулись из отверстия и открыли огонь по этой лодке.

Несколько туземцев упали. Дикие вопли и беспорядочная стрельба из ружей были ответом на залп наших путников.

Но что могли сделать Дик Сэнд и его товарищи против сотни воинов, окруживших их со всех сторон?

Термитник был взят приступом. Миссис Уэлдон, ее сына, кузена Бенедикта схватили и бросили в одну из пирог. Они не успели даже попрощаться, не успели пожать в последний раз руки друзьям, с которыми их разлучили. Несомненно, африканцы действовали согласно заранее полученным распоряжениям.

Первая пирога увезла миссис Уэлдон, маленького Джека и кузена Бенедикта, и Дик Сэнд видел, как они исчезли среди туземных хижин.

Самого Дика, Нэн, старика Тома, Геркулеса, Бата, Актеона и Остина бросили во вторую пирогу, которая поплыла в другую сторону.

В этой пироге сидели двадцать воинов, а вслед за ней плыли еще пять больших пирог. Сопротивление было бессмысленно, но все-таки Дик Сэнд и его товарищи пытались бороться. Они ранили нескольких африканских солдат и, безусловно, заплатили бы за это жизнью, если бы воины не получили строгого приказа доставить их живыми.

Переезд длился всего несколько минут. Однако в тот момент, когда пирога причаливала, Геркулес могучим прыжком выскочил на берег. Двое туземцев бросились к нему, но великан взмахнул своим ружьем, как палицей, и оба преследователя упали с проломленными черепами.

Через минуту, счастливо избежав града пуль, Геркулес скрылся в лесу, как раз когда туземцы, перетащив Дика Сэнда и его спутников на берег, заковывали их в цепи, как рабов!

Глава седьмаяЛагерь на берегу Кванзы

После наводнения, превратившего в озеро равнину, где находилось поселение термитов, вид местности изменился до неузнаваемости. Лишь конусообразные верхушки двух десятков термитников поднимались над поверхностью воды в этом своеобразном пруду.

Ливень вызвал стремительный подъем уровня воды во всех притоках Кванзы, и ночью река вышла из берегов.

Кванза, одна из крупных рек Анголы, впадает в Атлантический океан в ста милях от места крушения «Пилигрима». Именно эту реку пришлось пересечь лейтенанту Камерону несколько лет спустя, прежде чем он достиг Бенгелы. Кванзе самой природой предназначено стать внутренним водным путем в этой части португальской колонии. Пароходы уже поднимаются по ее нижнему течению, и не пройдет и десяти лет, как они поплывут к ее верховью. Таким образом, Дик Сэнд поступил вполне правильно, когда искал на севере судоходную реку. Ручеек, вдоль которого он вел свой отряд, впадал прямо в Кванзу. Если бы не внезапное нападение, которого Дик Сэнд не мог предвидеть, он нашел бы реку в расстоянии одной мили от поселка термитов. Маленький отряд погрузился бы на плот, который нетрудно было соорудить, и благополучно добрался бы до португальских поселений в низовьях Кванзы. Туда часто заходят пароходы, и там путешественники были бы в полной безопасности.

Но судьба распорядилась иначе.

Замеченный Диком лагерь туземцев был разбит на холме по соседству с тем термитником, который оказался для путников роковой западней. На вершине холма росла огромная смоковница, под раскидистыми ветвями которой свободно могло бы уместиться пятьсот человек. Кто не видел этих африканских деревьев-гигантов, тот не может себе представить, насколько они велики. Ветви их образуют густую чащу, в которой можно заблудиться. Пейзаж дополняли баньяны – деревья, у которых семена не обрастают мякотью.

Под сенью смоковницы, как в укромном убежище, только что расположился на отдых целый невольничий караван – тот самый, о котором Гаррис говорил Негоро. Агенты работорговца Алвиша гнали несчастных, оторванных от родных селений невольников в Казонде, на главный рынок черного товара. Оттуда рабов по мере надобности отправляли в бараки на западном побережье или же в Ньянгве, в область Больших озер. Из Ньянгве они следовали в Верхний Египет или на рынки Занзибара.

В лагере Дик Сэнд и его спутники тотчас превратились в рабов. Со стариком Томом, с его сыном, с Остином, с Актеоном и бедняжкой Нэн, хотя они и не были африканцами, стали обращаться так же, как с туземными невольниками. Новых пленников, несмотря на их отчаянное сопротивление, обезоружили, разбили на пары и каждой паре надели на шею длинную, в шесть футов, палку с развилками на концах, замыкавшихся железной скобой. Таким образом, невольники вынуждены были идти гуськом, не отклоняясь ни на шаг ни вправо, ни влево. Помимо этой рогатины, их сковывали попарно тяжелой цепью, опоясывавшей их бедра. У них оставались свободными руки – но только для переноски тяжестей, и ноги – но только для ходьбы, а не для побега. И в таком положении они должны были брести под палящим солнцем целые сотни миль, подстегиваемые кнутом надсмотрщика – хавильдара. Рассеянные по всей длине каравана, обессиленные только что выдержанной борьбой, Дик и его товарищи не сделали больше ни одного движения. Отчего им не удалось убежать, как Геркулесу? Но на что мог надеяться беглец? При всей его могучей силе чего мог ожидать он в этой ужасной стране, где против него были и голод, и дикие звери, и туземцы? Быть может, скоро он будет завидовать своим товарищам, попавшим в неволю! А между тем пленникам не приходилось рассчитывать ни на какое снисхождение со стороны начальников каравана. Эти последние – арабы и португальцы – говорили между собой на непонятном для пленников языке, а с невольниками объяснялись только угрожающими жестами и окриками.

Дика Сэнда не сковали с другим рабом. Он был белым, и работорговцы, видимо, не решались обращаться с ним как с остальными. Его обезоружили, но цепей не надели, зато один из надсмотрщиков не спускал с него глаз. Дик все время оглядывал лагерь, ожидая, что сейчас покажутся Негоро или Гаррис. Они не появлялись. И все же Дик ни на минуту не сомневался, что эти двое негодяев причастны к нападению на его отряд.

Ему пришла в голову мысль, что миссис Уэлдон, Джека и кузена Бенедикта отделили от остальных пленников по распоряжению американца или португальца. Не видя в лагере ни того ни другого, он решил, что оба сообщника сопровождают свои жертвы. Куда же они отвели миссис Уэлдон и ее спутников? Как собираются поступить с ними? Мучительная тревога за миссис Уэлдон и ее близких заставляла Дика забывать о собственных бедах.

Караван, расположившийся на отдых под гигантской смоковницей, насчитывал в своем составе не менее восьмисот человек – около пятисот невольников обоего пола, двести солдат-туземцев и около сотни носильщиков, надсмотрщиков и агентов работорговца.

Надсмотрщики были набраны из арабов и португальцев. Трудно представить себе, как жестоко эти люди обращались с невольниками. Они избивали их по всякому поводу, а тех, кто падал от истощения, приканчивали ударом ножа или пулей, так как их уже нельзя было продать. Зверская жестокость помогала удерживать невольников в повиновении, но в результате такого обращения караван терял по пути не меньше половины рабов: некоторым удавалось бежать, а остальные устилали своими костями караванные пути из внутренних областей Африки к берегу океана.

Нетрудно понять, что агенты-европейцы (по большей части португальцы) были подонками, выброшенными из своей страны, преступниками, беглыми каторжниками или бывшими владельцами невольничьих кораблей, ускользнувшими от виселицы. К такому человеческому отребью принадлежали и Негоро с Гаррисом. Они служили у одного из крупнейших работорговцев Центральной Африки, Жозе-Антониу Алвиша, хорошо известного всем мелким торговцам «черным товаром»; лейтенант Камерон сообщил о нем любопытные сведения.

Солдат для охраны невольников работорговцы вербовали большею частью среди туземцев. Но охота на людей не являлась монополией работорговцев. Негритянские царьки тоже устраивали кровавые набеги на своих соседей, и с той же целью: побежденных – мужчин, женщин и детей – победители превращали в рабов и продавали работорговцам за несколько ярдов коленкора, за порох, за ружья, за розовые или красные бусы, а в голодные годы, как говорит Ливингстон, нередко даже за горсть маиса.

Отряд солдат, сопровождавший караван Алвиша, являл собой типичный образец наемного африканского войска. Это было сборище полуголых чернокожих бандитов, вооруженных кремневыми ружьями, длинный ствол которых был окован медными кольцами. С такой охраной агентам работорговца было нелегко справляться. Эта банда оспаривала приказы, сама назначала часы выступления в поход, время и место остановки для отдыха, угрожала бросить караван, и агентам нередко приходилось уступать своим солдатам.

Хотя тяжелую кладь каравана несли на плечах сами невольники – мужчины и женщины, но работорговцы все же нанимали некоторое количество носильщиков. Они назывались «пагази», и им доверяли тюки с особенно ценным товаром, главным образом со слоновой костью. Иной раз попадались огромные слоновые бивни весом до ста шестидесяти фунтов, и требовалось по два носильщика для переноски каждого из них до прибрежных факторий, откуда слоновую кость отправляли на рынки в Хартум, Занзибар и Наталь. Труд носильщиков оплачивался по прибытии к месту назначения несколькими метрами хлопчатобумажной ткани, так называемой «мерикани», порохом, пригоршней каури[63], ниткой бус, а иногда, если у работорговца не было других ценностей, – невольником, за которого он не рассчитывал много выручить.

Среди пятисот невольников каравана Алвиша было очень мало пожилых людей. Дело в том, что после набега всех пленников старше сорока лет беспощадно убивали на развалинах горящего селения или вешали на окрестных деревьях. На рынок отправляли только молодых, здоровых невольников, невольниц и детей. Не больше десятой части побежденных оставалось в живых после таких кровавых побоищ. Этим объясняется, почему так страшно обезлюдела Экваториальная Африка, где обширные области обращены в пустыню.

Нагота всех этих детей и взрослых была едва прикрыта лоскутами жесткой материи, которую делают из коры некоторых деревьев и называют в этих краях «мбузу». Можно ли представить себе что-либо более ужасное, чем это человеческое стадо: женщины в язвах от бича хавильдаров, измученные, истощенные дети с окровавленными ногами, которых матери старались нести на руках, несмотря на свою тяжелую ношу, молодые люди, связанные рогатинами, более мучительными, чем кандалы каторжников! Вид этих несчастных, еле живых людей с неслышным голосом, этих «скелетов из черного дерева», как сказал о них Ливингстон, мог бы разжалобить даже дикого зверя. Но все эти несчастья нисколько не трогали надсмотрщиков – арабов и португальцев, которые, по словам Камерона, были еще более жестоки, чем арабы[64].

Само собой разумеется, что за пленниками был установлен строжайший надзор как во время похода, так и на стоянках. Дик Сэнд сейчас же понял, что о побеге нечего и думать. Но как же тогда найти миссис Уэлдон? Никаких сомнений не могло быть: и ее, и ее сына захватил Негоро. Португалец постарался разлучить ее с остальными ее спутниками. Зачем это ему понадобилось, Дик Сэнд не понимал. Но что тут чувствуется рука Негоро, сомневаться было невозможно, и сердце Дика обливалось кровью при мысли об опасностях, угрожающих миссис Уэлдон.

«Ах! – повторил он. – Подумать только, что я мог пристрелить и того и другого негодяя и не сделал этого!»

К нему снова и снова возвращались мучительные мысли. От каких страшных несчастий избавила бы их смерть, заслуженная смерть Гарриса и Негоро! От каких тяжких горестей избавила бы она по крайней мере тех, с кем эти торговцы человеческим мясом обращаются как с рабами!

Он ясно представил себе весь ужас положения миссис Уэлдон и маленького Джека. Ни мать, ни сын не могли рассчитывать на помощь кузена Бенедикта. Хорошо еще, если он сумеет позаботиться хоть о самом себе. Несомненно, их всех троих уже увлекли в какой-нибудь глухой угол Анголы. Но кто понесет в дороге больного мальчика?

«Его мать, – говорил себе Дик. – Да, его мать! Для него она найдет силы. Она сделает то же, что делают несчастные рабыни! И, как они, она упадет на дороге. Ах, если бы Господь дал мне очутиться лицом к лицу с этими палачами…»

Но он сам был пленником. Он был одной из голов этого стада, которое надсмотрщики гнали вглубь Африки. Он даже не знал, ведут ли Негоро и Гаррис сами ту партию невольников, в которую попали их жертвы. Здесь уже нет Динго, некому отыскать след Негоро и поднять тревогу при его приближении. Только один Геркулес мог еще прийти на помощь несчастной миссис Уэлдон. Но разве можно надеяться на такое чудо?

И все же Дик цеплялся за эту надежду. Он повторял себе, что Геркулес на свободе. В его преданности можно было не сомневаться. Ради миссис Уэлдон Геркулес сделает все, что только в человеческих силах. Да, либо Геркулес постарается идти за ними и дать о себе знать, либо, если он потерял их следы, он попытается объединить свои силы с Диком – может быть, похитить его или освободить силой. Во время ночного отдыха, замешавшись в толпу невольников, такой же черный, как они, не сможет ли он обмануть бдительность солдат, добраться до Дика, сломать его оковы, увлечь его в лес? А тогда вдвоем, свободные, чего только не сделают они для освобождения миссис Уэлдон! Река дает им возможность спуститься к побережью, и Дик Сэнд, лучше зная теперь все трудности, стоящие на пути к спасению, успешнее осуществит свой план, так не вовремя расстроенный нападением туземцев.

Юный моряк переходил от отчаяния к надежде. Но благодаря своей энергичной натуре он не поддавался унынию и готов был воспользоваться малейшей возможностью, которая могла ему представиться.

Прежде всего следовало узнать, к какому из рынков ведут агенты свой караван. Возможно, конечным пунктом маршрута была одна из факторий Анголы, до которой оставалось всего несколько дневных переходов. Но если караван шел во внутренние области Экваториальной Африки, то впереди лежали еще сотни и сотни миль пути. Главный невольничий рынок находился в Ньянгве, в области маньемов, на меридиане, который делит Африканский континент почти пополам, в стране Больших озер, по которой путешествовал тогда Ливингстон. Но от лагеря на берегу Кванзы до Ньянгве было очень далеко – путь должен был длиться много месяцев.

Это заботило Дика больше всего: ведь из Ньянгве не стоило даже пытаться бежать. Если бы миссис Уэлдон, Дику, Геркулесу и прочим неграм даже и посчастливилось вырваться из плена, насколько трудным, чтобы не сказать – невозможным, было бы возвращение к океану по этому длинному пути, полному опасности!

Но скоро у Дика Сэнда появились все основания полагать, что караван должен скоро прибыть на место. Даже не понимая языка, на котором говорили между собой начальники каравана – то была смесь арабского с каким-то из африканских наречий, – он все же заметил, что они часто произносят название одного из важнейших невольничьих рынков этих мест. Название это было «Казонде», и Дик знал, что Казонде – центр работорговли в Анголе. Это, естественно, навело его на мысль, что именно там решится участь всех пленников – они попадут в руки местного царька или же в руки какого-нибудь богатого работорговца. И мы знаем, что он не ошибся.

Дик Сэнд, прилежно изучавший географию, знал все, что было известно о Казонде. Расстояние от Сан-Паулу-ди-Луанды до этого города не превышает четырехсот миль, и, следовательно, от лагеря на Кванзе до невольничьего рынка было не больше двухсот пятидесяти миль. Дик высчитал это приблизительно, приняв за основу переход, совершенный его маленьким отрядом под водительством Гарриса. В обычных условиях такой путь можно пройти за десять-двенадцать дней. Но так как караван уже был обессилен пройденной дальней дорогой, Дик удвоил это время и решил, что на переход от Кванзы до Казонде потребуется не менее трех недель. Ему очень хотелось поделиться своими догадками со старым Томом и его товарищами. Для них было бы некоторым утешением узнать, что их не уведут в дебри Экваториальной Африки, в те страшные края, откуда нет никакой надежды выбраться. Достаточно было бы бросить им мимоходом несколько слов, чтобы сообщить им то, чего они не знают. Но удастся ли это сделать?

Том и Бат – случай соединил отца с сыном, – Актеон и Остин, скованные попарно, находились в правом конце лагеря. За ними наблюдали хавильдар и дюжина солдат.

Дик, который мог свободно передвигаться, решил постепенно сократить расстояние в пятьдесят шагов, отделявшее его от группы невольников, включавшей и его товарищей. Он стал осторожно приближаться к ним.

Вероятно, старый Том угадал намерение Дика, – он что-то шепнул своим товарищам, и те стали внимательно следить за Диком. Они не двигались, но готовы были смотреть и слушать.

Вскоре Дик с небрежным видом прошел половину расстояния. Теперь он мог бы уже крикнуть Тому название города, куда направляется караван, и сказать, сколько приблизительно может продлиться дорога. Но было бы еще лучше сообщить ему более подробные сведения и условиться, как им держать себя во время пути. Поэтому он продолжал двигаться вперед. Сердце его исполнилось надежды. Уже лишь несколько шагов отделяло его от желанной цели, как вдруг надсмотрщик, словно вдруг разгадав его замысел, с воплем бросился ему наперерез. Солдаты, прибежавшие на крик надсмотрщика, тотчас же грубо оттолкнули Дика, а Тома и его спутников погнали в противоположный конец лагеря.

Вне себя от гнева, Дик Сэнд бросился на надсмотрщика. Он попытался выхватить у него из рук ружье и оторвал ствол от ложа. Но человек восемь солдат напали на него и отняли обломок ружья. Разъяренные, они разорвали бы юношу на части, если бы не вмешался один из начальников каравана – высокий араб с жестоким лицом. Это был тот самый Ибн Хамис, о котором Гаррис говорил с Негоро. Он произнес несколько непонятных Дику слов, и солдаты послушно удалились, оставив свою жертву.

Теперь стало совершенно очевидно, что страже было строго приказано, с одной стороны, не давать Дику общаться с товарищами, а с другой – сохранить ему жизнь. Кто мог отдать такие приказания, кроме Гарриса или Негоро?

В этот момент – в девять часов утра 19 апреля – раздался хриплый звук рога и грохот барабанов. Отдых кончился.

Через мгновение все – начальники, солдаты, носильщики и невольники – были уже на ногах. Невольники разобрали тюки с поклажей и выстроились в колонну, впереди которой встал надсмотрщик с развернутым ярким знаменем.

Раздался сигнал к выступлению.

Послышалась негромкая песня. Но пели не победители, а побежденные.

И в этой песне звучала подкрепленная наивной верой угроза их палачам, их угнетателям:

«Вы гоните меня на побережье, но, когда я умру, на мне уже не будет ярма, и тогда я приду и убью вас!»

Глава восьмаяИз записной книжки Дика Сэнда

Хотя вчерашняя гроза прошла, небо все еще хмурилось. Было время «мазики» – второго сезона дождей в Экваториальной Африке. Дождям предстояло идти еще две-три недели, особенно по ночам, и для невольничьего каравана это должно было стать дополнительным тяжким испытанием.

Ранним пасмурным утром караван покинул берег Кванзы и направился прямо на восток.

Пятьдесят солдат шагали впереди, по сотне с обеих сторон колонны, а остальные составляли арьергард. Невольникам было бы трудно бежать, даже если бы они не были скованы. Женщины, дети, мужчины шли вперемешку, а надсмотрщики бичами подгоняли их. Кое-где видны были несчастные матери, которые кормили на ходу грудного младенца, а на свободной руке несли второго ребенка. Другие вели за собой по жесткой колючей траве голых и босых детей.

Начальник каравана, жестокий араб Ибн Хамис, тот самый, который вмешался в столкновение Дика с надсмотрщиком, зорко следил за своим стадом: он прохаживался вдоль колонны, то пропуская ее вперед, то вновь обгоняя. Ибн Хамиса и его помощников мало занимали страдания пленников, но они не могли не считаться с солдатами, которые добивались увеличения пайка, и с носильщиками, которые требовали более частых остановок. Из-за этого возникали споры, а то и грубая перебранка. Надсмотрщики вымещали свою злобу на несчастных пленниках. Все время раздавались угрозы хавильдаров и вопли невольников, и шедшие в последних рядах ступали по земле, орошенной кровью рабов, идущих впереди.

Дику так и не удалось переговорить со своими товарищами, потому что их вели в первых рядах каравана. Они шли гуськом, пара за парой, отделенные друг от друга рогатинами, которые не позволяли им повернуть головы. Бичи надсмотрщиков полосовали их спины так же часто, как спины остальных несчастных.

Бат в паре с отцом шел впереди, ступая осторожно, чтобы не тряхнуть рогатиной, выбирая путь поудобнее, потому что за ним по этому же пути должен был пройти Том. Время от времени, когда хавильдар немного отставал, он произносил слова ободрения, и некоторые из них долетали до Тома. Когда он замечал, что Том устал, то старался даже замедлить шаг. Мучительнее всего для бедного малого было то, что он не мог повернуться назад и посмотреть на горячо любимого отца. Том, несомненно, был рад, что видит сына, но старику приходилось дорого платить за это утешение. Сколько раз горькие слезы катились из его глаз, когда бич надсмотрщика опускался на спину Бата! Эти удары были для отца больнее, чем если бы плеть обрушивалась на него самого.

Актеон и Остин, скованные друг с другом, шли за ними в нескольких шагах и подвергались таким же истязаниям. Как завидовали они Геркулесу! Какие бы опасности ни угрожали ему в этих диких местах, он, по крайней мере, был свободен и мог бороться за свою жизнь!

В первые же минуты плена старый Том поведал своим товарищам всю горькую правду. Бат, Остин и Актеон с глубоким изумлением узнали, что они находятся в Африке, что их привело сюда и завлекло вглубь страны двойное предательство Негоро и Гарриса и что им нечего рассчитывать ни на какое снисхождение со стороны людей, к которым они попали в плен.

Со старухой Нэн обращались не лучше, чем с остальными пленными. Она шла вместе с другими женщинами в середине каравана. Ее сковали с молодой матерью, у которой было двое детей – грудной младенец и мальчик лет трех, едва научившийся ходить. Нэн, охваченная жалостью, взяла на свое попечение этого мальчика, и в глазах молодой рабыни блеснула слеза благодарности. Нэн несла ребенка, спасая его и от утомления, которое его наверняка убило бы, и от беспощадного бича надсмотрщика. Но это была тяжелая ноша для старой Нэн; она боялась, что сил ее хватит ненадолго, и думала о Джеке. Она представляла себе мальчика на руках у матери. Джек похудел за время болезни, но все же был слишком тяжел для ослабевших рук миссис Уэлдон. Где она теперь? Что с ней сталось? Свидится ли с ней когда-нибудь ее старая нянька?

Дика Сэнда вели почти в самом хвосте. Со своего места он не мог разглядеть ни Тома, ни его спутников, ни старой Нэн. Голова длинной колонны была видна ему, лишь когда они проходили через какую-нибудь равнину. Он шагал, погрузившись в грустную задумчивость, из которой его не могли вывести даже крики надсмотрщиков. Он не думал ни о себе, ни о тяготах, которые ему еще предстояло перенести, ни о пытках, быть может уготованных для него Негоро. Его всецело поглощала тревога о миссис Уэлдон. Тщетно вглядывался он в землю, в колючие кустарники, окружавшие тропу, в склоненные ветви деревьев… Он нигде не видел следов, которые сказали бы ему, что она прошла здесь. Если ее действительно отправили в Казонде, то другого пути тут не было. Чего только не отдал бы Дик, чтобы получить хоть какое-то указание, что и она идет туда же, куда ведут их всех!

Таково было телесное и душевное состояние Дика Сэнда и его товарищей. Но как ни велика была их тревога за собственную участь, как ни тяжелы были их страдания, они не могли без жалости глядеть на мучения окружавшей их толпы изнуренных рабов, не могли не испытывать возмущения при виде зверской жестокости надсмотрщиков. Увы! Они не в силах были ни помочь одним, ни оказать сопротивление другим.

На двадцать с лишним миль к востоку от Кванзы тянется сплошной лес. Однако деревья здесь то ли потому, что их губят местные насекомые, то ли потому, что стада слонов вытаптывают молодые побеги, растут менее густо, чем в прибрежной полосе. Идти по такому лесу было легче, чем пробираться сквозь заросли кустарников. Но и тут в изобилии рос хлопчатник кустами высотою в семь-восемь футов; из хлопка его вырабатывают обычные в этих краях ткани с черными и белыми полосами.

Иногда тропа углублялась в настоящие джунгли, где и рабы, и стража утопали в высокой растительности. Из всех местных животных только слоны и жирафы могут поднять голову выше этих тростников, похожих на бамбук, этих трав, стебли которых достигают дюйма в диаметре. Агентам надо было великолепно знать местность, чтобы не заблудиться в таких зарослях.

Ежедневно караван выступал на заре и только в полдень делал остановку на один час. На привале развязывали несколько тюков с маниокой[65], и хавильдары скупо распределяли между невольниками эту жалкую пищу. Если солдаты успевали разграбить по пути какую-нибудь деревню, к этому скудному завтраку добавлялись два-три батата[66] и кусочек мяса – козлятины или телятины. Но утомление было так велико, а отдых столь недостаточен – в дождливые же ночи и просто невозможен, – что, когда приходил час раздачи пищи, невольники едва могли есть. Не прошло и недели после того, как караван покинул берега Кванзы, а уже десятка два невольников упали без сил в пути и стали добычей хищных зверей, следовавших за караваном. Львы, пантеры и леопарды поджидали обреченных, которые уже не могли от них спастись, и каждый вечер после захода солнца их рычание раздавалось так близко от лагеря, что ежеминутно можно было опасаться нападения.

Прислушиваясь к рычанию хищных зверей, звучавшему в темноте особенно грозно, Дик Сэнд с ужасом думал о препятствиях, которые подобная встреча могла представить замыслам Геркулеса, об опасностях, на каждом шагу угрожавших ему в этих тропических лесах. И все же, если бы у него самого появилась возможность бежать, он не колебался бы ни секунды.

Здесь мы приводим заметки Дика Сэнда, которые он сделал в пути между Кванзой и Казонде. Чтобы пройти расстояние в двести пятьдесят миль, понадобилось двадцать пять переходов – на языке работорговца «переход» означает ежесуточный путь в десять миль с дневной остановкой и привалом на ночлег.

«С 25 по 27 апреля. Прошли мимо негритянской деревни, окруженной изгородью из кустарников вышиной в восемь-девять футов. Поля засеяны маисом, бобами, сорго и арахисом. Двух жителей схватили и заковали. Пятнадцать убитых, население разбежалось.

Утром переправились через быструю речку шириной в сто пятьдесят ярдов. Плавучий мост из стволов деревьев, связанных лианами. Некоторых бревен не хватает. Две женщины, соединенные одной рогатиной, сорвались в воду. Одна из них несла ребенка. Вода забурлила и окрасилась кровью. Крокодилы прячутся под мостом; рискуешь угодить ногой прямо в открытую пасть.

28 апреля. Шли лесом из баугиний. Высокие деревья, португальцы называют их „железными“.

Сильный дождь. Почва размокла. Идти очень трудно.

Видел в середине каравана старую Нэн. Она несет маленького негритенка. Еле идет. Невольница, скованная с ней, хромает, из ее плеча, рассеченного ударом кнута, течет кровь.

На ночь бивуак разбили под гигантским баобабом с нежно-зеленой листвой и белыми цветами.

Ночью рычали львы и леопарды. Один солдат выстрелил из ружья в пантеру. Что-то с Геркулесом?

29 и 30 апреля. Первые холода того, что называется африканской зимой. Обильная роса. В последних числах апреля кончается дождливый сезон, начинается он в ноябре. Все равнины еще затоплены разливами. Восточные ветры затрудняют дыхание и несут с собой болотную лихорадку.

Никаких следов миссис Уэлдон и кузена Бенедикта. Куда их ведут, если не в Казонде? Они должны идти по тому же пути впереди нас. Меня мучит тревога. Наверное, маленький Джек в этой нездоровой местности снова заболел лихорадкой. Жив ли он еще?..

1–6 мая. Несколько дней шли по широким, еще не просохшим равнинам. Везде вода, в иных местах по пояс. Тысячи пиявок присасываются к телу. И все-таки надо идти. Кое-где на кочках, выступающих из воды, растут лотосы, папирусы. На болотах какие-то водяные растения с большими, как у капусты, листьями. Люди спотыкаются о них и часто падают.

Здесь множество мелкой рыбы вроде сомов, туземцы ловят их мириадами, загоняя в плетеные загородки, и продают каравану.

Невозможно найти место для ночлега. Во все стороны простирается затопленная равнина. Приходится идти в темноте. Наутро в караване недосчитывают многих невольников. Сколько страданий! Упав, уже не стоит подниматься. Несколько лишних мгновений под водой – и все кончено! В смертной мгле палка хавильдара уже не настигнет тебя.

Да, но миссис Уэлдон и ее сын! Я не вправе покинуть их. Я выдержу до конца! Это мой долг!

Ночью раздались душераздирающие крики…

Солдаты наломали смолистых веток, торчавших из воды. Тусклый свет в темноте.

Вот причина криков, которые я слышал. Нападение крокодилов. Двенадцать или пятнадцать чудовищ накинулись в темноте на край лагеря. Женщины и дети схвачены и утащены в их „кладовые“. Так Ливингстон называет глубокие ямы, куда эти животные складывают свои жертвы после того, как утопят их, ибо крокодил съедает добычу только тогда, когда она уже начнет разлагаться.

Меня крокодил сильно оцарапал своей броней. Одного взрослого невольника рядом со мной он вырвал из колодки, переломив ее пополам. Как закричал несчастный, сколько ужаса и боли было в его вопле! Я все еще слышу его…

7 и 8 мая. Утром подсчитали потери. Исчезли двадцать рабов.

На рассвете я стал искать глазами Тома и его товарищей. Какое счастье – они живы! Увы, счастье ли это? Не лучше ли было бы в один миг избавиться от всех страданий?

Том идет в первых рядах каравана. Когда его сын Бат что-то обходил, рогатина повернулась и Том смог меня увидеть.

Напрасно ищу старую Нэн! Затерялась ли она в середине колонны или погибла в ужасную прошлую ночь?

На следующее утро вышли из затопленной равнины после двадцати четырех часов, проведенных в воде. Лагерь разбит на холме. Солнце немного обсушило нас. Поели, но какой жалкий завтрак! Чуть-чуть маниоки, несколько горстей кукурузы. Для питья – только мутная вода! Сколько из этих распростертых на земле невольников не встанут!..

Нет! Не может быть, чтобы миссис Уэлдон и Джек прошли через все эти мученья! Господь, наверно, смилостивился над нею, и их повели в Казонде другой дорогой. Несчастная мать не вынесла бы.

Еще один случай оспы в караване – туземцы называют ее „ндуэ“. Больные не могут идти дальше. Неужели их бросят?

9 мая. На заре тронулись в путь. Отставших нет. Бичи хавильдаров подняли обессилевших и больных. Невольники – это товар. Это деньги. Агенты не бросят их, пока у них есть силы, чтобы идти.

Меня окружают живые скелеты. У них нет голоса даже на то, чтобы стонать.

Наконец я увидел старую Нэн. Больно смотреть на нее! Ребенок, которого она несла на руках, исчез. Теперь она одна. Ей легче идти, но цепь по-прежнему опоясывает ее, и ей пришлось перекинуть свободный конец через плечо.

Я прибавил шагу, и мне удалось приблизиться к ней. Но она, кажется, даже не узнала меня! Неужели я так изменился?

– Нэн, – позвал я.

Бедная старуха долго вглядывалась в меня и наконец сказала:

– Это вы, мистер Дик? Я… я… скоро умру…

– Нет, нет! Мужайтесь! – ответил я, но мои глаза опустились, чтобы не видеть этот ужасный бескровный призрак.

– Да, я умру, – повторила Нэн, – и не увижу больше моей дорогой хозяйки, моего маленького Джека!.. Господи, Господи, сжалься надо мной!

Я хотел поддержать старую Нэн, которая вся дрожала в своих лохмотьях. Я бы рад был, если бы меня приковали к ней, чтобы разделить с ней тяжесть цепи, которую она несет одна после смерти своей спутницы.

Но сильная рука оттолкнула меня в сторону, а несчастную Нэн удар бича загнал обратно в толпу невольников. Я хотел броситься на этого зверя… Но появился начальник-араб, схватил меня за руку и не отпускал, пока я не очутился в хвосте колонны.

Потом он сказал:

– Негоро!

Негоро! Значит, это по приказу Негоро со мной обращаются не так, как с моими товарищами по несчастью?

Какая же участь мне уготована?

10 мая. Прошли сегодня мимо двух горящих деревень. Хижины подожжены со всех сторон. На деревьях, пощаженных пожаром, висят трупы. Жители бежали. Поля опустошены. Эти деревни подверглись набегу. Убили едва ли не двести человек, чтобы захватить десяток невольников.

Спускается вечер. Ночлег. Лагерь разбит под большими деревьями. Опушка леса окаймлена высокой, как кусты, травой.

Вчера ночью, сломав рогатки, бежало несколько пленников. Их поймали и наказали с беспримерной жестокостью. Сегодня хавильдары и солдаты караулят особенно строго.

Наступила ночь. Рычание львов и гиен. Вдали пыхтение бегемотов. Вероятно, там озеро или река…

Несмотря на усталость, я не могу заснуть. Мысли не дают покоя.

Потом мне показалось, что кто-то бродит в высокой траве. Наверное, какой-нибудь хищный зверь. Осмелится ли он ворваться в лагерь?

Прислушиваюсь. Ничего. Нет, какое-то животное пробирается сквозь камыши! Я безоружен! Но я буду защищаться! Я позову на помощь. Моя жизнь, может быть, нужна миссис Уэлдон, моим товарищам!

Вглядываюсь в темноту. Луны сегодня нет. Ночь беспросветно черна.

Вот во тьме среди папирусов сверкнули два огонька – это глаза леопарда или гиены. Они исчезли… Появились снова…

Трава шуршит. Зверь бросается на меня!

Я хочу крикнуть, поднять тревогу.

К счастью, я успел удержаться!

Не верю глазам своим… Это Динго! Динго рядом со мной?! Славный Динго! Как он вернулся? Как нашел меня? А-а, это инстинкт. Но может ли инстинкт объяснить такое чудо преданности? Динго лижет мне руки. Славный пес и теперь единственный мой друг! Значит, они не убили тебя!

Я ласкаю Динго. Он понимает меня!.. Он готов залаять…

Я успокаиваю его. Нельзя, чтобы его услышали. Пусть он незаметно идет следом за караваном, и кто знает, может быть… Но почему Динго так упорно трется шеей о мои руки? Он как будто говорит мне: „Ищи! Ищи же!“ Я ищу и нахожу что-то привязанное к его шее… тоненькая камышинка, воткнутая в пряжку ошейника, на котором вырезаны буквы „С“ и „В“, так и оставшиеся для нас загадочными.

Высвобождаю камышинку… Ломаю ее. Там записка!

Но я не могу прочесть ее в такой темноте. Нужно дождаться дня. Я хотел бы удержать при себе Динго, но славный пес, хотя и лижет мне руки, как будто рвется прочь. Он понимает, что поручение, данное ему, выполнено… Одним прыжком он бесшумно исчезает в траве. Господи, упаси его от зубов львов и гиен!

Динго, разумеется, возвращается к тому, кто его послал.

Записка, которую все еще нельзя прочитать, жжет мне руки. Кто ее написал? Миссис Уэлдон? Геркулес? Каким образом преданный пес, которого мы считали мертвым, встретился с той или с другим? Что в этой записке? Принесет ли она мне план избавления, или это только весточка от тех, кто мне дорог? Как бы то ни было, это происшествие радостно взволновало меня. Может быть, бедствиям конец?

Ах как долго не рассветает!

Я жду первых лучей на горизонте. Я не могу сомкнуть глаз. Вдали по-прежнему слышен рев хищников. Бедный мой Динго, удалось ли тебе избежать встречи с ними?

Наконец занимается день. В тропиках светает быстро. Я устраиваюсь с запиской так, чтобы прочитать ее незаметно.

Пробую читать… Еще темно, ничего не видно.

Наконец-то я прочел! Записка написана Геркулесом!

Несколько строк набросаны карандашом на клочке бумаги.

Вот что там сказано:

Миссис Уэлдон и маленького Джека унесли в китанде. Гаррис и Негоро их сопровождают. Они с мистером Бенедиктом опередили караван на три-четыре дня. Мне не удалось поговорить с ними. Я нашел Динго. Он, кажется, был ранен пулей, но теперь здоров. Не теряйте надежды, мистер Дик. Я думаю о всех вас и бежал для того, чтобы быть вам полезным.

Геркулес

Значит, миссис Уэлдон и ее сын живы! Слава богу, им не пришлось, как нам, выносить тяготы этой мучительной дороги! Китанда – это гамак, сплетенный из сухой травы и подвешенный к двум длинным бамбуковым шестам. Такие китанды двое носильщиков несут на плечах. Они покрыты пологом из легкой ткани. Итак, миссис Уэлдон и Джека несут в китанде. Зачем они нужны Гаррису и Негоро? Эти негодяи, очевидно, отправили их в Казонде. Да-да, несомненно. Я разыщу их там! Какую радостную весть принес мне среди всех этих страданий славный Динго!

11–15 мая. Караван продолжает свой путь. Пленники бредут все медленнее. Большинство оставляют за собой кровавые следы. Я подсчитал, что до Казонде осталось еще десять переходов. Сколько человек перестанет страдать… Но я должен дойти живым, и я дойду!

Это ужасно! В караване есть несчастные, у которых все тело – одна кровавая рана. Веревки, которыми они связаны, врезаются в обнаженное мясо.

Одна мать несет на руках тело своего ребенка, умершего от голода… Она не хочет с ним расстаться!

Дорога позади нас усеяна трупами. Эпидемия оспы вспыхнула с новой силой.

Мы прошли мимо дерева… К этому дереву привязаны за шею невольники. Их оставили здесь умирать от голода.

16–24 мая. Силы мои на исходе, но я не имею права ослабеть. Дожди совершенно прекратились. День за днем мы идем ускоренными маршами. Работорговцы называют их „тиркеза“, то есть вечерние переходы. Надо идти быстрее, а дорога поднимается в гору довольно круто.

Прошли через заросли очень высокой и жесткой травы. Это ньясси. Ее стебли исцарапали мне все лицо, колючие семена забрались под рваную одежду. К счастью, сапоги у меня крепкие и еще держатся.

Агенты начинают оставлять тех, кто тяжело болен и не может идти. Нам грозит нехватка продовольствия. Солдаты и носильщики взбунтовались бы, если бы их пайки урезали. На них не сэкономишь, и тем хуже для невольников!

– Пусть жрут друг друга! – сказал начальник.

И поэтому некоторые молодые, сильные невольники умирают без всяких признаков болезни. Я вспоминаю, что и Ливингстон описывал такие случаи. „Эти несчастные, – писал он, – вдруг начинают жаловаться на боль в сердце. Они прикладывают руку к груди и падают мертвыми. Несомненно, они умирают от разрыва сердца. Это особенно часто случается со свободными людьми, неожиданно обращенными в рабство: они не подготовлены к таким испытаниям“.

Сегодня хавильдары зарубили топорами человек двадцать невольников, которые уже не могли плестись за караваном. Начальник-араб не воспрепятствовал этой бойне.

Это было ужасное зрелище.

Упала с рассеченным черепом и старая Нэн… Я споткнулся на дороге о ее труп. Я не могу даже похоронить ее…

Из числа тех, кто потерпел крушение на „Пилигриме“, ее первую призвал к себе Бог. Бедная, добрая Нэн…

Каждую ночь я жду Динго. Он больше не появляется. Не случилось ли с ним несчастья? Или с Геркулесом? Нет… нет! Не хочу верить этому! Долгое молчание Геркулеса означает только, что ему нечего мне сообщить. Кроме того, ему приходится быть очень осторожным и не рисковать ничем…»

Глава девятаяКазонде

Двадцать шестого мая караван прибыл в Казонде. Половина пленников, захваченных в этом набеге, погибла по дороге. Однако работорговцы все же рассчитывали на немалый барыш: спрос на рабов не убывал и цены на невольничьих рынках Африки повышались.

Ангола вела в то время крупную торговлю неграми.

Португальские власти в Сан-Паулу-ди-Луанде и Бенгеле ничего не могли поделать, так как караваны невольников стали направлять через внутренние области материка. Бараки на берегу были до отказа набиты черными пленниками. Немногие невольничьи корабли, которым удалось благополучно проскочить мимо крейсеров, стерегущих побережье, не могли забрать весь груз, предназначенный к вывозу в американские владения Испании.

Казонде, расположенный в трехстах милях от устья Кванзы, считался одним из крупнейших «лакони» – невольничьих рынков Анголы. Купля-продажа людей производилась обычно на «читоке» – главной площади города. Здесь выставлялись и продавались рабы, и отсюда же караваны трогались в путь к Большим озерам.

Как все города Центральной Африки, Казонде разделялся на две части. В одной находились дома арабских, португальских и туземных купцов, а также бараки для их невольников; вторую составляла резиденция туземного царька. Обычно это был свирепый коронованный пьяница, правящий с помощью террора и существующий главным образом за счет щедрых приношений работорговцев.

Торговый квартал Казонде принадлежал в то время Жозе-Антониу Алвишу – тому самому, о котором говорили Негоро и Гаррис, служившие у него приказчиками. Тут помещалась главная контора этого работорговца, вторая находилась в Бие, а третья – в Касанге, в провинции Бенгела, где через несколько лет ее видел Камерон.

По обеим сторонам главной улицы торгового квартала Казонде тянулись «тембе» – одноэтажные глинобитные домики с плоскими крышами, чьи квадратные дворики служили загонами для скота. В конце ее находилась большая площадь – «читока», окруженная невольничьими бараками: высоко над крышами домов величественно развертывались пышные кроны гигантских баньянов, там и сям росли высокие пальмы, похожие на поставленные торчком метелки; на улицах копались в отбросах стервятники, занятые санитарным обслуживанием городка. Таков был торговый квартал Казонде.

Невдалеке от города протекает Лви – еще не исследованная речка, являющаяся, вероятно, одним из притоков, хотя бы вторичным, большой реки Кванго, впадающей в Конго.

Прилегающая к торговому кварталу резиденция царька Казонде представляла собой скопище грязных лачуг, раскинувшихся почти на квадратную милю. Некоторые из этих хижин открыты взгляду, другие обнесены тростниковыми изгородями или густо обсажены низкими смоковницами.

Отдельный участок, окруженный живой изгородью из папируса, на котором стояло десятка три лачуг для невольников царька, несколько хижин для его жен и утопающий в зарослях маниоки тембе, чуть повыше и просторнее других, – таков был дворец царька Казонде, человека лет пятидесяти, по имени Муани-Лунга. Владения его, уже достаточно разоренные его предшественниками, под его управлением пришли в окончательный упадок. У него было сейчас лишь около четырех тысяч солдат, тогда как португальцы-работорговцы прежде насчитывали их двадцать тысяч, и он уже не мог больше, как в добрые старые времена, приносить в жертву богам по двадцать пять – тридцать рабов ежедневно.

Это был преждевременно состарившийся от всевозможных излишеств, насквозь проспиртованный злобный маньяк, из чистого каприза увечивший своих рабов, военачальников и министров: он приказывал отрезать одному нос или уши, другому ногу, а третьему руку. Можно было не сомневаться, что его смерть, по всей видимости уже недалекая, не вызовет ничьих сожалений.

Только одному человеку во всем Казонде смерть Муани-Лунги, возможно, причинила бы ущерб – Жозе-Антониу Алвишу. Работорговец отлично ладил со спившимся владыкой и, пользуясь дружбой с ним, хозяйничал во всей этой области. И у него были основания опасаться, что после смерти царька, если не будут признаны притязания его главной жены Муаны, владения Муани-Лунги захватит соседний царек, один из властителей Укусу. Этот царек был моложе и энергичнее Муани-Лунги и уже завладел несколькими деревнями, подвластными правителю Казонде; к тому же он вел дела с конкурентом Алвиша, крупным работорговцем Типо-Типо, чистокровным черным арабом, который немного времени спустя посетил Камерона в Ньянгве.

Пока же истинным властителем этого края был Жозе-Антониу Алвиш, ибо он всецело подчинил себе одуревшего негритянского царька, потакая его страстям, ловко пользуясь его пороками.

Жозе-Антониу Алвиш, человек уже пожилой, не принадлежал, как можно было подумать, к «мсунгу», то есть к белой расе. Португальским у него было только имя, принятое им, конечно, из коммерческих соображений. На самом деле этот знаменитый работорговец был негром по имени Кенделе. Он родился в Дондо, на берегу Кванзы, и начал свою карьеру простым агентом у работорговца. Теперь этот старый негодяй, называвший себя самым честным человеком на свете, стал одним из крупнейших торговцев черными невольниками.

В 1874 году Камерон встретил Алвиша в Килембо, столице Кассонго, и прошел вместе с его караваном всю дорогу до Бие – то есть семьсот с лишним миль.

По прибытии в Казонде всю партию рабов привели на главную площадь.

Было 26 мая. Таким образом, расчеты Дика Сэнда оказались правильными. Путешествие со времени выхода из лагеря, расположенного на берегах Кванзы, продолжалось тридцать восемь дней. Пять недель самых ужасных мучений, какие только может выдержать человек!

Когда они вошли в Казонде, был полдень. Забили барабаны, загудел рог куду, затрещали ружейные выстрелы: солдаты, сопровождавшие караван, стреляли в воздух, и слуги Жозе-Антониу Алвиша с увлечением отвечали им. Все эти бандиты обрадовались встрече с приятелями после четырехмесячной разлуки. Наконец-то они могут отдохнуть и вознаградить себя за потерянное время разгулом и пьянством.

До Казонде дошло в общей сложности только двести пятьдесят до предела измученных невольников. Их прогнали, как стадо, по улицам города и заперли в бараках, которые американский фермер признал бы негодными даже для хлева. В бараках уже сидело тысячи полторы рабов в ожидании ярмарки, которая должна была открыться через день на главной площади. С прибытием новой партии в них стало еще теснее. Тяжелые рогатки с невольников сняли, но от цепей не освободили.

Носильщики расположились на площади, сдав торговцам свой ценный груз – слоновую кость, предназначенную для продажи в Казонде. Получив плату – несколько ярдов коленкора или другой ткани чуть подороже, – они отправятся искать другой караван, нуждающийся в их услугах.

Итак, старый Том и его спутники избавились от рогаток, которые они несли в продолжение пяти недель. Бат наконец мог обнять своего отца. Все обменялись рукопожатиями. Но они молчали. О чем им было говорить? Жаловаться, сетовать на судьбу? Бата, Актеона, Остина – сильных молодых людей, привычных к тяжелому физическому труду, – усталость сломить не могла. Но старый Том, измученный лишениями, совершенно выбился из сил. Еще несколько дней пути – и его труп бросили бы на съедение хищным зверям, как был брошен труп бедной Нэн.

Всех четверых втолкнули в тесный сарайчик и дверь тотчас же заперли снаружи на замок. Там пленники нашли скудную пищу и, подкрепившись, стали ждать прихода работорговца, которому собирались – без особых надежд – сообщить, что они американские граждане.

Дика Сэнда оставили на площади под надзором приставленного к нему хавильдара.

Наконец-то он в Казонде! Он не сомневался, что миссис Уэлдон, маленький Джек и кузен Бенедикт давно уже находятся здесь. Он высматривал их на всех улицах, по которым проходил караван, во всех тембе и на читоке, почти пустой в тот час.

Но миссис Уэлдон нигде не было.

«Неужели ее не привели в Казонде? – спрашивал себя Дик. – Где же она в таком случае? Нет, Геркулес не мог ошибиться! И это должно входить в тайные планы Гарриса и Негоро… Однако их тоже не видно…»

Жгучая тревога охватила Дика Сэнда. Само собой разумеется, миссис Уэлдон, как пленницу, могли держать взаперти. Но Гаррис и Негоро – особенно Негоро – не стали бы откладывать свидание с юным моряком, который теперь был всецело в их власти. Нет, они тотчас же пришли бы, чтобы насладиться своим торжеством, чтобы издеваться над Диком, мучить его, чтобы, наконец, отомстить ему. Раз их тут нет, значит, они ушли куда-то еще, значит, миссис Уэлдон отправили в какое-то другое место Центральной Африки! Пусть появление американца и португальца означало для Дика Сэнда начало пытки, он все равно с нетерпением ждал этого появления. Ведь их присутствие в городе принесло бы ему уверенность, что миссис Уэлдон и маленький Джек тоже находятся здесь!

Дик Сэнд напомнил себе, что и Динго не появлялся с тех самых пор, как принес ему записку Геркулеса. Таким образом, ответ, написанный им на всякий случай, ответ, в котором он просил Геркулеса думать только о миссис Уэлдон, следовать за ней, не терять ее из виду и по возможности сообщать ей обо всем происходящем, – этот ответ оставался неотосланным. Динго уже однажды пробрался в лагерь, – почему же Геркулес не попробовал послать его вторично? Но может быть, верный пес погиб при такой попытке или же Геркулес, следуя, как сделал бы на его месте и сам Дик, за миссис Уэлдон, углубился вместе с Динго в леса этого африканского плоскогорья, надеясь добраться до какой-нибудь фактории?

Что еще мог подумать Дик, раз ни миссис Уэлдон, ни ее похитителей не было видно в городе? Он настолько уверил себя – быть может, напрасно, – что встретит их в Казонде, что теперь, нигде их не видя, был потрясен. Его охватило отчаяние, которого он не мог подавить. Если он не мог употребить свою жизнь на пользу тем, кого любил, то она не была нужна и ему самому и оставалось только умереть! Но, думая так, Дик ошибался в себе. Под ударами тяжких испытаний мальчик стал взрослым, и его отчаяние было лишь кратковременной данью слабости человеческой натуры.

В этот миг раздались звуки фанфар и громкие крики. Дик Сэнд, уныло сидевший на пыльной земле читоки, мгновенно вскочил на ноги. Всякое новое происшествие могло навести его на след тех, кого он искал. Его недавнего уныния как не бывало.

– Алвиш! Алвиш! – кричали солдаты и туземцы, толпой валившие на площадь.

Наконец-то должен был появиться человек, от которого зависела судьба стольких несчастных. Быть может, Гаррис и Негоро сопровождают его? Дик Сэнд стоял выпрямившись во весь рост и широко раскрыв глаза, ноздри его раздувались. Если эти двое предателей появятся перед ним, пятнадцатилетний моряк твердо и прямо глянет им в лицо. Капитан «Пилигрима» не дрогнет перед бывшим судовым коком!

В конце главной улицы показалась китанда – носилки с заплатанным пологом из дешевой выцветшей ткани, обшитой рваной бахромой. Из носилок вылез старый негр. Это был работорговец Жозе-Антониу Алвиш.

Несколько слуг следовали за ним с низкими поклонами.

Вместе с Алвишем появился его друг Коимбра, сын майора Коимбра из Бие, – по словам лейтенанта Камерона, самый отъявленный негодяй во всей области, грязный лупоглазый детина с желтым одутловатым лицом и нечесаной гривой жестких курчавых волос, в рваной рубашке и сплетенной из травы юбке; обтрепанная соломенная шляпа делала его похожим на уродливую старую ведьму. Коимбра был наперсником и доверенным лицом Алвиша, организатором набегов на мирные селения и достойным вождем шайки разбойников, обслуживавшей работорговца.

Что касается Алвиша, то он в своей одежде, похожей на карнавальный турецкий наряд, выглядел, пожалуй, не так отвратительно, как его наперсник. Тем не менее он ни в коем случае не мог внушить высокого представления о владельцах факторий, ведущих оптовую работорговлю.

К большому разочарованию Дика Сэнда, ни Гарриса, ни Негоро в свите Алвиша не оказалось. Неужели приходилось оставить надежду встретиться с ними в Казонде?

Между тем начальник каравана Ибн Хамис обменялся рукопожатиями с Алвишем и Коимброй. Они поздравили его с успешным завершением похода. Правда, при вести о гибели половины каравана невольников Алвиш поморщился, но в общем дело было не так уж плохо. Вместе с тем «товаром», который содержался в бараках, у работорговца оставалось достаточно невольников, чтобы удовлетворить спрос внутреннего рынка и обменять их на слоновую кость и медные «ханны» – косые кресты, в форме которых этот металл вывозят в Центральную Африку.

Работорговец поблагодарил надсмотрщиков и приказал тотчас же расплатиться с носильщиками.

Жозе-Антониу Алвиш и Коимбра говорили на португальско-африканском жаргоне, который вряд ли был бы понятен уроженцу Лиссабона. Поэтому Дик Сэнд совершенно не понимал, о чем говорят между собой эти почтенные «негоцианты». Может быть, о нем и о его спутниках, которых с помощью предательства обратили в невольников? Догадка эта превратилась в уверенность, когда по знаку Ибн Хамиса один из хавильдаров направился к сараю, где были заперты Том, Остин, Бат и Актеон.

Почти тут же четверо американцев были подведены к Алвишу.

Дик Сэнд осторожно подошел поближе. Он не хотел упустить ни одной подробности этой сцены.

Лицо Жозе-Антониу Алвиша озарилось довольной улыбкой, когда он увидел великолепное сложение и могучие мускулы молодых негров. Несколько дней отдыха и обильная пища должны были восстановить их силы. На Тома он взглянул без всякого интереса: преклонный возраст лишал старого негра всякой ценности. Но за трех остальных на ближайшей ярмарке в Казонде можно было взять хорошую цену.

Припомнив те несколько английских слов, которым его научили агенты вроде американца Гарриса, Алвиш, гримасничая, иронически поздравил своих новых невольников с благополучным прибытием.

Том понял слова Алвиша: он сделал шаг вперед и, указывая на своих товарищей и на самого себя, сказал:

– Мы свободные люди! Мы граждане Соединенных Штатов!

Алвиш, несомненно, понял его. Он скривил лицо в веселую улыбку и, кивнув головой, ответил:

– Да… да… Американцы! Добро пожаловать!.. Добро пожаловать!

– Добро пожаловать, – повторил за ним Коимбра.

С этими словами он подошел к Остину и, словно барышник, покупающий на ярмарке лошадь, ощупал его грудь, плечи, бицепсы, а потом попытался раскрыть Остину рот, чтобы посмотреть его зубы.

Но в это мгновение сеньор Коимбра получил такой удар кулаком в лицо, какого до него, вероятно, не получал ни один сын майора.

Наперсник Алвиша отлетел шагов на десять. Несколько солдат бросились к Остину, и он чуть было не поплатился за свою дерзость.

Но Алвиш жестом остановил их. Он от души расхохотался, увидев, что его дорогой друг Коимбра лишился двух из уцелевших у него шести зубов.

Жозе-Антониу Алвиш вовсе не хотел, чтобы солдаты попортили его товар. А кроме того, он отличался веселым нравом, и ему давно уже не случалось так посмеяться.

Однако он успокоил разъяренного Коимбру, и тот, с трудом поднявшись на ноги, вернулся на свое место возле работорговца и погрозил кулаком отважному Остину.

В это время хавильдары подтолкнули к Алвишу Дика Сэнда.

Работорговец, очевидно, знал, кто этот юноша, откуда он сюда попал и каким образом был захвачен в лагере на Кванзе.

Он посмотрел на него довольно злобно и пробормотал по-английски:

– Ага, маленький янки!

– Да, янки! – ответил Дик Сэнд. – Что вы собираетесь делать со мной и моими спутниками?

– Янки, янки! Маленький янки, – повторил Алвиш.

Он не понял или не захотел понять, о чем его спрашивают.

Дик повторил свой вопрос. Видя, что работорговец не собирается отвечать, он обратился к Коимбре, по лицу которого, как ни было оно изуродовано злобой и пьянством, он понял, что это не туземец.

Но Коимбра только повторил свой угрожающий жест и не ответил.

Тем временем Алвиш оживленно беседовал с Ибн Хамисом о чем-то, что, по-видимому, имело непосредственное отношение к Дику и его друзьям. Несомненно, их собирались снова разлучить, и кто знает, удастся ли им еще свидеться и обменяться хоть несколькими словами?

– Друзья мои, – сказал Дик Сэнд вполголоса, словно разговаривая сам с собой, – слушайте меня. Геркулес прислал мне с Динго записку. Он шел следом за караваном. Гаррис и Негоро увезли миссис Уэлдон, Джека и мистера Бенедикта. Куда? Не знаю. Но может быть, они в Казонде. Терпите, мужайтесь и будьте готовы воспользоваться любым случаем. Да смилостивится над нами Бог!

– А Нэн? – спросил старый Том.

– Нэн умерла…

– Первая жертва…

– И последняя, – ответил Дик Сэнд. – Мы сумеем…

В это мгновение чья-то рука легла на плечо юноши, и хорошо знакомый ему голос вкрадчиво произнес:

– Ага, если не ошибаюсь, это вы, мой юный друг? Рад вас видеть!

Дик Сэнд обернулся.

Перед ним стоял Гаррис.

– Где миссис Уэлдон? – вскричал Дик, наступая на американца.

– Увы, – ответил Гаррис с деланым огорчением, – несчастная мать! Могла ли она пережить…

– Умерла? – крикнул Дик. – А ее сын?

– Бедный мальчик, – ответил Гаррис тем же голосом, – мог ли он перенести эти тяжкие испытания…

Те, кого Дик любил, умерли! Что ощутил он в эту минуту? Порыв неудержимого гнева, жажду мщения, которую он должен был удовлетворить любой ценой!

Дик Сэнд бросился на Гарриса, выхватил у него из-за пояса нож и всадил ему в сердце.

– Проклятие! – вскричал Гаррис, падая на землю.

Гаррис был мертв.

Глава десятаяЯрмарка

Движение Дика Сэнда было так стремительно, что никто не успел его остановить. Но тотчас же несколько туземцев набросились на юношу и убили бы его, если бы не появился Негоро.

По знаку португальца туземцы отпустили Дика, подняли с земли и унесли труп Гарриса. Алвиш и Коимбра требовали немедленной смерти Дика Сэнда, но Негоро тихо сказал им, что они ничего не потеряют, если подождут немного, и хавильдарам было приказано увести юношу и не спускать с него глаз. Наконец-то Дик Сэнд увидел Негоро – впервые с тех пор, как маленький отряд покинул побережье. Он знал, что этот негодяй – единственный виновник крушения «Пилигрима»! Казалось бы, юный капитан должен был ненавидеть Негоро еще больше, чем его сообщника. Но после того как Дик нанес удар американцу, он не удостоил Негоро ни единым словом.

Гаррис сказал, что миссис Уэлдон и ее сын погибли!.. Теперь ничто больше не интересовало Дика, даже его собственная участь. Хавильдары потащили его. Куда? Дику было все равно.

Его крепко связали и посадили в тесный сарай без окон – это была темница, куда Алвиш запирал рабов, приговоренных к смерти за бунт или за другие проступки. Здесь Дик был отгорожен глухими стенами от всего мира, но он не сожалел об этом. Он отомстил за смерть тех, кого любил и кого теперь больше не было на свете… Какая бы участь ни ожидала его самого, он был готов ко всему.

Легко догадаться, почему Негоро помешал туземцам расправиться с Диком: он хотел перед казнью подвергнуть юношу жестоким пыткам, на которые так изобретательны дикари. Пятнадцатилетний капитан был во власти судового кока. Теперь не хватало только Геркулеса, чтобы месть Негоро была полной.

Через два дня, 28 мая, открылась ярмарка – лакони, на которую съехались работорговцы из всех факторий внутренней Африки и множество туземцев из соседних провинций. Лакони – не только невольничий торг, на этот рынок стекаются все продукты плодородной африканской земли, а также и производящие их люди.

С самого раннего утра на обширной читоке Казонде царило буйное оживление, которое трудно описать. Четыре или пять тысяч человек толпились на площади, если не считать рабов Жозе-Антониу Алвиша, среди которых были Том и его товарищи. Эти несчастные именно потому, что они чужестранцы, несомненно, должны были особенно заинтересовать работорговцев.

Алвиш был самой важной персоной на ярмарке. Он ходил по площади со своим другом Коимброй и предлагал работорговцам множество невольников, из которых они должны были сформировать новые караваны. Среди покупателей были метисы из Уджиджи – торгового города, расположенного на озере Танганьика, и несколько арабских купцов, гораздо более богатых.

Там было множество и туземцев – детей, мужчин и женщин, необычайно ревностных торговок, которые по своим торгашеским талантам могли бы превзойти и торговок белой расы. Ни один рынок большого европейского города, даже в день ежегодной ярмарки, не шумит и не волнуется так, как этот африканский базар, и нигде не совершается столько сделок. У цивилизованных народов необходимость продать, пожалуй, преобладает над стремлением купить. У африканских же дикарей и предложение и спрос одинаково возбуждают страсти.

Для всех туземцев лакони – большой праздник, и ради этого торжества они надели если не самые лучшие свои одежды, то, во всяком случае, самые лучшие свои украшения. Шевелюры, разделенные проборами на четыре части, уложенные в виде подушечек или завязанных в узел кос; подхваченные в форме гриба или спускающиеся на лоб в виде ручки сковороды и украшенные султаном из красных перьев; шевелюры, заплетенные в кривые рога, покрытые красной глиной и маслом; копны своих или накладных волос поддерживались заколками и булавками из железа и слоновой кости, а у щеголей нередко даже татуировочный нож был воткнут в курчавую массу волос, унизанную «сафи», то есть стеклянными бусами, и казавшуюся благодаря им многоцветной бисерной вышивкой, – таковы были сооружения, чаще всего возвышавшиеся на головах мужчин. Женщины предпочитали разделять волосы на маленькие хохолки с вишню величиной, на пучки и жгуты, кончики которых слагались в рельефный рисунок, на витые штопоры, обрамлявшие лицо. Некоторые, более простые, а может быть, и более красивые, отбрасывали волосы на спину на английский манер, другие носили на лбу подстриженную челку, как это делали француженки. И почти все обильно смазывали волосы жирной глиной и блестящей красной «нкола» – смолистым соком сандалового дерева, так что издали казалось, будто головы туземных франтих покрыты черепицей.

Не следует, однако, думать, что парадный наряд туземцев ограничивался только роскошной прической. К чему человеку уши, если не продевать в них палочек, вырезанных из дерева драгоценных пород, медных колец с ажурной резьбой, плетеных цепочек из кукурузной соломы или, наконец, маленьких выдолбленных тыкв, заменяющих табакерки, так что мочки их вытягиваются от этого груза и почти достигают плеч! Ведь африканские дикари не имеют карманов – да и в чем бы они могли их сделать? Поэтому им надо как-то и где-то носить ножи, трубки и прочие обиходные предметы. Что же касается шеи, запястий рук, икр и лодыжек, то, с точки зрения дикарей, эти части тела самой природой предназначены для ношения медных или бронзовых обручей, роговых браслетов, украшенных блестящими пуговицами, и ожерелий из красных бус, называемых «саме-саме» или «талака», которые были тогда в большой моде у африканцев. Обвешанные этими блистающими драгоценностями, в изобилии выставленными на всеобщее обозрение, местные богачи походили на ходячие бриллиантовые табакерки.

Кроме того, если природа наделила людей зубами, то разве не для того, чтобы они вырывали себе верхние и нижние резцы или же подтачивали их наподобие острых крючков, как у гремучих змей? А если природа дала им ногти на пальцах, то разве не для того, чтобы отращивать их так, что становится почти невозможным пользоваться руками? Точно так же и покрывающая человеческое тело черная или коричневая кожа, конечно, существует для того, чтобы ее украшали «теммбо» – татуировкой, изображающей деревья, птиц, месяц, полную луну, или разрисовывали теми волнистыми линиями, в которых Ливингстон нашел некоторое сходство с рисунками древних египтян. Татуировка эта, передававшаяся из поколения в поколение, запечатлевалась навсегда при помощи голубоватой краски, которую вводили в надрезы на теле детей, и по ней сразу можно было узнать, к какому роду и к какому племени принадлежит человек. Что же делать: раз вы не можете нарисовать свой герб на дверцах кареты, приходится гравировать его на груди.

Вот какое важное место занимали украшения в модах африканцев. Что же касается самой одежды, то у мужчин она исчерпывалась передником из кожи антилопы, спускающимся до колен, или пестрой юбкой, сплетенной из травы. Одежда женщин также состояла только из зеленой юбки, расшитой разноцветными шелками, бисером или ракушками каури и стянутой поясом из бус. Некоторые женщины вместо юбки носили передник из «ламбы» – весьма ценимой в Занзибаре ткани, сплетенной из трав и окрашенной в синий, черный и желтый цвета.

Но все вышесказанное относится только к туземцам из высшего общества. Прочие – торговцы и невольники – ходили почти голые. Женщины по большей части исполняли обязанности носильщиц и являлись на ярмарку с огромными корзинами за спиной, придерживая их ремнем, охватывавшим лоб. Выбрав место на площади, они выгружали свой товар и, поставив пустые корзины, садились в них на корточки.

На ярмарке были в изобилии представлены все продукты этой изумительно плодородной земли. Здесь продавался рис, который приносит урожай сам-сто, кукуруза, дающая три урожая за восемь месяцев и двести зерен на каждое посеянное зерно; кунжут, перец из области Уруа, более острый, чем знаменитый кайенский; маниока, сорго, мускатные орехи, соль, пальмовое масло. На площадь согнали сотни коз, свиней, овец тонкорунной и курдючной пород, очевидно завезенных из татарских степей, сюда же принесли множество живой и битой птицы, а также рыбы. Очень ровно вылепленные гончарные изделия привлекали взгляд своей яркой раскраской. Любителей выпить соблазняли напитки, названия которых визгливыми голосами выкрикивали мальчишки: банановое вино, крепкая настойка «помбе», сладкое пиво «малофу», изготовленное из бананов, и прозрачная смесь меда и воды, сброженная при помощи солода.

Но еще более живописным делали рынок в Казонде продававшиеся там ткани и слоновая кость.

Тканей тут были тысячи «шукка», то есть саженей; «мерикани» – небеленый миткаль производства салемских фабрик в Массачусетсе, «каники» – голубая хлопчатобумажная ткань шириной в тридцать четыре дюйма, «сохари» – плотная материя в синюю и белую клетку с красной каймой, оттененной голубыми полосками, и более дорогая «диули» – зеленый, красный и желтый суратский шелк; отрез его в три ярда стоит не меньше семи долларов, а если он заткан золотом, то цена доходит до восьмидесяти долларов.

Слоновую кость в Казонде доставляли из всех факторий Центральной Африки, а отсюда она расходилась в Хартум, Занзибар, в Наталь, и многие купцы занимались только этой отраслью африканской торговли.

Сколько еще слонов нужно убить, чтобы добыть те пятьсот тысяч килограммов слоновой кости[67], которые ежегодно вывозятся на европейские, и в частности на английские, рынки? Только для удовлетворения нужд одной английской промышленности – около сорока тысяч ежегодно. С одного лишь западного берега Африки вывозят сто сорок тонн этого ценного товара. Средний вес пары слоновых бивней – двадцать восемь фунтов, а в 1874 году цена на них доходила до полутора тысяч франков, но бывают бивни, весящие до ста шестидесяти фунтов; и как раз на рынке в Казонде знатоки могли бы найти великолепную слоновую кость – плотную и полупрозрачную, легко поддающуюся обработке, с тонким верхним слоем коричневатого оттенка, сохраняющим белую сердцевину, которая в отличие от слоновой кости, поступающей из других провинций, не желтеет со временем.

Как же рассчитывались между собой покупатели и продавцы при совершении сделок? Какими денежными единицами они пользовались? Как известно, для работорговцев единственной денежной единицей были невольники.

У туземцев же деньгами считались стеклянные бусы: молочно-белые бусы назывались «качоколо», черные – «бубулу», а розовые – «сикундерече». Ожерелье из десяти рядов бисера, или «хете», дважды обвивающее шею, называется «фундо» и стоит довольно дорого. Более же обычная мера этих бус – «фразилах», то есть семьдесят фунтов. Ливингстон, Камерон и Стэнли, отправляясь в экспедиции вглубь Африки, всегда следили за тем, чтобы у них был достаточный запас этой «монеты». При отсутствии стеклянных разноцветных бус на африканских рынках имеют хождение писэ – занзибарская монета стоимостью в четыре сантима, и виунга – особые ракушки, встречающиеся на восточном побережье. Для племен, у которых сохранилось людоедство, известную ценность представляют также человеческие зубы – и на ярмарке можно было видеть ожерелья из человеческих зубов на шее у какого-нибудь туземца, который, надо полагать, сам же и съел их бывших обладателей, – но в последние годы такой вид денег начинает выходить из употребления.

Так выглядела читока в ярмарочный день. К полудню общее возбуждение чрезвычайно возросло и шум стал оглушительным.

Невозможно описать неистовство продавцов, которым не удавалось всучить свой товар, и гнев покупателей, с которых запрашивали слишком дорого. В этой возбужденной, вопящей толпе то и дело возникали драки, и, естественно, никто не унимал дерущихся.

Вскоре после полудня Алвиш приказал вывести на площадь невольников, назначенных для продажи. Толпа сразу увеличилась почти на две тысячи несчастных самого разного возраста, которых работорговец держал в своих бараках несколько месяцев. Этот «товар» выглядел неплохо. Длительный отдых и удовлетворительная пища привели невольников в состояние, вполне подходившее для ярмарки. Но вновь прибывшие не шли с ними ни в какое сравнение. Если бы Алвиш продержал и эту партию месяц-другой в бараках, он, несомненно, продал бы ее по более высокой цене. Однако спрос на невольников на восточном побережье был так велик, что работорговец решил продать их прямо теперь.

Это было большим несчастьем для Тома и трех его спутников. Хавильдары вытолкнули их в стадо, заполнившее читоку. Все четверо по-прежнему были скованы цепями, и взгляды их красноречивее слов говорили, какая ярость и возмущение владеют ими.

– Мистера Дика здесь нет! – сразу же сказал Бат, обведя глазами обширную площадь.

– Конечно, – ответил Актеон. – Его-то на продажу не поставишь!

– Его убьют, если еще не убили! – сказал Том. – А мы можем надеяться только на то, что какой-нибудь работорговец купит нас всех вместе. Если нас не разлучат, это будет хоть какое-то утешение!

– Ох, знать, что ты вдали от меня трудишься как раб… Бедный мой старый отец! – рыдая, воскликнул Бат.

– Нет, – ответил Том. – Нет, они не разлучат нас, а может быть, нам удастся…

– Если бы Геркулес был здесь! – сказал Актеон.

Но великан не подавал о себе вестей. С тех пор как он прислал Дику записку, ничего не было известно ни о нем, ни о Динго. Так стоило ли завидовать его судьбе? О да, несомненно! Даже если он погиб, ему не пришлось носить цепей рабства!

Между тем торг открылся. Агенты Алвиша проводили по площади группы невольников – мужчин, женщин, детей, совершенно не беспокоясь о том, что они разлучают матерей и их детенышей. Только так и можно назвать этих несчастных, с которыми обращались как с домашним скотом! Тома и его товарищей тоже водили от покупателя к покупателю. Агент, шедший впереди, выкрикивал цену, назначенную Алвишем за всю группу. Купцы – арабы или метисы из центральных областей – подходили и внимательно осматривали «товар». Они не находили в нем обычных признаков африканской расы, признаков, уже исчезнувших у этих американцев во втором поколении. Но эти крепкие и умные негры, очень мало похожие на чернокожих, доставленных с берегов Замбези или Луалабы, имели в их глазах немалую ценность. Перекупщики ощупывали их мускулы, оглядывали их со всех сторон, заглядывали им в рот точь-в-точь как барышники, покупающие на ярмарке лошадей. Потом они швыряли на дорогу палку и заставляли бежать за ней, чтобы проверить, может ли невольник быстро бегать.

Так осматривали и проверяли всех невольников. Никто не был освобожден от этих испытаний. Не следует думать, что несчастные были равнодушны к такому обращению. Нет, кроме детей, которые еще не понимали, какому унижению их подвергают, всем остальным, и мужчинам и женщинам, было очень стыдно. Кроме того, невольников при этом осыпали ругательствами и били. Полупьяный Коимбра и агенты Алвиша крайне жестоко обращались с рабами, а новые хозяева, которые купят их за слоновую кость, коленкор или бусы, будут обращаться с ними не лучше. Насильно разлучая мужа с женой, мать с ребенком, брата с сестрой, работорговцы не позволяли им даже попрощаться. Они виделись в последний раз на ярмарочной площади и расставались навсегда.

Дело в том, что интересы этой торговли требуют отправления рабов разного пола в различные места. Обыкновенно купцы, торгующие невольниками-мужчинами, женщин не покупают. Из-за того что на мусульманском Востоке распространено многоженство, женщин отправляют главным образом в арабские страны и обменивают их там на слоновую кость. Невольники же мужчины используются на тяжелых работах, и потому их отсылают на рынки западного и восточного побережья, а оттуда в испанские колонии или в Маскат и на Мадагаскар. Это расставание сопровождается душераздирающими сценами, так как разлучаемые знают, что они умрут, так больше и не увидев друг друга.

Тома и его спутников ждала та же участь. Но по правде сказать, это их не страшило. Для них было бы даже лучше, если бы их вывезли в одну из рабовладельческих колоний. Там по крайней мере у них появилась бы некоторая надежда добиться освобождения. Если же, наоборот, их оставили бы в какой-нибудь области Центральной Африки, им нечего было и мечтать о возвращении свободы.

Случилось то, чего они хотели. У них даже было утешение, на которое они почти не могли надеяться, – их продали в одни руки. За эту партию из четырех негров спорили многие работорговцы из Уджиджи. Жозе-Антониу Алвиш потирал руки. Цена поднималась. Собирались целые толпы, чтобы посмотреть на рабов, за которых предлагали неслыханные в Казонде деньги. Алвиш, конечно, не рассказывал, где он добыл их, а Том и его товарищи, не знавшие местных наречий, не могли протестовать.

Их хозяином стал богатый арабский купец, который намеревался через несколько дней отправить их к озеру Танганьика, где главным образом проходят караваны невольников, и оттуда – в занзибарские фактории.

Дойдут ли они живыми через самые нездоровые и опасные области Центральной Африки? Ведь им предстояло пройти полторы тысячи миль в неимоверно тяжелых условиях, по местам, где не прекращались войны между царьками различных племен и где климат был убийственным. Хватит ли на это сил у старого Тома? Или он не выдержит мучений и умрет дорогой, как несчастная Нэн?

Но по крайней мере четверо друзей не были разлучены! От этого сознания даже сковывавшая их цепь как будто становилась легче. Новый хозяин-араб велел отвести их в отдельный барак. Он явно заботился о сохранности «товара», который сулил ему немалый барыш на занзибарском рынке.

Тома, Бата, Остина и Актеона тотчас же увели с площади, и они не увидели и не узнали, каким неожиданным происшествием закончилась ярмарка в Казонде.

Глава одиннадцатаяКоролевский пунш

Около четырех часов в конце главной улицы послышался грохот барабанов, звон цимбал и других африканских музыкальных инструментов. Возбуждение толпы на площади к этому времени достигло предела. Полдня споров, драк и криков не приглушили звонких голосов и не утомили неистовых торговцев. Еще не все невольники были проданы, и покупатели перебивали друг у друга партии рабов с пылом, перед которым меркнет даже азарт лондонских биржевых маклеров в день крупной игры на повышение.

Но при звуках этого внезапно начавшегося нестройного концерта все сделки были отложены, и крикуны могли перевести дыхание.

Ярмарку почтил своим посещением его величество Муани-Лунга, король Казонде. Его сопровождала довольно многочисленная свита из жен, «чиновников», солдат и рабов. Алвиш и прочие работорговцы поспешили ему навстречу. Они не скупились на почтительные приветствия, зная, что коронованный пьянчуга весьма чувствителен к лести.

Старый паланкин, в котором принесли Муани-Лунгу, остановился посреди площади, и царек, поддерживаемый десятком услужливых рук, ступил на землю.

Муани-Лунге было пятьдесят лет, но по виду ему можно было дать все восемьдесят, и походил он на дряхлую обезьяну. На голове у него красовалось некое подобие тиары, отделанной когтями леопарда, выкрашенными в красный цвет, и пучками белой шерсти. Это была корона властителей Казонде. Две расшитые жемчугом юбки из кожи антилопы куду, более заскорузлые, чем фартук кузнеца, опоясывали бедра короля. Его грудь была разукрашена сложной татуировкой, свидетельствовавшей о древности королевского рода; если верить ей, родословная королевского дома Муани-Лунги терялась во тьме веков. На лодыжках, на запястьях, на обоих предплечьях короля звенели медные браслеты с инкрустацией из стеклянных бус, а обут он был в сапоги выездного лакея, с желтыми отворотами, – их поднес ему в дар Алвиш лет двадцать тому назад. В левой руке король держал палку с круглым серебряным набалдашником, а в правой – хлопушку от мух с рукояткой, унизанной жемчугом. Парадный наряд короля довершали вздымавшийся над его головой старый зонт, испещренный разноцветными заплатами, как штаны арлекина, висевшая на шее лупа и украшавшие нос очки, о которых так сокрушался кузен Бенедикт: их обнаружили в кармане Бата, и Алвиш преподнес их его величеству Муани-Лунге. Таков был этот негритянский монарх, державший в страхе область окружностью в сто миль.

Уже по той причине, что он занимал королевский престол, Муани-Лунга полагал, что происходит «прямо с небес», и любого из своих подданных, который осмелился бы усомниться в этом, он отправил бы на тот свет удостовериться в справедливости его утверждения. Он утверждал также, что плоть его божественна и поэтому он свободен от всех земных потребностей. Если он ест, то лишь потому, что это ему нравится, а пьет только ради удовольствия. Впрочем, пить больше, чем Муани-Лунга, было невозможно. Его министры, его чиновники, закоренелые пьяницы, казались по сравнению с ним трезвенниками. Его величество был проспиртован насквозь и непрестанно вливал в себя крепкое пиво, настойку помбе и в особенности водку, которую в изобилии поставлял ему Алвиш.

В гареме Муани-Лунги было множество жен всех рангов и возрастов. Большинство жен пришли вместе с ним на рыночную площадь. Муана – первая жена, носившая титул королевы, – была ведьмой лет под сорок. В ее жилах, как и у большинства ее товарок, текла королевская кровь. Она носила пестрый клетчатый платок, юбку, сплетенную из травы и расшитую бусами, и столько ожерелий, сколько удалось уместить на шее, на руках и ногах. Многоэтажная сложная прическа обрамляла ее обезьянье крохотное лицо. В общем, она была настоящим страшилищем. Остальные жены его величества, которые набирались из его сестер и других родственниц, не столь нарядные, но более молодые, следовали за первой женой, готовые по первому знаку властелина приступить к выполнению своих обязанностей живой мебели. Только так и можно назвать этих несчастных. Когда королю угодно было сесть, две из них пригибались к земле и служили ему сиденьем, а другие расстилались под его ногами своеобразным черным ковром.

Следом за женами в свите Муани-Лунги шествовали его министры, военачальники и колдуны, как и их монарх, тоже не твердо державшиеся на ногах. При взгляде на этих дикарей прежде всего бросалось в глаза, что у каждого из них не хватало какой-нибудь части тела. Один был безухим, другой – безносым, у третьего недоставало руки, у четвертого – глаза. Среди них не было ни одного, кто мог бы похвастать наличием полного комплекта частей своего тела. Это объяснялось тем, что законодательство Казонде знало только два вида наказаний: смертную казнь или увечье, причем степень наказания зависела от каприза Муани-Лунги. За малейшую провинность приближенных короля калечили и увечили, и больше всего придворные страшились лишиться ушей, ибо тогда они уже не могли носить серьги!

Начальники «килоло», то есть правители районов, занимавшие этот пост по наследству или назначаемые на четыре года, носили красный жилет и колпак из зебровой шкуры. В руках они держали знак своей власти – длинный бамбуковый жезл, один конец которого был натерт магическим зельем.

У солдат орудием нападения и защиты служили луки, обмотанные запасной тетивой и украшенные бахромой, остро отточенные ножи, копья с длинными и широкими наконечниками и пальмовые щиты, украшенные причудливой резьбой. Что касается мундиров, то на них его величеству тратиться не приходилось.

Королевский кортеж замыкали придворные колдуны и музыканты.

Мганнги – колдуны – в то же время являются и лекарями. Африканские дикари слепо верят в чудодейственную силу заклинаний своих мганнгов, верят в гадания и в фетиши – глиняные фигурки, испещренные белыми и красными пятнами и изображающие фантастических животных, или вырезанные из дерева фигуры мужчин и женщин. Впрочем, многие колдуны были так же изувечены, как и остальные придворные. Видимо, разгневанный монарх оплачивал им этим способом попытки лечения, не увенчавшиеся успехом.

Музыканты, мужчины и женщины, потрясали невероятно звонкими трещотками, били в гулкие барабаны, колотили длинными палочками с каучуковым шариком на конце по своим «маримба», то есть тимпанам, сделанным из нескольких тыквенных бутылок различных размеров. В общем, шум получался оглушительный, и выносить его могли только уши африканцев.

Над королевским кортежем развевались знамена и флажки, а еще выше на остриях пик белели черепа нескольких соседних негритянских царьков, которых Муани-Лунга победил.

Как только король появился на площади, со всех сторон раздались бурные приветственные возгласы. Солдаты караванов выстрелили в воздух из своих старых ружей, но звук выстрелов потонул в неистовом реве толпы. Хавильдары поспешно натерли свои черные физиономии порошком киновари, которую они носили в мешках у пояса, и простерлись перед королем ниц. Затем Алвиш, выступив вперед, преподнес королю большую пачку табаку – «успокоительной травы», как ее называют в Казонде. Муани-Лунга как раз весьма нуждался в каком-нибудь успокоительном средстве, ибо неизвестно почему пребывал в очень плохом настроении.

Вслед за Алвишем Коимбра, Ибн Хамис и другие работорговцы, арабы и метисы, заверили могущественного властителя Казонде в своей преданности. «Мархаба!» – говорили королю арабы, что на языке жителей Центральной Африки значит «добро пожаловать». Метисы из Уджиджи хлопали в ладоши и отвешивали низкие, до самой земли, поклоны. Некоторые мазали лицо грязью и раболепно простирались перед своим гнусным властелином.

Но Муани-Лунга даже не смотрел на раболепствующих льстецов и шел мимо них неверной походкой, широко расставляя ноги, словно земля под ним качалась. Так он прошел, а вернее, проковылял среди толп выведенных для продажи рабов, и если работорговцы боялись, как бы королю не вздумалось объявить своей собственностью кого-нибудь из невольников, то последние не меньше страшились попасть во власть этого свирепого животного.

Негоро ни на шаг не отходил от Алвиша и вместе с ним низко поклонился королю. Они беседовали на туземном наречии, если может быть назван беседой разговор, при котором Муани-Лунга только пьяно цедил сквозь зубы нечленораздельные междометия. И он еще потребовал, чтобы его друг Алвиш пополнил запас водки, исчерпанный последними выпивками.

– Король Лунга – желанный гость на рынке в Казонде! – говорил Алвиш.

– Пить хочу! – отвечал монарх.

– Король получит свою долю в прибылях ярмарки, – добавил Алвиш.

– Пить! – повторил Муани-Лунга.

– Мой друг Негоро счастлив лицезреть короля Казонде после столь долгой разлуки.

– Пить! – зарычал пьяница, от которого так и разило отвратительным запахом водочного перегара.

– Не угодно ли королю помбе или меда? – лукаво спросил работорговец, отлично знавший, чего добивается Муани-Лунга.

– Нет, нет!.. – закричал король. – Водки! За каждую каплю огненной воды я дам моему другу Алвишу…

– По капле крови белого человека! – подсказал Негоро, сделав Алвишу знак, на который тот ответил утвердительным кивком головы.

– Белого? Убить белого! – воскликнул Муани-Лунга, чьи дикие инстинкты сразу ожили при этом предложении португальца.

– Белый убил одного из агентов Алвиша, – продолжал Негоро.

– Да, моего агента Гарриса, – подхватил Алвиш. – Мы должны отомстить.

– Пошлите его к королю Массонго, в верховья Заира, в племя ассуа. Они разрежут его на кусочки и съедят живьем. Они еще не потеряли вкуса к человечьему мясу! – воскликнул Муани-Лунга.

Массонго был царьком племени людоедов. В некоторых провинциях Центральной Африки еще открыто практикуется людоедство. Ливингстон отмечает это в своих путевых записках. Племя маньема, живущее на берегах Луалабы, съедает не только врагов, убитых на войне, но и покупает рабов, чтобы съесть их, заявляя, что «человеческое мясо немножко соленое и почти не требует приправ». Камерон также столкнулся с племенем людоедов – моэнне бугга, которые по нескольку дней вымачивают в проточной воде трупы убитых, перед тем как съесть их, а Стэнли наблюдал случай людоедства у жителей Укусу; словом, обычай этот в Центральной Африке весьма распространен.

Но как ни ужасна была казнь, придуманная королем для Дика Сэнда, Негоро она не понравилась: в его расчеты не входило выпускать жертву из своих рук.

– Этот белый убил нашего друга Гарриса в Казонде, – сказал он.

– И здесь же он должен умереть! – добавил Алвиш.

– Где хочешь, Алвиш, – ответил Муани-Лунга. – Но по капле огненной воды за каплю крови белого!

– Да, огненную воду, и сегодня ты увидишь, что она заслуживает это название. Она будет пылать! Сегодня Жозе-Антониу Алвиш угостит короля Муани-Лунгу пуншем!

Пьяница с размаху хлопнул по руке Алвиша. Он не помнил себя от радости. Свита и жены короля также разделяли его восторг. Они еще никогда не видали, как горит «огненная вода», и, несомненно, думали, что ее можно пить пылающей. А потом, утолив жажду алкоголя, они утолят еще и жажду крови, такую могучую у дикарей.

Бедный Дик Сэнд! Какая страшная пытка ждала его! Если и цивилизованные люди в пьяном виде теряют человеческий облик, то можно себе представить, какое действие оказывает алкоголь на дикарей!

Нетрудно понять, что возможность подвергнуть пыткам белого человека пришлась по вкусу и туземцам, и Жозе-Антониу Алвишу, такому же негру, как они, и Коимбре, метису с негритянской кровью, и, наконец, Негоро, который питал жесточайшую ненависть к людям своей расы.

Наступил вечер – вечер без сумерек, когда вслед за днем почти сразу же приходит ночь, самое благоприятное время для пламени алкоголя.

Идея Алвиша предложить его негритянскому величеству пуншу, преподнести ему водку в новом виде, была поистине блестящей. В последнее время Муани-Лунга уже находил, что «огненная вода», собственно говоря, плохо оправдывает свое название. Быть может, полыхающая пламенем, она более заметно пощекочет потерявший чувствительность королевский язык!

Итак, в программе вечера первым номером стоял пунш, а вторым – пытка.

Дик Сэнд, запертый в своей тесной темнице, должен был выйти из нее только навстречу смерти. Невольников – проданных и непроданных – загнали обратно в бараки. На обширной читоке остались лишь работорговцы, хавильдары и солдаты, готовые отведать свою долю пунша, если король и его придворные что-нибудь им оставят.

Жозе-Антониу Алвиш, следуя советам Негоро, приготовил все необходимое для пунша. На середину площади вынесли большой медный котел, вмещающий по меньшей мере двести пинт жидкости. В него вылили несколько бочонков самого плохого, но очень крепкого спирта. Туда же положили перец, корицу и другие пряности, чтобы придать пуншу еще больше остроты.

Все встали вокруг короля. Муани-Лунга, пошатываясь, подошел к котлу. Водка притягивала его, как магнит, – казалось, он готов был броситься в котел.

Алвиш благородно удержал его и сунул ему в руку горящий фитиль.

– Огонь! – крикнул он с притворно восхищенной улыбкой.

– Огонь! – повторил Муани-Лунга и ткнул горящий фитиль в котел.

Как загорелся спирт, как красиво заплясали на его поверхности синие огоньки! Алвиш – несомненно, для того, чтобы сделать напиток еще более пряным, – бросил в пунш пригоршню морской соли. Отблески пламени придавали людям, обступившим котел, ту призрачную синеватость, какую человеческое воображение приписывает привидениям. Опьянев от одного ожидания, туземцы дико завопили, запрыгали и, взявшись за руки, закружились в огромном хороводе вокруг короля Казонде.

Алвиш, вооружившись огромной разливательной ложкой с длинной ручкой, помешивал в котле огненную жидкость, от которой на лица бесновавшихся танцоров падали синие отсветы.

Муани-Лунга шагнул ближе. Он вырвал ложку из рук работорговца, опустил ее в котел, зачерпнул пылающий пунш и поднес его ко рту…

Как страшно вскрикнул король Казонде!

Произошло самовозгорание. Его насквозь проспиртованное величество воспламенился, как вспыхнула бы бутыль керосина. Огонь этот не давал большого жара, но тем не менее пожирал плоть.

При таком неожиданном зрелище хоровод туземцев распался.

Один из министров Муани-Лунги бросился к своему повелителю, чтобы погасить его. Но, будучи проспиртованным не менее, чем король, министр тут же загорелся сам.

Всем придворным Муани-Лунги, если бы они попытались вмешаться, угрожала та же участь.

Алвиш и Негоро не знали, как помочь горящему королю. Королевские жены в страхе бросились бежать. Коимбра бежал еще быстрее, зная свою легковоспламеняющуюся натуру.

Король и министр, упав на землю, корчились от нестерпимой боли.

Когда ткани тела так глубоко пропитаны алкоголем, при горении возникает только легкое синеватое пламя, которое нельзя погасить водой. Даже если удастся притушить его снаружи, оно будет гореть внутри. Нет никакого способа прекратить горение живого организма, все поры которого насыщены спиртом.

Через несколько минут Муани-Лунга и его министр были мертвы, но трупы их все еще продолжали гореть. Вскоре только горсть пепла да несколько позвонков и фаланги пальцев, не поддавшиеся огню, но покрытые зловонной сажей, лежали возле котла с пуншем.

Больше ничего не осталось от короля Казонде и его министра.

Глава двенадцатаяПохороны короля

На следующий день, 29 мая, город Казонде выглядел необычно. Перепуганные туземцы скрылись в своих хижинах. Никогда не видели они, чтобы какой-нибудь король, плоть которого божественна, или какой-нибудь простой министр погиб такой страшной смертью. Кое-кому из них случалось сжигать себе подобных, а самые старые еще помнили сложные кулинарные приготовления, связанные с людоедством. Поэтому они знали, сколь трудно обратить в пепел человеческое тело, а тут король и его министр вдруг сгорели сами собой! В этом им чудилось, да и в самом деле было что-то непостижимое.

Жозе-Антониу Алвиш также притаился в своем доме. Он боялся, как бы его не сочли ответственным за происшедшее. Негоро объяснил ему причину смерти короля и посоветовал держаться настороже. Плохи будут дела Алвиша, если смерть короля отнесут за его счет: тогда ему не выкрутиться без изрядных убытков.

Но Негоро пришла в голову блестящая мысль. По его совету Алвиш пустил слух, что необыкновенная смерть повелителя Казонде – знак особой милости к нему великого Маниту, что это честь, которой боги удостаивают лишь избранных. Суеверные туземцы легко попались на эту нехитрую удочку. Огонь, исходивший из тел короля и министра, был объявлен священным. Оставалось только почтить Муани-Лунгу похоронами, достойными человека, возведенного в ранг божества.

Эти похороны и связанные с ними у африканских племен своеобразные обряды давали Негоро возможность свести счеты с Диком Сэндом. Если бы не свидетельство многих исследователей Центральной Африки, и в частности Камерона, трудно было бы поверить, сколько проливается крови на похоронах негритянских царьков вроде Муани-Лунги.

Естественной наследницей царька Казонде была его жена Муана. Немедленно устроив похороны, она тем самым провозглашала свои верховные права и могла опередить других претендентов, и в первую очередь короля Укусу, стремившегося стать властителем Казонде. Кроме того, став королевой, Муана избегала жестокой участи, уготованной прочим супругам покойного короля, и одновременно избавлялась от младших жен, которые ей, первой по времени и старшей по возрасту супруге, немало досаждали. Это особенно пришлось по вкусу свирепой мегере. Поэтому она велела объявить народу при звуках рога куду и маримбы, что завтра вечером тело покойного короля будет предано погребению с соблюдением всех установленных обрядов.

Приказ новой королевы не вызывал возражений ни со стороны двора, ни со стороны народа. Алвишу и другим работорговцам нечего было бояться восшествия на престол королевы Муаны. Они не сомневались, что с помощью лести и подарков легко подчинят ее своему влиянию. Итак, вопрос о престолонаследии разрешился быстро и мирно. Смущение царило только в гареме покойного короля, и не без причин.

Подготовка к похоронам началась в тот же день. В конце главной улицы Казонде протекал полноводный и стремительный ручей, приток Кванго. Его следовало отвести в сторону, чтобы осушить его русло и вырыть в его дне могилу; после погребения ручей должны были пустить по прежнему руслу.

Туземцы принялись возводить плотину, преграждавшую путь ручью и временно направлявшую его на равнину Казонде. В конце погребальной церемонии эту плотину должны были разрушить, чтобы вода могла вернуться в прежнее русло.

Негоро решил включить Дика Сэнда в число людей, которые будут принесены в жертву на могиле короля. Португалец был свидетелем того неудержимого порыва, которым разгневанный юноша встретил принесенное Гаррисом известие о смерти миссис Уэлдон и Джека. Будь Дик на свободе, жалкий трус Негоро побоялся бы подойти к нему, чтобы не подвергнуться участи своего сообщника. Но теперь при виде беспомощного, связанного по рукам и ногам пленника он понял, что опасаться нечего, и решил навестить его. Португалец был одним из тех отъявленных негодяев, которым мало причинять мучения, им надо еще поиздеваться над своей жертвой.

Поэтому он отправился днем в сарай, где юношу зорко стерегли хавильдары. Дик Сэнд лежал па полу, связанный по рукам и ногам. В последние сутки ему совсем не давали пищи. Ослабевший от пережитых страданий, измученный веревками, которые впивались в его тело, Дик Сэнд ждал смерти – какой бы жестокой она ни была, смерть по крайней мере положит конец всем его мучениям.

Но при виде Негоро он встрепенулся. Он инстинктивно попытался разорвать путы, которые мешали ему кинуться на изменника и задушить его. Однако даже Геркулес не мог бы справиться с такими крепкими веревками. Дик понял, что, хотя борьба не кончена, характер ее меняется, и спокойно посмотрел Негоро прямо в глаза, решив не удостаивать португальца ответом, что бы тот ни говорил.

– Я счел своим долгом, – начал Негоро, – в последний раз приветствовать моего юного капитана и выразить ему соболезнование по поводу того, что он лишен возможности командовать здесь, как командовал на борту «Пилигрима».

Дик ничего не ответил, и Негоро продолжал:

– Как, капитан, неужели вы не узнаёте своего бывшего кока? А я так спешил к вам за распоряжениями! Что прикажете приготовить на завтрак?

С этими словами Негоро грубо толкнул ногой распростертого на земле юношу.

– Кстати, у меня к вам еще один вопрос, капитан. Не можете ли вы наконец объяснить, каким образом, собираясь пристать к берегам Южной Америки, вы в конце концов прибыли в Анголу?

Дик Сэнд и без того знал, что догадка его была правильной и что изменник-португалец намеренно испортил компас на «Пилигриме». Насмешливый вопрос Негоро был прямым признанием. Но он опять ответил ему только презрительным молчанием.

– Признайтесь, капитан, – продолжал Негоро, – для вас было большим счастьем, что на борту «Пилигрима» оказался моряк, настоящий опытный моряк. Где бы мы оказались без него, страшно подумать! Но вместо того чтобы разбиться о скалы там, куда занесла бы вас буря, вы благодаря ему прибыли на гостеприимную землю, и если вы наконец очутились в надежном убежище, то обязаны этим лишь тому опытному моряку, которого совершенно напрасно презираете, мой юный хозяин!

И, говоря это, Негоро, чье внешнее спокойствие стоило ему огромных усилий, склонился над Диком Сэндом; лицо его, внезапно ставшее жестоким, почти касалось молодого моряка, словно он хотел его съесть. Долго сдерживаемая его ярость наконец прорвалась.

– Каждому своя очередь! – вскричал он в порыве бешеной злобы, которая еще возрастала от непоколебимого спокойствия его жертвы. – Сегодня капитан – я! Я хозяин! Твоя жизнь, юнга-неудачник, в моих руках!

– Возьми ее, – без всякого волнения ответил Дик Сэнд. – Но помни: на небе есть Бог, Он карает за всякое преступление, и час возмездия недалек.

– Ну, если Бог думает о людях, пора Ему позаботиться о тебе.

– Я готов предстать перед Всевышним, – холодно сказал Дик Сэнд. – Смерти я не боюсь.

– Это мы еще увидим! – зарычал Негоро. – Уж не надеешься ли ты на чью-нибудь помощь? Это в Казонде-то, где Алвиш и я всесильны? Сумасшедший! Быть может, ты думаешь, что твои спутники – Том и другие негры – все еще здесь? Ошибаешься! Они давно проданы и бредут по дороге к Занзибару. Им еще повезет, если они не подохнут по дороге.

– У Бога есть тысячи способов вершить свой суд, – ответил Дик Сэнд. – Ему может хватить и самого малого орудия… Геркулес на свободе.

– Геркулес? – повторил Негоро, топнув ногой. – Его давно растерзали львы и леопарды, и я жалею только о том, что дикие звери отняли у меня возможность отомстить ему.

– Если Геркулес умер, – возразил Дик Сэнд, – то Динго еще жив. А такой собаки, как Динго, более чем достаточно, чтобы справиться с таким человеком, как ты. Я вижу тебя насквозь, Негоро: ты трус! Динго ищет тебя, он сумеет тебя найти, и день встречи с ним будет твоим последним днем.

– Негодяй! – взревел взбешенный португалец. – Негодяй! Я собственноручно застрелил твоего Динго. Динго так же мертв, как миссис Уэлдон и ее сын, мертв, как умрут все, кто был на «Пилигриме»!..

– И как ты сам скоро умрешь, – ответил Дик, чей спокойный голос и смелый взгляд окончательно вывели португальца из себя.

Не помня себя от ярости, Негоро уже готов был от слов перейти к делу и своими руками задушить беззащитного пленника. Он набросился на Дика и бешено встряхнул юношу, но внезапная мысль остановила его. Он сообразил, что убить Дика сейчас – значит избавить его от двадцати четырех часов мучений, которые ему готовились. Поэтому он выпрямился и, приказав хавильдару, бесстрастно стоявшему в стороне, хорошенько стеречь пленника, быстро вышел из барака.

Эта сцена не только не привела Дика в уныние, но, напротив, вернула ему крепость духа и мужество, а кроме того, Дик Сэнд вдруг почувствовал и прилив физических сил. Быть может, Негоро, яростно вцепившись в него, немного ослабил путы, которые до сих пор не позволяли ему пошевелиться? Вполне возможно, так как Дик почувствовал, что может двигать руками и ногами гораздо свободнее, чем до появления своего палача. Он подумал даже, что ему без особых усилий удастся освободить руки. Правда, в запертой и строго охраняемой темнице это принесло бы ему лишь небольшое облегчение; но то была одна из тех минут жизни, когда даже самое крошечное улучшение положения кажется неоценимым счастьем.

Разумеется, у Дика не было никакой надежды. Спасение могло прийти к нему только извне – но откуда оно пришло бы? И он смирился со своей судьбой. По правде говоря, ему вовсе не хотелось жить. Он вспоминал всех тех, кто уже опередил его на пути к смерти, и хотел теперь лишь поскорее присоединиться к ним. Негоро только что повторил слова Гарриса: миссис Уэлдон и Джека уже нет в живых! Вероятно, и Геркулес, которого на каждом шагу подстерегало столько опасностей, также умер, и умер ужасной смертью. Том и его спутники далеко, и приходится согласиться с тем, что они навсегда потеряны для Дика. Надеяться на что-нибудь лучшее, чем смерть, которая все же будет менее мучительной, чем его нынешняя жизнь, было бы чистейшим безумием. И юноша готовился умереть, моля Бога только о мужестве, только о том, чтобы, не слабея, выдержать пытки до конца. Но когда Дик Сэнд уже приготовился расстаться с жизнью, в самой глубине его сердца забрезжил луч надежды, слабый проблеск, который, вопреки жестокой очевидности, мог еще превратиться в ослепительный свет.

Часы текли. Приближалась ночь. Лучи дневного света, пробивавшиеся сквозь щели в соломенной кровле, постепенно угасли. Успокоилась и площадь – в тот день на ней вообще было тихо по сравнению с неистовым гамом, стоявшим тут накануне. Тени в тесной камере Дика сгустились, и наступил полный мрак. В городе Казонде все стихло.

Дик Сэнд заснул и проспал здоровым сном около двух часов. Пробудился он отдохнувшим и бодрым. Ему удалось высвободить из веревок одну руку, отек на ней немного опал, и он с огромным наслаждением вытягивал, сгибал и разгибал ее.

Очевидно, уже перевалило за полночь. Хавильдар спал тяжелым сном: вечером он опорожнил до последней капли бутылку водки, и его судорожно сжатые пальцы все еще цепко обхватывали ее горлышко. Дику Сэнду пришла в голову мысль завладеть оружием своего тюремщика: оно могло очень пригодиться ему в случае побега. Но в это время ему послышалось какое-то шуршание за дверью барака у самой земли. Опираясь на свободную руку, Дик ухитрился подползти к двери, не разбудив хавильдара.

Дик не ошибся. Что-то действительно шуршало за стеной, – казалось, кто-то роет землю под дверью. Но кто? Человек или животное?

– Ах, если бы это был Геркулес! – прошептал юноша.

Он посмотрел на хавильдара. Тот лежал совершенно неподвижно, скованный тяжелым сном. Дик приложил губы к щели над порогом и рискнул чуть слышно позвать: «Геркулес!» В ответ раздалось жалобное, глухое тявканье. «Это не Геркулес, – подумал Дик, – но это Динго! Умный пес учуял меня даже в этом бараке! Не принес ли он новой записки от Геркулеса? Но если Динго жив, значит, Негоро солгал, и может быть…»

В это мгновение под дверь просунулась лапа. Дик схватил ее и тотчас же узнал лапу Динго. Но если верный пес принес записку, она должна быть привязана к ошейнику. Как быть? Можно ли настолько расширить дыру под дверью, чтобы Динго просунул в нее голову? Во всяком случае, надо попробовать.

Но едва Дик Сэнд начал рыть землю ногтями, как на площади раздался лай, и это не был голос Динго. Городские псы заметили чужака, и Динго, несомненно, пришлось обратиться в бегство. Раздалось несколько выстрелов. Хавильдар наполовину проснулся. Дик Сэнд, принужденный из-за этой тревоги оставить всякую мысль о побеге, перекатился обратно в свой угол и через несколько часов, показавшихся ему бесконечными, увидел, что занимается день – последний день его жизни…

В течение всего этого дня продолжалась подготовка к похоронам. В ней принимали участие множество туземцев под руководством первого министра королевы Муаны. Все нужно было подготовить к назначенному сроку, не то нерадивым работникам грозило увечье: новая повелительница собиралась во всем следовать примеру покойного своего супруга.

Воды ручья были отведены в сторону, и посреди обнажившегося русла вырыли большую яму – пятьдесят футов в длину, десять в ширину и столько же в глубину.

К концу дня эту яму начали заполнять живыми женщинами, выбранными среди рабынь Муани-Лунги. Как правило, этих несчастных просто закапывают живыми в могилу, но по случаю необычной и, может быть, даже сверхъестественной смерти Муани-Лунги решено было изменить церемониал и утопить их рядом с телом покойного короля.

Обычай требовал также, чтобы покойный король, перед тем как его опустят в могилу, был облечен в лучшие свои одежды. Но на этот раз, поскольку от Муани-Лунги осталось лишь несколько обуглившихся костей, пришлось поступить по-иному. Из ивовых прутьев было сплетено чучело, дававшее вполне удовлетворительное, а может быть, даже излишне лестное представление о Муани-Лунге, и в него положили все несгоревшие его останки. Затем чучело одели в парадный королевский наряд – мы знаем, что это рубище стоило совсем недорого, – не забыв украсить его и очками кузена Бенедикта. В этом маскараде было что-то смешное и в то же время жуткое.

Обряд торжественного погребения полагалось совершить ночью, при свете факелов и с великой пышностью. По приказу королевы все население Казонде – и туземцы, и приезжие – должно было присутствовать на похоронах.

Едва спустился вечер, длинная процессия потянулась по главной улице от читоки к месту погребения. На всем пути следования кортежа ни на миг не прекращались обрядовые пляски, крики, завывания колдунов, грохот музыкальных инструментов и залпы из старых мушкетов, взятых с оружейного склада.

Жозе-Антониу Алвиш, Коимбра, Негоро, арабы-работорговцы и их хавильдары также пополнили собой толпы населения Казонде. Никто еще не покинул большую ярмарку. Королева Муана запретила это, и было бы неосторожно ослушаться приказа той, кто учится ремеслу повелительницы.

Тело Муани-Лунги, уложенное в паланкине, несли в последних рядах процессии. Его окружали жены второго ранга, и некоторые из них должны были проводить своего супруга и повелителя на тот свет. Королева Муана в парадном одеянии шла за тем, что можно назвать катафалком. К тому времени, когда процессия достигла берега ручья, стало уже совершенно темно, но красноватое пламя множества смоляных факелов, которыми несущие их все время размахивали, отбрасывало на похоронное шествие дрожащие блики.

При этом свете ясно видна была яма, вырытая в осушенном русле ручья. Она была заполнена теперь черными телами – еще живыми, ибо они шевелились в своих цепях, приковывавших их к земле. Пятьдесят невольниц ждали здесь, когда поток обрушится на них, – в большинстве молодые негритянки. Одни безмолвно покорились своей участи, другие тихо стонали и плакали.

Разряженные, словно на праздник, жены, которые должны были погибнуть, были заранее отобраны королевой.

Одну из этих жертв, носившую титул второй жены, заставили опуститься на колени и опереться руками о землю: она должна была служить креслом мертвому королю, как служила ему живому; третья жена поддерживала чучело, а четвертая легла под его ноги вместо подушки.

Прямо перед чучелом, на противоположном конце ямы, стоял врытый в землю столб, выкрашенный в красный цвет. К столбу привязали белого человека, обреченного на смерть вместе с прочими жертвами кровавых похорон.

Этим белым был Дик Сэнд. На обнаженном до пояса теле юноши видны были следы пытки, которой его подвергли по приказу Негоро. Привязанный к столбу, Дик спокойно ждал смерти, зная, что на земле ему больше не на что надеяться.

Однако минута, назначенная для разрушения плотины, еще не настала.

По знаку королевы Муаны палач Казонде перерезал горло четвертой жене – той, которая лежала у ног короля, и ее кровь потекла в яму. Это послужило сигналом к началу чудовищной бойни. Пятьдесят рабынь упали под ножами палачей. По сухому руслу ручья потоком хлынула кровь.

В течение получаса крики жертв смешивались с яростными воплями толпы, и тщетно было бы искать в ней жалости или отвращения!

Наконец королева Муана снова подала знак, и несколько туземцев начали пробивать сток в плотине. С утонченной жестокостью плотину не разрушили сразу, а пустили воду в старое русло тонкой струей. Смерть медленная вместо смерти быстрой!

Вода залила сначала тела рабынь, распростертых на дне ямы. Те из них, которые были еще живы, отчаянно извивались, захлебываясь. Когда вода дошла до колен Дика Сэнда, он сделал последнее отчаянное усилие, пытаясь разорвать свои узы.

Но вода все поднималась. Головы последних жертв одна за другой исчезли в потоке, заполнявшем свое старое русло, и не осталось никаких следов того, что на дне ручья вырыта могила, где сотня человеческих жизней была принесена в жертву во славу короля Казонде.

Перо отказалось бы описывать такие сцены, если бы стремление к истине не обязывало меня воспроизвести их во всей их отвратительной реальности. В этой мрачной стране человек стоит еще на такой низкой ступени развития! И об этом нельзя больше забывать.

Глава тринадцатаяВ фактории

Гаррис и Негоро лгали, утверждая, что миссис Уэлдон и маленький Джек умерли. И она, и он, и кузен Бенедикт находились в Казонде.

После того как термитник был взят приступом, их под конвоем десятка туземных солдат отправили с берегов Кванзы в Казонде. Возглавляли этот отряд Гаррис и Негоро.

Миссис Уэлдон и маленькому Джеку предоставили крытые носилки – китанду, как их здесь называют. Почему вдруг такой человек, как Негоро, оказался столь заботливым? Миссис Уэлдон предпочитала не искать ответа на этот вопрос.

Путь от Кванзы до Казонде был пройден быстро и не утомил пленников. Кузен Бенедикт, на которого, видимо, нисколько не влияли тяжелые лишения, оказался отличным ходоком. Так как никто не мешал ему рыскать по сторонам, он не жаловался на свою судьбу. Маленький отряд прибыл в Казонде на неделю раньше каравана Ибн Хамиса. Миссис Уэлдон с сыном и кузена Бенедикта заперли в фактории Алвиша.

Надо сразу же сказать, что Джек чувствовал себя гораздо лучше. С тех пор как отряд покинул болотистые места, где мальчик заболел лихорадкой, он понемногу поправлялся и теперь был почти совсем здоров. Ни мать, ни сын, конечно, не перенесли бы трудностей пешего перехода с невольничьим караваном. Но, путешествуя таким способом, причем им не отказывали и в некоторых заботах, оба чувствовали себя неплохо, по крайней мере физически.

О своих спутниках миссис Уэлдон больше ничего не знала. Она видела, как Геркулес убежал в лес, но понятия не имела, что с ним произошло дальше. Она надеялась, что в отсутствие Гарриса и Негоро, которые могли бы подвергнуть Дика Сэнда пыткам, дикари не посмеют плохо обращаться с белым человеком. Но она понимала, что дела Тома, Нэн, Бата, Актеона и Остина плохи: они негры, и с ними, несомненно, поступят как с неграми. Бедные люди, им не следовало бы приближаться к африканской земле, а предательство Негоро привело их именно сюда.

Когда караван Ибн Хамиса прибыл в Казонде, миссис Уэлдон, не имея никакой связи с внешним миром, ничего об этом не знала.

Шум и оживление в день открытия ярмарки также ничего не объяснили миссис Уэлдон. Она не знала ни того, что Том и его товарищи куплены работорговцем из Уджиджи, ни того, что скоро их уведут. Она не слышала ни о гибели Гарриса, ни о смерти короля Муани-Лунги, ни о его торжественных похоронах, где Дику назначена была роль одной из многих жертв. Несчастная одинокая женщина была всецело во власти работорговцев и Негоро; она не могла даже искать избавления в смерти, потому что с ней был ее сын!

Миссис Уэлдон ничего не знала о том, какая судьба ее ожидает. За все время путешествия Гаррис и Негоро не сказали ей ни единого слова. После прибытия в Казонде она ни разу их больше не видела и не могла выйти за ограду, окружавшую личную усадьбу богатого работорговца.

Стоит ли говорить, что миссис Уэлдон не получила никакой помощи от большого ребенка – кузена Бенедикта. Это, разумеется, само собой.

Когда достопочтенный ученый узнал, что он находится вовсе не в Южной Америке, как предполагал, он даже не спросил, каким образом это могло случиться. Он испытал только глубокое разочарование. Ведь он гордился тем, что первым среди ученых нашел в Америке муху цеце и ратных термитов, и вдруг оказалось, что это самые обыкновенные африканские насекомые, которых до него находили и описывали многие натуралисты. Итак, рухнули его надежды прославить свое имя этими открытиями! В самом деле, кого могло удивить, что кузен Бенедикт привез коллекцию африканских насекомых, раз он и был в Африке?

Но когда первая досада улеглась, кузен Бенедикт сказал себе, что эта «земля фараонов» – так он называл Африку – является неисчерпаемой сокровищницей для энтомолога и что он не только ничего не потерял, а даже выиграл, попав сюда, а не в «землю инков»[68].

– Подумать только, – повторял он себе, и не только себе, но и миссис Уэлдон, которая его не слушала, – подумать только, что здесь родина мантикор, этих жесткокрылых с длинными волосатыми лапками, с заостренными, сросшимися надкрыльями и с огромными челюстями, из которых самая замечательная, конечно, бугорчатая мантикора. Это родина жужелиц-краснотелов, гвинейских и габонских жуков-голиафов, ножки которых снабжены шипами; родина пятнистых пчел-антидий, откладывающих свои яйца в пустые раковины улиток; родина священных скарабеев, которых древние египтяне почитали как богов. Здесь родина бабочки-сфинкса, иначе говоря – бабочки «мертвая голова», которая сейчас распространилась по всей Европе, родина «биготовой мухи», укуса которой так боятся сенегальцы. Да, здесь можно сделать изумительные открытия, и я их сделаю, если только эти славные люди позволят мне заняться поисками.

Мы знаем, кто были эти «славные люди», которых кузен Бенедикт даже и не думал осуждать. Впрочем, как уже сказано, Негоро и Гаррис предоставляли ученому-энтомологу некоторую свободу, тогда как Дик Сэнд во время перехода от океанского побережья до Кванзы строго-настрого запрещал ему всякие экскурсии. Наивный ученый был весьма растроган такой снисходительностью.

Итак, кузен Бенедикт был бы счастливейшим энтомологом на свете, если б не одно грустное обстоятельство: жестяная коробка для коллекций по-прежнему висела у него на боку, но очки уже больше не украшали его переносицу, а лупа не висела на его груди. Слыханное ли дело – ученый-энтомолог без очков и без лупы! И однако кузену Бенедикту не суждено было вновь вступить во владение этими оптическими приборами, ибо их похоронили на дне ручья вместе с чучелом короля Муани-Лунги. Несчастному ученому приходилось теперь подносить к самым глазам пойманное насекомое, чтобы различить хотя бы самые заметные особенности его строения. Это служило источником постоянных огорчений для кузена Бенедикта, и он готов был уплатить любую сумму за пару очков, но, к несчастью, этот товар был слишком редким на ярмарке в Казонде. Как бы то ни было, кузену Бенедикту предоставили право бродить по всей фактории Жозе-Антониу Алвиша. Всем было ясно, что он не способен бежать. Впрочем, фактория была обнесена со всех сторон высоким частоколом, через который нелегко было перелезть.

Однако сам этот огороженный частоколом участок имел в окружности почти целую милю. Деревья, кусты, несколько ручейков, бараки, шалаши, хижины – всего этого было более чем достаточно для поисков всяких редкостных насекомых, которые могли если не обогатить, то по крайней мере осчастливить кузена Бенедикта. И он действительно поймал несколько насекомых и так старательно изучал их невооруженным глазом, что чуть не потерял зрение, но в конце концов пополнил свою драгоценную коллекцию, а кроме того, успел набросать в общих чертах план фундаментального труда об африканских насекомых. Если бы ему удалось еще найти какого-нибудь нового жука и связать с находкой свое имя, ему нечего больше было бы желать.

Если имение Алвиша было достаточно велико для ученых прогулок кузена Бенедикта, то маленькому Джеку оно казалось огромным, и ему позволяли свободно бегать повсюду. Но малыш не искал удовольствий, столь естественных для его возраста. Он редко покидал мать, которая не любила оставлять его одного и все время боялась какого-нибудь несчастья. Джек часто говорил об отце, которого он так давно не видел. Он просил поскорее вернуться к папе. Он спрашивал мать о старой Нэн, о своем друге Геркулесе, о Бате, Актеоне, Остине и о Динго, который тоже покинул его. Он хотел видеть своего приятеля Дика Сэнда. Впечатлительную детскую душу переполняли счастливые воспоминания, и он жил только ими. Но на расспросы сына миссис Уэлдон могла ответить только тем, что прижимала его к груди и осыпала поцелуями. Все, что она могла сделать, – это не плакать при нем.

Однако миссис Уэлдон не могла не заметить, что во время переезда от Кванзы до Казонде с ней обращались совсем неплохо и ничто не указывало на намерение изменить такое отношение к ней здесь, в имении Алвиша. В фактории жили только те невольники, которые обслуживали самого работорговца. Все прочие представляли собой «товар» и жили в бараках на площади, откуда их и забирали покупатели. Сейчас склады ломились от запасов различных тканей и слоновой кости, – тканей, которые Алвиш обменяет на невольников во внутренних областях Африки, и слоновой кости, которая будет продана на главных рынках континента для вывоза в Европу.

Итак, в фактории жило не много людей. Миссис Уэлдон с Джеком занимали отдельную хижину, кузен Бенедикт – другую. Со слугами работорговца они не встречались. Ели они за одним столом. Кормили их сытно: козлятиной, бараниной, овощами, маниокой, сорго и местными фруктами. К миссис Уэлдон была особо приставлена Халима, молодая невольница; эта дикарка привязалась к ней и, как умела, проявляла свою преданность, несомненно искреннюю.

Миссис Уэлдон почти не видела Алвиша, занимавшего главное здание фактории, и совсем не видела Негоро, который жил где-то в другом месте. Непонятное отсутствие Негоро удивляло и беспокоило миссис Уэлдон.

«Чего он хочет? Чего ждет? – спрашивала она себя. – Зачем он привез нас в Казонде?»

Так прошли пять дней после прибытия в Казонде каравана Ибн Хамиса: два дня до похорон Муани-Лунги и три дня после них.

Несмотря на собственные горести и заботы, миссис Уэлдон не могла забыть о том, что ее муж должен быть охвачен отчаянием – ведь ни его жена, ни его сын не вернулись в Сан-Франциско. Он не мог знать, что его жена приняла роковое решение совершить плавание на борту «Пилигрима», и, вероятно, думал, что она приедет с одним из океанских пароходов. Однако эти пароходы прибывали в порт Сан-Франциско регулярно в положенные сроки, но ни миссис Уэлдон, ни Джека, ни кузена Бенедикта на них не было. Кроме того, пора уже было вернуться в Сан-Франциско и «Пилигриму». Но он не появлялся, и, не получая от него никаких известий, Джеймс Уэлдон, должно быть, занес этот корабль в список пропавших. Но какой страшный удар постигнет его в тот день, когда придет сообщение от его оклендских корреспондентов, что миссис Уэлдон выехала из Новой Зеландии на борту «Пилигрима»! Как поступит мистер Уэлдон? Он, конечно, не примирится с мыслью, что его жена и сын погибли в море. Но где он станет их искать? Конечно, на тихоокеанских островах и, быть может, на побережье Южной Америки. Но никогда ему не придет в голову мысль, что его жена и сын могли попасть в мрачную Африку!

Так рассуждала миссис Уэлдон. Но что могла она предпринять? Бежать? Как? За каждым ее движением следили. А кроме того, бежать означало углубиться в эти густые леса, пойти навстречу тысячам опасностей, чтобы попытаться проделать путь к побережью длиной более двухсот миль!

И все же миссис Уэлдон готова была пойти на этот риск, если не представится никакой другой возможности вернуть себе свободу. Но прежде чем принять решение, она хотела узнать, каковы намерения Негоро.

И она их наконец узнала.

Шестого июня, через три дня после погребения короля Муани-Лунги, Негоро пришел в факторию, где он ни разу не появлялся после своего возвращения, и направился прямо к хижине, в которой поселили его пленницу.

Миссис Уэлдон была одна: кузен Бенедикт совершал очередную научную прогулку, маленький Джек под присмотром Халимы играл внутри ограды фактории.

Негоро толкнул дверь хижины, вошел и сказал без всяких предисловий:

– Миссис Уэлдон, Том и его спутники проданы работорговцу из Уджиджи.

– Да поможет им Бог! – сказала миссис Уэлдон, вытирая слезу.

– Нэн умерла в дороге. Дик Сэнд погиб…

– Нэн умерла! И Дик! – вскричала миссис Уэлдон.

– Да, было только справедливо, чтобы ваш пятнадцатилетний капитан заплатил своей жизнью за убийство Гарриса. Вы одна в Казонде, миссис Уэлдон, совершенно одна и находитесь всецело во власти бывшего кока с «Пилигрима». Понятно?

Увы, Негоро говорил правду даже в том, что касалось Тома и его товарищей. Старый негр, его сын Бат, Актеон и Остин накануне покинули Казонде с караваном работорговца из Уджиджи, даже не получив возможности повидаться с миссис Уэлдон, даже не зная, что она находится в Казонде, в фактории Алвиша. Они уже брели по направлению к области Больших озер. Перед ними лежал путь, длина которого измерялась сотнями миль; не многим людям удалось пройти по нему, и мало кому посчастливилось благополучно вернуться.

– Ну что ж… – прошептала миссис Уэлдон и молча устремила взгляд на Негоро.

– Миссис Уэлдон, – отрывисто заговорил португалец, – я мог бы отомстить вам за все унижения, какие я вынес на «Пилигриме». Но я готов довольствоваться смертью Дика Сэнда! Сейчас я снова становлюсь купцом, и вот какие у меня виды на вас…

Миссис Уэлдон продолжала смотреть на него, не произнося ни слова.

– Вы, – продолжал Негоро, – ваш сын и этот дурень, который гоняется за мухами, представляете собой известную коммерческую ценность. И этой ценностью я намерен воспользоваться. Короче говоря, я намерен вас продать!

– Я – свободный человек! – твердо ответила миссис Уэлдон.

– Если я захочу, вы станете рабыней!

– Кто посмеет купить белую женщину?

– Есть человек, который заплатит за вас столько, сколько я запрошу.

Миссис Уэлдон на мгновение поникла головой. Она знала, что в этой ужасной стране все возможно.

– Вы меня поняли? – повторил Негоро.

– Кто этот человек, которому вы намерены меня продать? – спросила миссис Уэлдон.

– Продать или перепродать, так я полагаю!.. – издевательски ухмыляясь, сказал португалец.

– Как имя этого человека? – настаивала миссис Уэлдон.

– Этот человек… Джеймс Уэлдон, ваш муж!

– Мой муж! – воскликнула миссис Уэлдон, не смея верить своим ушам.

– Он самый, миссис Уэлдон. Ваш муж! Ему-то я и собираюсь не просто вернуть, но продать жену и сына и в качестве бесплатного приложения блаженного кузена!

Миссис Уэлдон задала себе вопрос: нет ли в словах Негоро какой-нибудь ловушки? Но нет, он, очевидно, говорил серьезно. Такому отъявленному негодяю, для которого пожива важнее всего, можно было поверить, если речь шла о выгодной для него сделке. А эта сделка действительно сулила ему немалую прибыль.

– Когда же вы думаете совершить эту продажу? – спросила миссис Уэлдон.

– Как можно скорее.

– Где?

– Здесь. Мистер Уэлдон не задумается приехать в Казонде, чтобы выручить из беды жену и сына?

– Разумеется. Но кто известит его об этом?

– Я сам. Я отправляюсь в Сан-Франциско и повидаюсь с вашим мужем. Денег на путешествие у меня хватит.

– Тех денег, что вы украли на «Пилигриме»?

– Тех самых… и еще других, – нагло ответил Негоро. – Однако я хочу продать вас не только быстро, но и дорого. Я полагаю, ваш муж не пожалеет ста тысяч долларов?..

– Не пожалеет, если они у него есть, – холодно ответила миссис Уэлдон. – Однако мой муж, если вы скажете ему, что меня держат в плену в Казонде, в Центральной Африке…

– Именно так.

– Мой муж не поверит вам, если вы не представите доказательства. Он не будет настолько безрассуден, чтобы по одному вашему слову броситься очертя голову в Казонде.

– Он приедет сюда, – возразил Негоро, – если я доставлю ему написанное вами письмо, в котором вы изложите положение дел и отрекомендуете меня своим верным слугой, счастливо спасшимся от дикарей.

– Я никогда не напишу такого письма! – еще более холодно сказала миссис Уэлдон.

– Вы отказываетесь? – вскричал Негоро.

– Я отказываюсь!

Мысль об опасностях, которым подвергнется ее муж, приехав в Казонде, недоверие, с каким она относилась к обещаниям португальца, легкость, с которой последний, уже получив выкуп, мог задержать мистера Уэлдона, – все эти соображения побудили ее сразу, без раздумья, забыв о том, что она не одна, что с ней ее сын, отклонить предложение Негоро.

– И все-таки вы напишете это письмо! – заявил Негоро.

– Нет! – твердо ответила миссис Уэлдон.

– Берегитесь! – вскричал португалец. – Вы здесь не одна! Ваш сын в моей власти, как и вы сами, и я сумею…

Миссис Уэлдон хотела было сказать, что он не может этого сделать, но сердце ее бешено колотилось, и она не смогла выговорить ни слова.

– Миссис Уэлдон, – закончил Негоро, – обдумайте хорошенько мое предложение. Через неделю я получу от вас письмо к Джеймсу Уэлдону, а не то вы горько раскаетесь в своем упорстве!

С этими словами португалец быстро ушел, не давая воли своему гневу. Но видно было, что он ни перед чем не остановится, чтобы заставить миссис Уэлдон повиноваться.

Глава четырнадцатаяИзвестия о докторе Ливингстоне

Когда миссис Уэлдон осталась одна, первая ее мысль была о том, что Негоро придет за ответом не раньше чем через неделю. Значит, есть время подумать и принять решение. На совесть Негоро полагаться нельзя, но здесь речь шла о его выгоде. Та «коммерческая ценность», какую представляла миссис Уэлдон для своего тюремщика, очевидно, должна была уберечь ее от всяких новых опасностей и от дурного обращения по крайней мере на протяжении ближайших дней. А за это время ей, быть может, удастся придумать такой план, который позволил бы ей вернуться к своему мужу без того, чтобы этот последний вынужден был бы приехать в Казонде. Она не сомневалась, что, получив ее письмо, Джеймс Уэлдон тотчас же помчится в Африку, невзирая на опасность этого путешествия, в самые страшные ее края. Но кто поручится, что ему разрешат беспрепятственно выехать из Казонде с женой, ребенком и кузеном Бенедиктом, когда сто тысяч долларов уже будут в руках у Негоро? Достаточно ведь простого каприза королевы Муаны, чтобы всех их задержали здесь! Не лучше ли было бы, если бы передача пленников и уплата выкупа произошли где-нибудь в определенном месте на океанском побережье? Это избавило бы мистера Уэлдона от необходимости предпринимать опасную поездку во внутренние области Африки и позволило бы им преодолеть трудности, чтобы не сказать – невозможность, возвращения.

Вот о чем раздумывала миссис Уэлдон. Вот почему она отказалась сразу же принять предложение Негоро и дать ему письмо для мужа. Она понимала также, что Негоро предоставил ей неделю на размышление только потому, что ему самому нужно было время, чтобы подготовиться к поездке, иначе он постарался бы добиться своего гораздо раньше.

– Неужели он действительно намерен разлучить меня с сыном? – прошептала миссис Уэлдон.

В этот миг Джек вбежал в хижину. Мать инстинктивно схватила его на руки и прижала к груди так крепко, словно Негоро уже стоял рядом, готовясь отнять у нее ребенка.

– Мама, ты чем-то огорчена? – спросил мальчик.

– Нет, сынок, нет! – ответила миссис Уэлдон. – Я думала о папе. Тебе хочется повидать его?

– Да, мама, очень хочется! Он приедет сюда?

– Нет… нет! Он не должен приезжать!

– Значит, мы поедем к нему?

– Да, Джек!

– Мой друг Дик тоже? И Геркулес? И старый Том?

– Да… да… – ответила миссис Уэлдон и опустила голову, чтобы скрыть слезы.

– Папа прислал письмо? – спросил Джек.

– Нет, дорогой.

– Значит, ты сама напишешь ему?

– Да… может быть, – ответила мать.

Сам того не зная, Джек заговорил как раз о том, чем были заняты мысли миссис Уэлдон, и, чтобы прекратить эти расспросы, она осыпала ребенка поцелуями.

Надо сказать, что к различным причинам, по которым миссис Уэлдон отказывалась дать Негоро письмо, прибавилось еще одно немаловажное соображение. У нее совершенно неожиданно возникла надежда вернуть себе свободу не только без вмешательства мужа, но и вопреки воле Негоро. Это был лишь проблеск надежды, слабый луч, но все же он забрезжил в ее душе.

Дело в том, что за несколько дней до этого она случайно услышала обрывки разговора, которые пробудили у нее надежду на близкую и совершенно неожиданную помощь.

Алвиш и один торговец-метис из Уджиджи разговаривали в саду, неподалеку от хижины, где жила миссис Уэлдон. Вряд ли можно удивляться, что темой разговора этих уважаемых негоциантов была именно работорговля. Торговцы людьми обсуждали свои дела. Они говорили о своих довольно печальных видах на будущее: их беспокоили усилия англичан прекратить торговлю невольниками не только за пределами Африки, для чего они пустили в ход свои крейсеры, но и внутри континента – с помощью миссионеров и путешественников.

Жозе-Антониу Алвиш полагал, что научные исследования и географические открытия отважных путешественников по внутренней Африке могут сильно помешать свободе коммерческих операций работорговцев. Его собеседник всецело соглашался с этим мнением и считал, что всех этих ученых путешественников и попов следовало бы встречать ружейным огнем.

Нередко так действительно и бывало, но, к великому огорчению почтенных торговцев, тотчас же после убийства одного любопытного путешественника являлось несколько других, не менее любопытных. А потом, возвратившись на родину, эти люди распускали «сильно преувеличенные», как говорил Алвиш, слухи об ужасах работорговли и чрезвычайно вредили этому и без того не пользующемуся особым уважением делу.

Метис сочувственно поддакивал ему и особенно оплакивал положение на рынках в Ньянгве, Уджиджи, Занзибаре и во всей области Больших озер. Там побывали один за другим Спик, Грант, Ливингстон, Стэнли и многие другие. Это же целое нашествие! Скоро туда переберется вся Англия и вся Америка!

Алвиш посочувствовал собрату и признал, что Западная Африка в этом отношении счастливее: до сих пор ее меньше обижали, то есть меньше посещали. Однако эпидемия путешествий начинает расширяться. Правда, Казонде она еще не захватила, но Кассанго и Бие, где у Алвиша тоже есть фактории, уже находятся под угрозой. Помнится даже, что Гаррис говорил Негоро о некоем лейтенанте Камероне, у которого хватит наглости пересечь всю Африку от одного берега до другого и, ступив на африканскую землю в Занзибаре, выйти через Анголу.

Опасения работорговцев были вполне обоснованны. Известно, что несколькими годами позже описываемых нами событий Камерон на юге и Стэнли на севере действительно проникли в неисследованные области Западной Африки и, описав затем все ужасы торговли людьми, разоблачили неслыханную жестокость работорговцев, а также продажность европейских чиновников, покровительствовавших этому гнусному промыслу, и указали, на кого падает ответственность за такое положение вещей.

Об этих исследованиях Стэнли и Камерона ни Алвиш, ни метис из Уджиджи, естественно, пока еще ничего не знали. Но то, что они знали, то, о чем они говорили, то, что услышала миссис Уэлдон и что представляло для нее такой интерес, то, что, короче говоря, укрепило ее решимость не сдаваться на требования Негоро, было следующее: Ливингстон, вероятно, в ближайшие дни прибудет в Казонде.

А прибытие Ливингстона с его эскортом, влияние, которым этот великий путешественник пользовался во всей Африке, поддержка, в которой не могли ему отказать португальские власти, – все это могло принести свободу самой миссис Уэлдон и ее близким, наперекор Негоро, наперекор Алвишу! Может быть, совсем скоро пленники вернутся на родину, и Джеймсу Уэлдону не придется для этого рисковать жизнью в путешествии, результаты которого могли быть лишь очень печальны!

Но насколько правдоподобно, что доктор Ливингстон скоро посетит эту часть континента? Да, это весьма правдоподобно, ибо, следуя по такому пути, он завершил бы свое исследование Центральной Африки.

Хорошо известно, какова была героическая жизнь сына мелкого торговца чаем из деревни Блэнтайр, в графстве Лэнарк. Дэвид Ливингстон родился 13 марта 1813 года и был вторым из шестерых детей. Получив богословское и медицинское образование, Ливингстон после недолгой работы в Лондонском миссионерском обществе прибыл в 1840 году в Кейптаун с намерением присоединиться к миссионеру Моффату в Южной Африке.

Из Кейптауна будущий путешественник отправился в землю бечуанов. Он был первым белым, исследовавшим эту область. Возвратившись в Куруман, он женился на дочери Моффата, которая оказалась достойной спутницей его жизни, и в 1843 году основал миссию в долине Маботса.

Через четыре года Ливингстон переселился в Колобенг, в области бечуанов, в двухстах двадцати пяти милях к северу от Курумана.

Еще через два года, в 1849 году, Ливингстон покинул Колобенг вместе с женой, тремя детьми и двумя друзьями – Осуэллом и Мерреем; первого августа того же года открыл озеро Нгами и вернулся в Колобенг, спустившись вниз по течению реки Цуги.

Во время этого путешествия враждебность дикарей помешала Ливингстону исследовать страну за озером Нгами. Вторая попытка оказалась столь же неудачной. Зато третья увенчалась успехом. Предприняв затем новое путешествие на север, в котором участвовала вся его семья и его друг Осуэлл, Ливингстон, следуя по течению Нхобе, притока Замбези, после труднейшего путешествия, во время которого лишения, недостаток пищи и воды чуть было не стоили жизни его детям, добрался до земель племени макололов. Их вождь Себитуане встретил Ливингстона в Линьянти. В конце июня 1851 года река Замбези была открыта, и отважный исследователь вернулся в Кейптаун, чтобы отправить на родину, в Англию, свою семью.

Неустрашимый Ливингстон хотел во время нового опасного путешествия вглубь страны подвергать риску только свою жизнь.

На сей раз он намеревался пересечь Африку наискось с юга на запад, выйдя из Кейптауна и достигнув Сан-Паулу-ди-Луанды.

Ливингстон выступил в путь 3 июня 1852 года в сопровождении нескольких туземцев. Достигнув Курумана, он пошел вдоль границы пустыни Калахари. 31 декабря он вошел в Литубарубу и увидел, что страна бечуанов совершенно разорена бурами – потомками голландских колонистов, которые владели Каплендом до того, как его захватили англичане.

Из Литубарубы Ливингстон вышел 15 января 1853 года. Он проник в сердце области бамангватов и 23 мая добрался до Линьянти, где молодой вождь племени макололов Секелету принял его с большим почетом.

Здесь Ливингстон, которого надолго задержал приступ опасной лихорадки, изучал быт и нравы этой страны и впервые узнал, какие страшные опустошения производит в Африке работорговля.

Месяцем позже он спустился вниз по течению Нхобе, до впадения ее в Замбези, побывал в Наньеле, Катонге, Либонте и добрался наконец до места слияния Замбези с Либой[69], задумал здесь экспедицию вверх по течению этой реки до западных владений Португалии и, чтобы как следует подготовить все необходимое для этой экспедиции, после девятинедельной отлучки вернулся в Линьянти.

Одиннадцатого ноября 1853 года Ливингстон во главе отряда из двадцати семи макололов выступил из Линьянти и 27 декабря достиг устья Либы. Затем он поднялся вверх по течению реки, в земли племени балунда, – до того места, где в Либу впадает текущая с востока Макондо. Он был первым белым человеком, проникнувшим в эту область.

Четырнадцатого января 1854 года Ливингстон вступил в Шинте, резиденцию самого могущественного из царьков племени балунда, который оказал ему хороший прием, и через несколько дней переправился на противоположный берег Либы и 26 января оказался во владениях короля Катеме. Здесь его тоже встретили гостеприимно, и 20 февраля отряд Ливингстона уже стоял лагерем на берегу озера Дилоло.

Тут началась полоса неудач. Местность становилась труднопроходимой, туземцы требовали платы за проход и иногда нападали на караван, собственный отряд Ливингстона взбунтовался, и ему грозила смерть. Менее энергичный человек отступил бы перед этими трудностями. Но доктора Ливингстона они не сломили, и 4 апреля он добрался до берегов Кванго – полноводной реки, которая образует восточную границу португальских владений и на севере впадает в Конго.

Шесть дней спустя Ливингстон вступил в Кассангу, где его видел работорговец Алвиш, и 31 мая прибыл в Сан-Паулу-ди-Луанду. Так закончилось это длившееся два года путешествие, во время которого Африка впервые была пересечена наискось с юга на запад.

Двадцать четвертого сентября того же года Дэвид Ливингстон вышел из Сан-Паулу-ди-Луанды. Он следовал вдоль правого берега Кванзы – той самой Кванзы, которая сыграла такую роковую роль в судьбе Дика Сэнда и его спутников, – дошел до места слияния этой реки с Ломбе, встречая по пути множество невольничьих караванов, вторично прошел через Кассангу, покинул ее 20 февраля, переправился через Кванго и в Кававе достиг бассейна реки Замбези. 8 июля он снова был на берегу озера Дилоло, затем снова увидел Шинте, спустился вниз по течению Замбези и возвратился в Линьянти, откуда вновь выступил в путь 3 ноября 1855 года.

Эта часть путешествия должна была завершить первое в истории пересечение Центральной Африки от западного до восточного ее берега.

Открыв знаменитый водопад Виктория – «Грохочущий дым», Дэвид Ливингстон покинул берега Замбези и направился на северо-восток. Путешествие по области племени батока, где люди одуряли себя курением гашиша, посещение могущественного местного царька Семалембуэ, переправа через Кафуэ, снова Замбези, визит к королю Мбурума, осмотр развалин старинного португальского города Зумбо, встреча 17 января 1856 года с царьком Мпенде, в то время воевавшим с португальцами, и, наконец, прибытие 2 марта в Тете на берегу Замбези – таковы были главные этапы этого пути. 22 апреля Ливингстон покинул это поселение, некогда славившееся своим богатством, спустился к дельте Замбези и прибыл в Келимане близ ее устья 20 мая, через четыре года после того, как покинул Кейптаун. 12 июля он отплыл на корабле к острову Маврикий и 22 декабря, после шестнадцатилетнего отсутствия, вернулся в Англию.

Здесь знаменитого путешественника ждала торжественная встреча, премия Парижского географического общества, большая медаль Лондонского географического общества. Всякий другой на его месте решил бы, что заслужил отдых, но Ливингстон думал иначе. 1 марта 1858 года он в сопровождении своего брата Чарльза, капитана Бединдфилда, Торнтона, Бейнса, врачей Кирка и Меллера снова отправился в Африку и в мае высадился на мозамбикском берегу, намереваясь приступить к исследованию бассейна Замбези.

Не всем суждено было вернуться из этого путешествия.

Маленький пароходик «Ma-Роберт» позволил исследователям подняться вверх по течению великой реки через рукав Конгоне. В Тете они прибыли 8 сентября. В январе 1859 года – разведка нижнего течения Замбези и ее левого притока Шире; в апреле того же года – поездка к озеру Ширва, исследование области Манганья; 10 сентября – открытие озера Ньяса; 9 августа 1860 года – возвращение к водопаду Виктория; 31 января 1861 года – прибытие в устье Замбези епископа Маккензи и его спутников; в марте 1861 года – исследование Рувумы на пароходе «Пионер»; в сентябре 1861 года – возвращение на озеро Ньяса и пребывание там до конца октября; 30 января 1862 года – прибытие второго парохода, «Леди Ньяса», на котором приехала миссис Ливингстон. Таковы были главные события первых лет работы этой новой экспедиции. К тому времени епископ Маккензи и один из миссионеров уже умерли, не выдержав ужасного климата, а 27 апреля скончалась на руках мужа миссис Ливингстон.

В мае того же года Ливингстон попытался вторично исследовать Рувуму, а затем, в конце ноября, он вернулся к Замбези и поднялся вверх по течению Шире, потерял в апреле 1863 года своего спутника Торнтона, отослал в Европу своего брата Чарльза и доктора Кирка, которые были совершенно истощены болезнями, и сам 10 ноября в третий раз посетил озеро Ньяса и завершил его географическое описание. Спустя три месяца он вернулся к устью Замбези, откуда направился в Занзибар, и 20 июля 1864 года, после пятилетнего отсутствия, прибыл в Лондон. Там он напечатал свой труд, озаглавленный: «Исследование Замбези и ее притоков».

28 января 1866 года Ливингстон снова высадился в Занзибаре. Он начинал новое путешествие, четвертое по счету!

8 августа, после того как он своими глазами видел ужасающие сцены, порождаемые в этой стране работорговлей, доктор Ливингстон, сопровождаемый на этот раз лишь несколькими сипаями[70] и неграми, прибыл в Мокалаозе на берегу озера Ньяса. Через шесть недель большая часть эскорта бежала и, возвратившись в Занзибар, распространила там ложный слух о смерти Ливингстона.

Но отважный путешественник не отступил. Он решил исследовать местность, лежащую между озерами Ньяса и Танганьика. 10 декабря вместе с несколькими проводниками-туземцами Ливингстон переправился через реку Лвангва и 2 апреля 1867 года дошел до озера Льеммба. Тут он заболел, и целый месяц жизнь его висела на волоске. Едва оправившись от болезни, он 30 августа добирается до озера Мверу, исследует его северный берег и 21 ноября приходит в город Казембе, где отдыхает сорок дней, успевая за это время дважды побывать на озере Мверу.

Из Казембе Ливингстон двинулся на север с намерением побывать в крупном населенном пункте Уджиджи, на берегу озера Танганьика. Захваченный разливами, покинутый проводниками, он вынужден был вернуться в Казембе, повернул 6 июля на юг и через шесть недель уже достиг большого озера Бангвеулу. Здесь он оставался до 9 августа, а затем опять попытался пройти на север, к Танганьике.

Какое это было мучительное путешествие! Героический путешественник настолько ослабел, что с 7 января 1869 года его несли на руках. В феврале он наконец увидел Танганьику и добрался до Уджиджи, где нашел кое-какие вещи, отправленные на его имя из Калькутты Восточным обществом.

У Ливингстона была теперь только одна мысль: продвинуться к северу от Танганьики и достичь истоков или долины Нила. 21 сентября он был в Бамбаре, в Маниеме, области людоедов, и дошел до реки Луалабы, которая, как догадывался Камерон и как впоследствии установил Стэнли, представляет собой верховье Заира или Конго. В Мамогеле болезнь снова свалила Ливингстона с ног на восемьдесят дней. С ним оставалось только трое слуг. Наконец 21 июля 1871 года он отправился в обратный путь к Танганьике и только 23 октября добрался до Уджиджи. Болезнь и лишения превратили его в настоящий скелет.

В продолжение всего этого долгого времени от Ливингстона не поступало никаких известий. В Европе его уже считали умершим, сам он больше не надеялся, что кто-нибудь поможет ему.

Через одиннадцать дней после возвращения Ливингстона в Уджиджи в четверти мили от озера раздались ружейные выстрелы. Ливингстон вышел из своего шалаша. Перед ним был человек – белый.

– Доктор Ливингстон, не так ли? – спросил он.

– Да, – ответил путешественник и, радушно улыбаясь, приподнял фуражку.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Слава богу! – сказал белый. – Наконец-то я нашел вас.

– Я счастлив, что я тут и мог встретить вас, – ответил Ливингстон.

Вновь прибывший был американец Стэнли, репортер газеты «Нью-Йорк геральд». Директор этой газеты, мистер Беннет, послал его в Африку на поиски Дэвида Ливингстона.

В октябре 1870 года Стэнли без колебаний, без громких фраз, просто, как и подобает героям, сел в Бомбее на корабль, доплыл до Занзибара и отправился дальше почти по тому же маршруту, как Спик и Бертон; перенеся в пути бесчисленные лишения, много раз рискуя жизнью, он прибыл наконец в Уджиджи.

Ливингстон и Стэнли подружились, вместе предприняли экспедицию на лодках к северным берегам Танганьики, добрались до мыса Магалы и после тщательного исследования пришли к выводу, что водостоком для озера Танганьика служит один из притоков Луалабы. Через несколько лет Камерон и сам Стэнли сумели неопровержимо доказать правильность этого предположения. 12 декабря Ливингстон и его спутник вернулись в Уджиджи.

Стэнли готовился вернуться на родину. 27 декабря, после восьмидневного плавания, он и Ливингстон прибыли в Уримбу. 23 февраля они были уже в Куихаре.

12 марта настал день прощания.

– Вы совершили то, на что решились бы немногие, и сделали все гораздо лучше, чем многие испытанные путешественники, – сказал Ливингстон Стэнли. – Я бесконечно вам признателен. Да будет над вами и вашими начинаниями благословение Господне.

– Надеюсь еще увидеть вас живым и здоровым среди нас, – ответил Стэнли, крепко пожимая ему руку. И, быстро вырвавшись из его объятий, отвернулся, чтобы скрыть слезы. – Прощайте, доктор, дорогой друг, – сказал он глухим голосом.

– Прощайте, – тихо ответил Ливингстон.

Стэнли уехал и 12 июля 1872 года высадился в Марселе.

Ливингстон продолжал свои исследования. Проведя в Куихаре пять месяцев, он 25 августа в сопровождении трех его черных слуг – Сузи, Шума и Амоды, двух других слуг, пятидесяти шести туземцев, оставленных ему Стэнли, и Джекоба Уэйнрайта отправился к южному берегу Танганьики.

Через месяц после выступления караван прибыл в Мурá. Всю дорогу бушевали ураганы, вызванные страшной засухой. Затем начались дожди. Вьючных животных кусали мухи цеце, и они гибли. Туземное население держалось враждебно. Все же 24 января 1873 года маленькая экспедиция Ливингстона пришла в Читункве. 27 апреля, обогнув с востока озеро Бангвеулу, она направилась к деревне Читамбо.

Именно здесь несколько работорговцев видели Ливингстона. Об этом-то они и сообщили Алвишу и его достойному сотоварищу из Уджиджи. Вполне можно было предполагать, что Ливингстон, закончив исследования южного берега Танганьики, двинется на запад, к Лоанде, в еще не исследованные им места. Оттуда он направится в Анголу, в мрачный край работорговли, дойдет до Казонде – маршрут этот казался вполне естественным.

Миссис Уэлдон вправе была рассчитывать на скорое появление великого путешественника – ведь прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как его видели на южном берегу озера Бангвеулу.

Но увы, 13 июня, накануне дня, когда Негоро должен был явиться за письмом, сулившим ему сто тысяч долларов, в Казонде пришла весть, доставившая большую радость Алвишу и прочим работорговцам: на заре, 1 мая 1873 года, доктор Дэвид Ливингстон скончался.

Маленький караван Ливингстона добрался 29 апреля до деревни Читамбо, расположенной на южном берегу Бангвеулу. Ливингстона несли на носилках. Ночью 30 апреля под влиянием сильной боли он застонал, чуть слышно произнес: «Боже мой! Боже мой!» – и снова впал в забытье.

Через час он позвал своего слугу Сузи, попросил принести лекарства, а затем прошептал слабым голосом:

– Хорошо… Теперь можешь идти!

Около четырех часов утра Сузи и пять человек из экспедиции вошли в хижину путешественника.

Дэвид Ливингстон стоял на коленях около своей койки, уронив голову на руки, и, казалось, молился.

Сузи осторожно коснулся пальцем его щеки: она была холодна.

Дэвид Ливингстон умер.

Десять месяцев спустя верные слуги после бесконечных трудностей донесли его тело до Занзибара, и 12 апреля 1874 года Ливингстон был похоронен в Вестминстерском аббатстве, среди других великих людей Англии, которых она чтит не менее своих королей.

Глава пятнадцатаяКуда может завести Мантикора

Утопающий хватается за соломинку. Как бы слабо ни мерцал луч надежды, глаза приговоренного к смерти ищут его с жадностью.

Так же было и с миссис Уэлдон, и нетрудно представить себе ее горе, когда она узнала из уст самого Алвиша, что доктор Ливингстон только что скончался в маленькой негритянской деревне на берегу Бангвеулу. Она почувствовала себя вдруг такой одинокой и несчастной. Ниточка, связывавшая ее с путешественником, а через него и с цивилизованным миром, вдруг оборвалась. Спасительная соломинка ускользнула из ее рук, луч надежды угасал у нее на глазах. Том и его товарищи ушли из Казонде к Большим озерам. О Геркулесе по-прежнему не было никаких известий. Миссис Уэлдон видела, что ей не на кого больше рассчитывать… Осталось только принять предложение Негоро, но постараться изменить его так, чтобы обеспечить благополучный исход дела.

Четырнадцатого июня, в назначенный день, Негоро явился в хижину миссис Уэлдон.

Португалец, по своему обыкновению, вел себя как деловой человек. Он прежде всего заявил, что не уступит ни одного цента из назначенной суммы выкупа, которой, впрочем, его пленница не оспаривала. Однако и миссис Уэлдон проявила немалую деловитость, ответив ему следующими словами:

– Если вы хотите, чтобы сделка состоялась, не делайте ее невозможной, предъявляя неприемлемые требования. Обмен нашей свободы на сумму, которую вы требуете, может быть произведен без того, чтобы мой муж приезжал в эту страну, – вы же знаете, что здесь делают с белыми. Я ни за что на свете не соглашусь на его приезд.

Немного поколебавшись, Негоро согласился, и миссис Уэлдон добилась того, что Джеймс Уэлдон не должен будет предпринимать рискованное путешествие в Казонде. Он приедет в Моссамедиш – маленький порт на южном берегу Анголы, часто посещаемый кораблями работорговцев и хорошо известный Негоро. Негоро привезет туда мистера Уэлдона, и туда же, в Моссамедиш, агенты Алвиша доставят к условленному сроку миссис Уэлдон, Джека и кузена Бенедикта. Мистер Уэлдон внесет выкуп, пленники получат свободу, а Негоро, который будет играть перед мистером Джеймсом Уэлдоном роль безупречно честного человека, исчезнет, как только прибудет корабль.

Этот пункт соглашения, которого добилась миссис Уэлдон, был очень важен. Таким образом она избавляла своего мужа от опасного путешествия в Казонде, от риска быть задержанным там после того, как он внесет выкуп, и от опасностей обратного пути. Расстояние же в шестьсот миль, отделяющее Казонде от Моссамедиша, не пугало миссис Уэлдон. Если этот переход будет совершен в таких же условиях, как ее путешествие от Кванзы до Казонде, то он будет не так труден. К тому же Алвиш, получавший свою долю выкупа, будет заинтересован в том, чтобы пленников доставили на место здравыми и невредимыми.

Договорившись обо всем с Негоро, миссис Уэлдон написала мужу письмо, давая работорговцу возможность на время выдать себя за преданного ей слугу, которому посчастливилось бежать из плена. Негоро взял письмо, которое, несомненно, должно было заставить Джеймса Уэлдона без колебаний последовать за ним в Моссамедиш, и на следующий день в сопровождении эскорта из двадцати негров двинулся на север. Почему он выбрал это направление? Намеревался ли он устроиться пассажиром на каком-либо из кораблей, которые заходили в устье Конго и избежать таким образом португальских поселений и каторжных тюрем, где он не раз бывал невольным гостем? Весьма вероятно. По крайней мере именно такое объяснение он дал Алвишу.

После его отъезда миссис Уэлдон оставалось только постараться наладить свою жизнь в Казонде так, чтобы возможно более сносно провести время, которое ей оставалось прожить в Казонде. Отсутствие Негоро при самых благоприятных обстоятельствах должно было продлиться три-четыре месяца – это был наименьший срок, который требовался на поездку в Сан-Франциско и обратно.

Миссис Уэлдон не собиралась покидать имение Алвиша. Здесь она сама, ее ребенок и кузен Бенедикт были в относительной безопасности. Заботливость Халимы намного смягчала лишения этого заточения. Да и вряд ли работорговец согласился бы выпустить пленников из своей фактории. Большой барыш, который сулил ему выкуп, стоил забот строгого надзора. Алвиш был даже рад, что ему не пришлось покидать Казонде для поездки на фактории в Бие и Касанге. Во главе новой экспедиции, отправленной для захвата рабов, вместо него стал Коимбра. Жалеть об отсутствии этого пьяницы, конечно, не приходилось.

Негоро перед своим отъездом оставил Алвишу подробнейшие наставления насчет миссис Уэлдон. Нужно было бдительно следить за ней. Никто не знал, что сталось с Геркулесом. Если он не погиб в опасных дебрях провинции Казонде, он, возможно, постарается как-нибудь подобраться к фактории и вырвать пленников из рук Алвиша. Работорговец превосходно понял дело, которое пахло многими тысячами долларов. Он заявил, что будет присматривать за миссис Уэлдон, как за собственной кассой.

Итак, монотонная жизнь, начавшаяся с прибытием пленницы в факторию, продолжалась. Все, что происходило в этих стенах, в точности повторяло быт туземцев. Алвиш строго придерживался в своем доме обычаев коренных жителей Казонде. Женщины в фактории делали то же, что делали бы в городе, угождая своим мужьям или хозяевам. Они толкли тяжелыми пестами в деревянных ступах рис, чтобы вышелушить зерна; веяли и просеивали кукурузу, растирая ее между двумя камнями, и приготовляли крупу, из которой туземцы варят похлебку под названием «мтиелле»; собирали урожай сорго, похожего на хрупкое просо, – о том, что оно созрело, только что торжественно оповестили население; извлекали благовонное масло из косточек «мпафу» – похожих на оливки плодов, из эссенции которых вырабатывают духи, очень любимые туземцами; пряли хлопок, быстро вращая веретена длиною в полтора фута; выделывали материю из древесной коры, отбивая ее колотушками; выкапывали корни маниоки, возделывали землю под растения, идущие в пищу: маниоку, из которой делают муку – «касаву»; бобы, которые растут на деревьях высотою в двадцать футов в стручках, называемых «мозитзано», длиною в пятнадцать дюймов; арахис, из которого выжимают идущее в пищу масло; светло-голубой многолетний горох, известный под названием «чилобе», – цветы его придают некоторую остроту пресному вкусу вареного сорго; местный кофе; сахарный тростник, из сока которого делают сладкий сироп; лук, гуаяву, кунжут, огурцы, зерна которых жарят, как каштаны; приготовляли хмельные напитки: «малофу» из бананов, «помбе» и всякие настойки; ухаживали за домашними животными – за коровами, которые позволяют себя доить только в присутствии теленка или хотя бы чучела теленка, за малопородистыми короткорогими телками, иногда с горбом на холке, за козами, которые в этой стране, где мясо служит обычным продуктом питания, стали важным предметом обмена и, можно сказать, являются такой же ходячей монетой, как рабы; и, наконец, заботились о домашней птице, о свиньях, овцах, быках и т. д. Этот длинный перечень показывает, какие тяжелые работы возлагаются на слабый пол в диких областях Африканского континента.

А мужчины в это время курили табак или гашиш, охотились на слонов или на буйволов, нанимались к работорговцам для захвата невольников. Сбор кукурузы или охота на рабов, как всякий сбор урожая и всякая охота, производятся в определенный сезон.

Из всех этих разнообразных занятий миссис Уэлдон видела в фактории Алвиша только те, которые выпадали на долю женщин. Она иногда останавливалась возле работавших туземок и смотрела на них, а они, надо сказать, встречали ее далеко не приветливыми гримасами. Они инстинктивно ненавидели белых и, хотя знали, что миссис Уэлдон – пленница, нисколько не сочувствовали ей. Только Халима была исключением, и миссис Уэлдон, запомнив несколько слов из туземного наречия, скоро научилась кое-как объясняться с юной невольницей.

Маленький Джек часто сопровождал свою мать, когда она прогуливалась по фактории, но ему очень хотелось выбраться за ее ограду. А ведь там на огромном баобабе были сделаны из нескольких прутьев гнезда марабу и гнезда «суимангов» с алыми грудками и горлышками, похожих на ткачиков; там были «вдовушки», таскающие для своих гнезд солому из крыш; и птицы-носороги с сильным и красивым голосом; светло-серые, с красными хвостами, попугаи, которых маньемы называют «роус» и дают это имя вождям племен; и насекомоядные «друго», похожие на коноплянок, но только с красным клювом. Сотни бабочек вились там и сям над кустами, особенно по соседству с ручейками, протекавшими по фактории. Но бабочки интересовали больше кузена Бенедикта, чем Джека, и мальчик очень жалел, что он еще не вырос и не может заглянуть через ограду фактории. Увы, где теперь его бедный друг Дик Сэнд, который помогал ему влезать так высоко на мачты «Пилигрима»? Вот вместе они влезли бы на ветки этих деревьев, вершины которых подымались вверх на сотню футов! Как им было бы тогда весело!..

Кузен Бенедикт – тот чувствовал себя отлично повсюду, лишь бы вокруг него было достаточно насекомых. Ему посчастливилось найти в фактории и изучить, насколько он мог сделать это без очков и лупы, крошечную пчелку, которая откладывает свои яички в ходы древоточцев, и паразитирующую осу-сфекса, которая кладет яйца в чужие ячейки, как кукушка подкидывает свои яйца в гнезда других птиц. В фактории, особенно вблизи ручейков, не было недостатка в москитах, и они разукрасили его своими укусами до неузнаваемости. А когда миссис Уэлдон упрекала кузена Бенедикта за то, что он позволил зловредным насекомым так изуродовать себя, ученый, до крови расчесывая себе кожу, отвечал:

– Что поделаешь, кузина Уэлдон, таков их инстинкт. Нельзя на них за это сердиться!

И наконец однажды – это было 17 июня – кузен Бенедикт чуть не стал счастливейшим из энтомологов. Однако это происшествие, которое имело самые неожиданные последствия, заслуживает более обстоятельного рассказа.

Было около одиннадцати часов утра. Невыносимая жара заставила всех обитателей фактории спрятаться в хижины, и даже на улицах Казонде нельзя было встретить ни одного местного жителя.

Миссис Уэлдон дремала, сидя возле маленького Джека, который крепко спал. Даже кузен Бенедикт ощутил воздействие этого тропического зноя и отказался от очередной энтомологической прогулки, – скажем прямо, сделал он это с крайней неохотой, потому что слышал, как под палящими лучами полуденного солнца в воздухе гудит бесчисленное множество насекомых. И все же он, хотя и с глубоким сожалением, скрылся в своей хижине, и сон уже начал овладевать им.

И вдруг, когда глаза его уже наполовину закрылись, он услышал какое-то жужжание, невыносимо раздражающий звук, который насекомое производит взмахами своих крылышек, – иные насекомые могут производить пятнадцать-шестнадцать тысяч взмахов крылышками в секунду.

– Насекомое! – вскричал кузен Бенедикт, мгновенно пробудившись и переходя из горизонтального положения в вертикальное.

Что в хижине жужжит насекомое, не могло быть никакого сомнения. Хотя кузен Бенедикт страдал близорукостью, слух у него был необычайно тонкий, и он мог даже отличать одно насекомое от другого по характеру его жужжания. И вот жужжание этого насекомого показалось кузену Бенедикту незнакомым, а судя по его силе, оно должно было исходить от какого-то гиганта.

«Что же это за насекомое?» – спрашивал себя энтомолог. И он отчаянно щурил близорукие глаза, стараясь и без очков обнаружить источник звука. Его энтомологический инстинкт подсказывал ему, что перед ним открывается возможность свершить славный подвиг, что насекомое, по милости Провидения залетевшее к нему в хижину, – не какой-нибудь заурядный жук.

Кузен Бенедикт замер, сидя на своей кровати. Он весь обратился в слух. Солнечный луч слегка освещал полумрак, царивший в лачуге. И кузен Бенедикт заметил большое черное пятно, кружившее в воздухе, но слишком далеко, так что он никак не мог его рассмотреть. Кузен Бенедикт затаил дыхание, и даже если бы неизвестный гость укусил его, он не шелохнулся бы, чтобы не спугнуть его.

Наконец жужжащее насекомое, описав множество кругов около него, село ему на голову. Рот кузена Бенедикта дрогнул, словно пытаясь расплыться в улыбке – и в какой улыбке! Он чувствовал, как легкое насекомое бегает по его волосам. Его неудержимо тянуло поднять руку к голове и схватить насекомое, но он сумел подавить в себе это желание и поступил правильно.

«Нет, нет! – думал кузен Бенедикт. – Я могу промахнуться или, что еще хуже, причинить ему вред. Подожду, пока оно спустится ниже. Вот оно бежит! Я чувствую, как его лапки касаются моего черепа… Это, наверное, очень крупное насекомое. Господи, сделай так, чтобы оно спустилось на кончик моего носа, и тогда, скосив глаза, я смогу, пожалуй, рассмотреть его и определить, к какому отряду, роду, семейству, подсемейству и группе оно принадлежит!»

Так думал кузен Бенедикт. Но расстояние от остроконечной макушки его головы до кончика его довольно длинного носа было очень велико. И сколько других путей могло избрать прихотливое насекомое – например, в сторону ушей или затылка, – путей, уводящих его от глаз ученого, не говоря уж о том, что оно могло в любую секунду взлететь, покинуть темную хижину и исчезнуть в солнечных лучах, там, где оно, без сомнения, проводит свою жизнь и куда его должно привлекать жужжание его сородичей.

Кузен Бенедикт подумал обо всем этом. Никогда еще за всю свою жизнь энтомолога он не переживал столь тревожных минут. Африканское шестиногое неизвестного науке семейства, или неизвестного вида, или хотя бы неизвестного подвида сидело у него на темени, и он мог распознать его только в том случае, если оно соблаговолит приблизиться к его глазам на расстояние одного дюйма.

Однако небеса, вероятно, услышали моления кузена Бенедикта. Побродив по его растрепанным волосам, подобным зарослям дикого кустарника, насекомое медленно начало спускаться по лбу кузена Бенедикта, и у него наконец появилась надежда, что оно доберется до его переносицы. А раз уж оно доберется до этой вершины, то почему бы ему не спуститься к подножию?

«Я бы на его месте обязательно спустился!» – думал достойный ученый.

По правде говоря, всякий другой на его месте, естественно, изо всей силы хлопнул бы себя рукой по лбу, чтобы убить или хотя бы прогнать назойливое насекомое. Ощущать, как шесть лапок бегают по коже, не говоря уж об опасности укуса, и не сделать ни единого движения – согласитесь, что это был чистейшей воды героизм. Спартанец, позволявший лисице терзать свою грудь, или римлянин, державший в голой руке раскаленные угли, не лучше владели собой, чем кузен Бенедикт, который, несомненно, был прямым потомком этих двух героев!

Насекомое после двух дюжин поворотов и кругов добралось до переносицы. Тут оно на секунду заколебалось, и у кузена Бенедикта бешено застучало сердце. Поднимется ли насекомое вверх на лоб или спустится вниз по носу?

Оно спустилось. Кузен Бенедикт почувствовал, как мохнатые лапки семенят по его носу. Насекомое не сворачивало ни вправо, ни влево. На секунду оно задержалось между трепещущими крыльями ноздрей на легкой горбинке носа ученого, великолепно приспособленной для очков. Оно перебралось через ложбинку, возникшую от постоянного ношения того оптического прибора, которого так не хватало сейчас бедному кузену Бенедикту, а затем остановилось на самом кончике носа.

Лучшего места насекомое не могло выбрать. Сведя в одну точку линии зрения обоих своих глаз, кузен Бенедикт мог теперь, словно через увеличительное стекло, рассмотреть насекомое.

– Боже мой! – вскричал кузен Бенедикт вне себя от радости. – Бугорчатая мантикора!

Увы, следовало не кричать, а только подумать это! Но не слишком ли многого мы требуем от самого большого энтузиаста среди энтомологов?

Увидеть у себя на кончике носа бугорчатую мантикору с широкими надкрыльями, насекомое из семейства скакунов, разновидность чрезвычайно редкую в коллекциях и водящуюся как будто только в южной части Африки, и не испустить вопля восторга – нет, это уже свыше сил человеческих!

К несчастью, мантикора услышала этот крик, а за ним к тому же почти немедленно последовало чихание, сотрясшее возвышенность, на которой она сидела. Кузен Бенедикт хотел схватить ее, поднял руку, с силой сжал пальцы в кулак – и захватил только кончик собственного носа!

– Проклятие! – воскликнул ученый.

Но он тут же взял себя в руки, и все дальнейшее его поведение могло служить образцом замечательного самообладания.

Кузен Бенедикт знал, что бугорчатая мантикора почти не летает – она только перепархивает с места на место, – а больше бегает. А потому он опустился на колени, и вскоре ему удалось увидеть в десяти дюймах от своего носа черное пятнышко, быстро скользившее в солнечном луче. Лучше всего было не стеснять передвижений мантикоры, изучать ее на свободе. Только не следовало терять ее из виду.

– Поймать мантикору, – сказал себе кузен Бенедикт, – это значит рисковать раздавить ее. Нет! Я последую за ней. Я буду любоваться ею! А поймать ее я всегда успею.

Ошибался ли кузен Бенедикт? Как бы то ни было, он опустился на четвереньки, уткнул нос в землю, словно охотничья собака, почуявшая след, и пополз за мантикорой, не отставая от нее больше чем на восемь дюймов. Через мгновение ученый уже очутился вне своей хижины, под полуденным солнцем, а еще через несколько минут – у самого частокола, ограждавшего факторию Алвиша.

Что же сделает здесь мантикора? Поднимется в воздух и перенесется через ограду, оставив ее между собой и своим обожателем? Нет, это было не в характере мантикоры – кузен Бенедикт хорошо знал привычки скакунов. А потому он продолжал преследовать насекомое, скользя в траве, словно уж, слишком далеко отстав, для того чтобы быть в состоянии дать ему энтомологическое определение (впрочем, это он уже сделал), но достаточно близко, чтобы все время видеть, как двигается по земле это крупное пятно.

Когда мантикора добралась до изгороди, перед ней оказалось широкое отверстие кротовой норы, открывавшееся под самым частоколом. Не задумываясь мантикора отправилась в эту подземную галерею, поскольку она всегда ищет темноты. Кузен Бенедикт решил уже, что сейчас потеряет ее из виду. Но к большому его удивлению, ширина прорытого кротом хода достигала по меньшей мере двух футов. Это была своего рода подземная галерея, по которой сухопарому энтомологу нетрудно было проползти. Он с азартом хорька устремился туда вслед за мантикорой и не заметил даже, что, «зарывшись в землю», таким образом находится уже под оградой фактории. Кротовый ход был естественной коммуникацией между огражденной территорией и внешним миром. Через полминуты кузен Бенедикт оказался уже вне фактории. Но он даже не обратил на это никакого внимания. Он был совершенно поглощен изящным насекомым, за которым следовал. Однако мантикоре, видимо, надоело ходить пешком. Она раздвинула надкрылья и расправила крылышки. Кузен Бенедикт почувствовал опасность. Он вытянул руку, чтобы накрыть насекомое ладонью и заключить его во временную темницу, как вдруг… фр-р! Мантикора улетела.

Легко представить себе отчаяние кузена Бенедикта. Но мантикора не могла улететь далеко. Энтомолог поднялся на ноги, осмотрелся и бросился вперед, вытянув руки…

Насекомое кружилось в воздухе над его головой, и он различал только маленькое черное пятнышко неопределенной формы.

Сядет ли оно опять отдохнуть на землю после того, как опишет несколько причудливых кругов над его взъерошенной шевелюрой? Все говорило за то, что так оно и поступит.

Но к несчастью для незадачливого ученого, эта часть фактории Алвиша, расположенной на северной окраине города, примыкала к большому лесу, покрывавшему территорию Казонде на протяжении многих миль. Если мантикора достигнет деревьев и там начнет перелетать с ветки на ветку, придется распроститься с надеждой водворить ее в знаменитую жестяную коробку, где она была бы лучшим украшением коллекции.

Увы, так и случилось! Но… мантикора опять опустилась на землю. Кузену Бенедикту неожиданно повезло: он заметил место, куда село насекомое, и тотчас же с размаху бросился на землю. Но мантикора больше не ползла – теперь она передвигалась скачками по земле.

Совершенно измученный, с ободранными до крови коленями и расцарапанными руками, кузен Бенедикт тоже прыгал. Вытянув руки, он кидался то вправо, то влево, следуя за черным пятнышком. Он подскакивал, как будто земля под ним была раскалена докрасна, и взмахивал руками, словно пловец.

Напрасный труд! Руки его все время хватали пустоту. Насекомое играючи ускользало от него и наконец, добравшись до свежей зелени деревьев, взвилось в воздух, задело ухо ученого и исчезло окончательно, подразнив на прощание его слух самым ироническим жужжанием.

– Проклятие! – еще раз воскликнул кузен Бенедикт. – Она от меня скрылась! Неблагодарная тварь! А я-то предназначал тебе почетное место в своей коллекции! Ну нет! Я от тебя не отстану, я буду преследовать тебя, пока не поймаю…

Огорченный энтомолог забыл, что при его близорукости бесполезно было искать мантикору среди зеленой листвы. Но он уже не владел собою. Гнев и досада обуревали его. Он, и только он сам, был виноват в этой неудаче! Если бы он сразу схватил насекомое, вместо того чтобы изучать его на свободе, ничего этого не случилось бы и он обладал бы сейчас великолепным образцом африканской мантикоры – насекомого, которому дали имя сказочного животного, якобы обладавшего лицом человека и туловищем льва.

Кузен Бенедикт потерял голову. Он даже не заметил, что это неожиданное происшествие вернуло ему свободу. Он не думал о том, что кротовая нора, в которую он нырнул, послужила ему путем для того, чтобы покинуть факторию Алвиша. Перед ним был лес, и где-то в нем его улетевшая мантикора. Какой угодно ценой он должен поймать ее!

И он побежал по лесу, уже не сознавая, что делает, повсюду воображая драгоценную мантикору, размахивая в воздухе руками, как огромная сенокосилка. Куда он идет, как найдет обратно дорогу и найдет ли ее вообще – об этом он себя не спрашивал. Он углубился в лес по крайней мере на целую милю, рискуя столкнуться с враждебным туземцем или попасть в зубы хищному зверю.

И вдруг, когда он проходил мимо зарослей кустарника, из них выскочило какое-то огромное существо, прыгнуло и обрушилось на него. Потом оно схватило кузена Бенедикта одной рукой за шею, а другой за низ спины, как он сам схватил бы мантикору, и, не давая ему времени опомниться, утащило в чащу.

Увы! В этот день кузен Бенедикт безвозвратно упустил возможность стать счастливейшим из энтомологов всех пяти частей света!

Глава шестнадцатаяМганнга

Когда в этот день, 17 июня, кузен Бенедикт не явился к обычному часу, миссис Уэлдон очень встревожилась. Она не могла себе представить, куда девался этот большой ребенок. Не приходилось и думать о том, что он ускользнул из фактории – ограда ее была неприступна. А кроме того, она хорошо знала характер своего кузена: он наотрез отказался бы от свободы, если бы при бегстве ему надо было бросить на произвол судьбы коллекцию насекомых, хранящуюся в жестяной коробке. Но коробка со всеми находками, сделанными ученым в Африке, лежала в полной неприкосновенности здесь, в его хижине. Кузен Бенедикт не мог добровольно расстаться со своими энтомологическими сокровищами – такое предположение было просто невероятным.

И тем не менее кузена Бенедикта не было в фактории Жозе-Антониу Алвиша!

Весь день миссис Уэлдон искала его по всем закоулкам. Маленький Джек и Халима помогали ей. Но все поиски были тщетными.

Миссис Уэлдон вынуждена была прийти к печальному выводу: должно быть, кузена Бенедикта увели из фактории по приказу работорговца для какой-то непонятной ей цели. Но что сделал Алвиш с кузеном Бенедиктом? Может быть, он посадил его в один из бараков на читоке? Но зачем понадобилось это похищение после того, как было заключено соглашение между миссис Уэлдон и Негоро, соглашение, по которому кузен Бенедикт был включен в число пленников, которых Алвиш должен был доставить в Моссамедиш и передать Джеймсу Уэлдону за выкуп в сто тысяч долларов?

Если бы миссис Уэлдон знала, как разгневался Алвиш, когда ему сообщили, что кузен Бенедикт исчез, она поняла бы, что работорговец к этому исчезновению не причастен. Но если кузен Бенедикт бежал по собственной воле, почему он не открыл ей своего замысла?

Расследование, предпринятое Алвишем и его слугами, вскоре привело к обнаружению кротовой норы, соединявшей двор фактории с соседним лесом. Работорговец не сомневался, что «охотник за мухами» бежал именно через этот узкий проход. Легко представить себе, какое бешенство охватило его при мысли, что бегство кузена Бенедикта будет поставлено ему в счет и, значит, уменьшит долю его барыша.

«Этот полоумный сам по себе ломаного гроша не стоит, а мне придется дорого заплатить за него! Попадись он только мне в руки!» – думал Алвиш.

Но несмотря на самые тщательные поиски внутри фактории, несмотря на то, что окружающие леса были осмотрены на большом протяжении, никаких следов беглеца обнаружить не удалось. Миссис Уэлдон пришлось примириться с исчезновением кузена, а Алвишу оставалось только горевать о потерянном выкупе. Поскольку нельзя было предположить, что кузен Бенедикт действовал по сговору с кем-нибудь вне фактории, оставалось думать, что он случайно обнаружил кротовый ход и бежал, даже не подумав о своих спутниках, словно их никогда и не существовало.

Миссис Уэлдон вынуждена была признать, что, вероятно, это так и случилось, но ей и в голову не пришло сердиться на бедного энтомолога, совершенно неспособного отвечать за свои поступки.

«Бедный! Что с ним будет?» – спрашивала она себя. Излишне упоминать, что кротовая нора была тщательно засыпана в тот же день и что за оставшимися пленниками установили еще более строгий надзор.

Миссис Уэлдон и ее сын продолжали вести ту же скучную, однообразную жизнь.

А между тем в провинции Казонде произошло необычное климатическое явление. Хотя дождливый сезон – «мазика», как его здесь называют, – окончился еще в апреле, 19 июня снова пошли дожди. Небо было затянуто тучами, и непрерывные ливни затопляли всю область Казонде.

Если для миссис Уэлдон дожди были только досадной неприятностью, поскольку они мешали ее ежедневным прогулкам по фактории, то для туземного населения это представлялось настоящим бедствием. Посевы в низменных местах, уже созревшие и ожидавшие жатвы, оказались затопленными. Населению, внезапно лишившемуся урожая, угрожал голод. Все его труды погибли. Королева Муана и ее министры растерялись, не зная, как предотвратить нависшую катастрофу.

Решено было призвать на помощь колдунов, но не тех, кто излечивает больных заговорами и заклинаниями, и не тех, кто предсказывает туземцам будущее. Размеры бедствия были так велики, что только самые искусные мганнги – колдуны, умеющие вызывать и прогонять дожди, – могли помочь горю.

Но и мганнги не помогли. Напрасными оказались заунывное пение и заклинания, попусту звенели двойные погремушки и колокольчики, бессильны были самые испытанные амулеты, и в частности рог с тремя маленькими разветвлениями на конце, наполненный грязью и кусочками коры. Не подействовали ни обрядовые пляски, ни плевки в лица самых важных придворных, ни навозные шарики, которыми швыряли в них. Злых духов, собирающих облака в тучи, никак не удавалось прогнать.

Положение день ото дня становилось все более угрожающим, и королеве Муане пришла в голову мысль пригласить прославленного мганнгу, который жил тогда в Северной Анголе. Это был великий колдун, и познания его были тем более обширны, что они никогда не подвергались испытанию в этой части страны, где он никогда не бывал. Но во всяком случае, это был прославленный заклинатель «мазики».

Двадцать пятого июня поутру великий мганнга возвестил о своем приходе в Казонде громким звоном колокольчиков.

Колдун прошел прямо на читоку, и тотчас же к нему устремилась толпа туземцев. Небо в этот день было не так густо обложено тучами, ветер как будто собирался переменить направление, и эти благоприятные предзнаменования, совпадавшие с приходом мганнги, располагали к нему все сердца.

Это был к тому же великолепный негр, черный как ночь. Рост его превышал шесть футов, и он был, по-видимому, очень силен. Уже одно это произвело на толпу внушительное впечатление.

Обычно колдуны, проходя по деревням, соединяются по три, по четыре или по пять, и к их процессии присоединяются многочисленные помощники и почитатели. Этот мганнга пришел один. Грудь его была испещрена полосками из белой глины. От талии ниспадала складками широкая юбка из травы, юбка со шлейфом, не хуже, чем у современных модниц. Ожерелье из птичьих черепов на шее, кожаный колпак, украшенный перьями и бусами на голове, кожаный пояс вокруг бедер, на котором висели сотни бубенчиков и колокольчиков, при каждом движении мганнги гремевших сильнее, чем сбруя испанского мула, – таково было облачение этого великолепного представителя корпорации африканских колдунов.

Все необходимые принадлежности его искусства – ракушки, амулеты, маленькие резные деревянные идолы и фетиши и, наконец, катышки навоза, – неизменно применяющиеся в Центральной Африке при всех колдовских обрядах и прорицаниях, были уложены в пузатую корзинку с дном из выдолбленной тыквы.

Скоро толпа заметила еще одну особенность нового мганнги: он был нем. Но немота могла только увеличить почтение, которое дикари уже начали питать к гиганту-колдуну. Он издавал какие-то странные, низкие и протяжные звуки, лишенные всякого смысла. Но это только должно было способствовать успеху его колдовства.

Мганнга начал с того, что обошел кругом всю читоку, исполняя какой-то торжественный танец, причем бубенчики на его поясе бешено звенели. Толпа шла за ним, подражая каждому его движению. Можно было подумать, что это стая обезьян следует за своим гигантским вожаком. Вдруг мганнга свернул с читоки на главную улицу Казонде и направился к королевскому дворцу.

Как только королеве Муане сообщили о приближении нового колдуна, она поспешила выйти к нему навстречу в сопровождении всех своих придворных.

Мганнга склонился перед ней до самой земли и затем выпрямился во весь рост, расправив свои широкие плечи. Он протянул руки к небу, по которому быстро бежали рваные тучи. Колдун указал на них королеве и оживленной пантомимой изобразил, как они плывут на запад, а потом, описав круг, возвращаются в Казонде с востока и этого круговращения ничто не в силах прекратить.

И вдруг, к глубокому изумлению зрителей, горожан и придворных, колдун схватил грозную властительницу Казонде за руку. Несколько придворных хотели помешать такому грубому нарушению этикета, но силач-мганнга поднял за загривок первого осмелившегося приблизиться к нему и отшвырнул его в сторону шагов на пятнадцать.

Королеве этот поступок колдуна как будто даже понравился. Она скорчила гримасу, которая должна была означать любезную улыбку. Но колдун, не обращая внимания на этот знак королевской благосклонности, потащил Муану за собой. Толпа устремилась вслед за ними.

На этот раз колдун шагал прямо к фактории Алвиша. Скоро он дошел до ворот ограды. Они были заперты. Один удар могучего плеча швырнул их на землю, и покоренная королева вошла вместе с колдуном во двор фактории.

Сам работорговец, его солдаты и невольники прибежали, чтобы наказать дерзкого пришельца, взламывающего ворота, вместо того чтобы дождаться, пока их откроют. Но, увидев, что колдуна сопровождает королева и что она не возмущена его действиями, они замерли в почтительной позе.

Алвиш, несомненно, хотел было спросить у королевы, чему он обязан честью ее посещения, но колдун не дал ему на это времени. Он оттеснил толпу в сторону так, что вокруг него образовалось свободное пространство, и с еще большим неистовством, чем прежде, повторил свою пантомиму. Он показывал облакам кулак, грозил им, заклинал их, делал вид, что сначала удерживает тучи на месте, а потом отталкивает их. Он надувал свои огромные щеки и изо всей силы дул в небо, словно у него было достаточно сил, чтобы рассеять тучи. Затем он поднимал руки и весь вытягивался вверх, как бы пытаясь остановить их бег, и казалось, его гигантский рост позволит ему дотянуться до них.

Суеверная Муана, захваченная – другого слова не найдешь – игрой этого талантливого актера, уже не владела собой. Она вскрикивала и, вся трепеща, инстинктивно повторяла каждое его движение. Придворные и горожане следовали ее примеру, и гнусавое мычание немого было совершенно заглушено воплями, криками и пением экзальтированной толпы.

Что ж, тучи разошлись и перестали заслонять солнце? Заклинания немого мганнги прогнали их? Нет. Напротив, как раз в ту самую минуту, когда королева и народ уже воображали, что злые духи, которые обрушивали на них столько ливней, сломлены, небо, на миг просветлевшее, нахмурилось еще больше и первые тяжелые капли дождя упали на землю.

В настроении толпы сразу произошел перелом. Все с угрозой посмотрели на нового мганнгу, который оказался не лучше прежних. Королева нахмурила брови, и по этому признаку можно было догадаться, что колдуну грозит по меньшей мере потеря обоих ушей. Круг плотнее сомкнулся вокруг него, сжатые кулаки уже угрожали ему. Еще мгновение, и дело приняло бы для него дурной оборот, но тут новое происшествие направило гнев толпы в другую сторону.

Мганнга – он на целую голову был выше воющей толпы – вдруг вытянул руку и указал в сторону ограды. Жест его был таким повелительным, что все невольно обернулись.

Миссис Уэлдон и маленький Джек, привлеченные криками и завываниями толпы, только что вышли из своей хижины. На них-то и указывал разгневанный чародей левой рукой, поднимая правую руку к небу.

Вот кто виновник бедствия! Эта белая женщина и ее ребенок! Вот источник всех зол! Это они призвали тучи из своих дождливых стран, это они накликали наводнение и голод на землю Казонде!

Мганнга не произнес ни одного слова, но все его поняли. Королева Муана угрожающе простерла руки в сторону миссис Уэлдон. Толпа с яростным криком бросилась к ней.

Миссис Уэлдон решила, что настал ее смертный час. Прижав Джека к груди, она стояла перед беснующейся, ревущей толпой неподвижно, как статуя.

Мганнга направился к ней. Дикари расступились перед колдуном, который как будто нашел не только причину бедствия, но и средство спасения от него.

Работорговец Алвиш, для которого жизнь его пленницы была драгоценна, тоже подошел к ней, не зная, что делать дальше.

Мганнга схватил маленького Джека, вырвал его из рук матери и поднял к небу. Казалось, он сейчас разобьет ему череп о землю, чтобы умилостивить духов!

Миссис Уэлдон отчаянно вскрикнула и упала без чувств.

Но мганнга, сделав королеве знак, который та, по-видимому, хорошо поняла, поднял с земли несчастную мать и понес ее вместе с сыном. Укрощенная толпа почтительно расступилась перед ним.

Но взбешенный Алвиш воспротивился. Упустить сначала одного пленника из троих, а потом оставаться безучастным свидетелем того, как ускользает порученный его охране залог, а вместе с ним и надежда на большую награду, обещанную ему Негоро, – нет, Алвиш не мог примириться с этим, хотя бы всему Казонде грозила гибель от нового Всемирного потопа! Он попытался воспротивиться похищению.

Но тогда гнев толпы обратился против него. Королева приказала страже схватить Алвиша, и, понимая, что сопротивление может дорого ему обойтись, работорговец смирился, как ни проклинал он в душе дурацкое легковерие подданных королевы Муаны.

Дикари действительно ожидали, что тучи уйдут вместе с теми, кто их накликал, и не сомневались, что колдун кровью чужеземцев прогонит прочь дожди, от которых так страдал весь край.

Между тем мганнга нес свои жертвы так же легко, как лев тащит в своей могучей пасти пару козлят. Маленький Джек дрожал от страха, а миссис Уэлдон была без сознания. Обезумевшая от ярости толпа с воплями следовала за колдуном. Однако он вышел из фактории, пересек Казонде, ступил под своды леса, тем же твердым и размеренным шагом прошел более трех миль и, оставшись один – дикари поняли наконец, что он не хочет, чтобы за ним бежали, – достиг берега реки, быстрые воды которой текли на север.

Здесь, в глубине узкой бухты, скрытой от глаз густым кустарником, была привязана пирога, на которой высилась небольшая соломенная хижина.

Мганнга опустил на дно пироги свою ношу, столкнул легкое суденышко в воду и, когда быстрое течение подхватило его, сказал звучным голосом:

– Капитан, позвольте вам представить миссис Уэлдон и ее сына Джека! А теперь в путь, и пусть в Казонде все тучи небесные прольются ливнем над головами этих идиотов!

Глава семнадцатаяВниз по течению

Слова эти произнес Геркулес, неузнаваемый в облачении колдуна, и обращался он не к кому иному, как к Дику Сэнду, который был еще очень слаб и только с помощью кузена Бенедикта мог приподняться навстречу вновь прибывшим. Динго лежал у ног ученого.

Миссис Уэлдон, придя в сознание, могла только чуть слышно прошептать:

– Это ты, Дик? Ты?..

Юноша попытался встать, но миссис Уэлдон поспешила заключить его в свои объятия. Маленький Джек тоже обнял и стал целовать Дика Сэнда.

– Мой друг Дик! Мой друг Дик! – повторял мальчик. Затем, повернувшись к Геркулесу, он добавил: – А я и не узнал тебя!

– Хорошо я переоделся! – сказал Геркулес и принялся стирать с груди белый узор.

– Фу, какой ты был некрасивый! – сказал маленький Джек.

– Что ж тут удивительного? Я изображал черта, а черт, как известно, некрасив.

– Геркулес! – воскликнула миссис Уэлдон, протягивая руку смелому негру.

– Он вас освободил, – сказал Дик Сэнд. – И меня он тоже спас, но только не хочет с этим соглашаться.

– Спас, спас… Рано еще говорить о спасении! – ответил Геркулес. – И к тому же, если бы не явился господин Бенедикт и не сказал мне, где вы находитесь, миссис Уэлдон, мы ничего не могли бы сделать.

Да, это именно Геркулес бросился на ученого, когда тот увлекся преследованием своей драгоценной мантикоры и углубился в лес, отдалившись от фактории на две мили. Не случись этого, Дик и Геркулес так и не узнали бы, где работорговец прячет миссис Уэлдон, и Геркулесу не пришла бы в голову мысль пробраться в Казонде под видом колдуна.

Пока пирога плыла по течению, очень быстрому, так как река здесь сужалась, Геркулес рассказал миссис Уэлдон все, что произошло со времени его бегства из лагеря на Кванзе: как он незаметно следовал за китандой, в которой несли миссис Уэлдон и ее сына; как он нашел раненого Динго и они вместе добрались до окрестностей Казонде; как он послал Дику записку с Динго, сообщив в ней, что сталось с миссис Уэлдон; как после неожиданного появления кузена Бенедикта он тщетно пытался проникнуть в факторию, охрана которой стала еще более строгой; как, наконец, ему подвернулся случай вырвать пленников из рук ужасного Жозе-Антониу Алвиша. Надо сказать, что случай этот подвернулся как раз вовремя. Некий мганнга, совершая свой колдовской обход страны (тот самый знаменитый чародей, которого нетерпеливо ждали в Казонде), появился в лесу, где Геркулес бродил каждую ночь, прислушиваясь, высматривая, готовый ко всему. Напасть на мганнгу, снять с него одежды и украшения, облачиться в них самому, привязать ограбленного к дереву лианами так, что сам черт не мог бы распутать узлы, раскрасить себе тело, взяв за образец привязанного мганнгу, и разыграть роль заклинателя дождей – все это заняло лишь несколько часов, но понадобилась поразительная доверчивость дикарей, чтобы все сошло гладко.

В этом кратком рассказе Геркулеса Дик Сэнд совсем не упоминался.

– А ты, Дик? – спросила миссис Уэлдон.

– Я, миссис Уэлдон? – ответил Дик. – Я ничего не могу рассказать вам. Последняя моя мысль была о вас, о Джеке!.. Я напрасно пытался порвать путы, которыми был привязан к столбу… Вода поднялась выше моей головы… Я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то оказался в укромном уголке в зарослях папируса, а Геркулес заботливо ухаживал за мной…

– Еще бы! Я же теперь лекарь, знахарь, колдун, волшебник и предсказатель! – возразил Геркулес.

– Геркулес, – сказала миссис Уэлдон, – вы должны рассказать, как вы спасли Дика.

– Разве это я его спас? – возразил великан. – Разве не мог поток, хлынувший в старое русло, опрокинуть столб и унести с собой нашего капитана туда, где я, полумертвого, выловил его из воды? Впрочем, разве так уж трудно было в темноте соскользнуть в могилу и, спрятавшись среди убитых, подождать, когда спустят плотину, а потом подплыть к столбу, поднатужиться и выдернуть столб вместе с привязанным к нему капитаном? Нет, это было вовсе не трудно. Кто угодно мог бы это сделать. Вот хотя бы мистер Бенедикт… или Динго! В самом деле, уж не Динго ли сделал это?

Услышав свое имя, Динго весело залаял, и Джек, обняв ручонками большую голову пса и ласково его похлопывая, заговорил с ним:

– Динго, это ты спас нашего друга Дика?

И тут же покачал голову собаки справа налево и слева направо.

– Динго говорит «нет», – сказал Джек. – Ты видишь, Геркулес, это не он! Скажи, Динго, а не Геркулес ли спас капитана Дика?

И мальчик заставил собаку несколько раз кивнуть головой.

– Динго говорит «да»! Он говорит «да»! – воскликнул Джек. – Вот видишь, значит, это ты!

– Ай-ай, Динго, – ответил Геркулес, лаская собаку, – как тебе не стыдно! Ведь ты обещал не выдавать меня!

Да, это действительно Геркулес, рискуя собственной жизнью, спас Дика Сэнда. Но из скромности он долго не хотел признаться в этом. Впрочем, сам он не видел в своем поведении ничего героического и утверждал, что каждый из его спутников поступил бы на его месте точно так же.

При упоминании о спутниках миссис Уэлдон заговорила об их несчастных товарищах – о старом Томе, о его сыне Бате, об Актеоне и Остине.

Их отправили в область Больших озер. Геркулес видел их в рядах невольничьего каравана. Он несколько времени шел следом за ними, но случая переговорить с ними ему не представилось. Они ушли! Они погибли!..

И по лицу Геркулеса, только что сиявшему добродушной улыбкой, потекли крупные слезы, которые он и не пытался сдержать.

– Не плачьте, друг мой, – сказала миссис Уэлдон. – Я верю, Бог милостив, и когда-нибудь мы еще свидимся с ними.

В нескольких словах миссис Уэлдон сообщила Дику Сэнду обо всем, что произошло в фактории Алвиша.

– Быть может, – заметила она в заключение, – нам лучше было бы оставаться в Казонде.

– Значит, я вмешался не вовремя! – воскликнул Геркулес.

– Нет, Геркулес, нет! – возразил Дик Сэнд. – Эти негодяи, несомненно, нашли бы средство заманить мистера Уэлдона в какую-нибудь ловушку. Мы должны бежать все вместе, и немедленно! Тогда мы прибудем на побережье раньше, чем Негоро вернется в Моссамедиш. Там португальские власти окажут нам помощь и покровительство, и когда Алвиш явится за своей сотней тысяч долларов…

– Сто тысяч ударов палкой по голове старого негодяя! – вскричал Геркулес. – И я сам заплачу ему сполна по этому счету!

И все-таки тут возникало затруднение, хотя о возвращении миссис Уэлдон в Казонде, конечно, не могло быть и речи. Следовательно, нужно было непременно опередить Негоро. Все дальнейшие планы Дика Сэнда обязательно должны были учитывать эту цель.

Наконец-то молодому капитану удалось привести в исполнение давно задуманный проект: спуститься к океанскому побережью, используя течение какой-нибудь реки. Та река, на которой они находились, текла на север, и можно было предположить, что она впадает в Конго. В этом случае вместо Сан-Паулу-ди-Луанды Дик Сэнд и его спутники очутятся в устье этой гигантской реки. Но такая перспектива нисколько их не смущала, так как в колониях Нижней Гвинеи они, несомненно, могли рассчитывать на такую же помощь, как и в Сан-Паулу-ди-Луанде.

Когда Дик решил спуститься вниз по течению этой реки, первой его мыслью было устроиться на одном из плавучих, заросших травой островков[71], которые во множестве несут африканские реки.

Однако Геркулесу во время его скитаний по берегу посчастливилось натолкнуться на унесенную рекой пирогу.

Дик Сэнд не мог бы пожелать ничего лучшего, и случай этот сослужил хорошую службу. Ведь найденная Геркулесом пирога не была похожа на узкий челнок, каким обычно пользуются туземцы. Это была вместительная лодка тридцати футов в длину и четырех в ширину; такие лодки рассчитаны на несколько гребцов и быстро несутся под ударами их весел на просторе больших озер. Миссис Уэлдон и ее спутники могли удобно в ней разместиться, и достаточно было удерживать ее на стрежне с помощью одного кормового весла, чтобы она шла вниз по течению.

Вначале Дик хотел плыть только по ночам, чтобы не попасться на глаза туземцам. Но если использовать только двенадцать часов из двадцати четырех, продолжительность путешествия, которая и без того могла оказаться немалой, возрастет вдвое. Тогда Дику пришла на ум счастливая мысль: замаскировать пирогу навесом из травы. Этот навес опирался на длинный шест, выступавший впереди носа и позади кормы. Трава, свисая до самой воды, скрывала даже кормовое весло. Замаскированная пирога казалась просто скоплением травы, которое течение несет среди плавучих островков. Она могла плыть и днем, не привлекая ничьего внимания. Трава была расположена с таким искусством, что обманывались даже птицы: красноклювые чайки, арринги с черным оперением, белые и серые зимородки часто садились на пирогу, чтобы поклевать зерна.

Зеленый навес не только маскировал пирогу, но и защищал пассажиров от палящего солнца. Такое плавание было почти совсем неутомительным, но все же небезопасным.

Ведь путь до океана предстоял долгий, и на всем его протяжении им нужно было ежедневно добывать пропитание. Это означало необходимость охотиться на берегах реки, так как одна рыбная ловля не могла прокормить беглецов. А между тем Дик Сэнд после нападения туземцев на термитник располагал только одним ружьем, которое унес с собой во время бегства Геркулес, и очень небольшим запасом зарядов – каждый патрон был на счету. Но Дик надеялся, что не потратит зря ни одного выстрела. Быть может даже, укрываясь в лодке под навесом и высунув дуло ружья, он сможет стрелять более метко, как охотник, притаившийся в засаде.

А пока пирога плыла по течению, скорость которого Дик Сэнд оценивал по меньшей мере в две мили в час. Он надеялся поэтому, что за сутки она пройдет около пятидесяти миль. Но такое быстрое течение требовало от рулевого неустанной бдительности, чтобы огибать препятствия: подводные камни, мели и стволы деревьев. К тому же такая стремительность течения порождала опасение, что впереди могут оказаться пороги и водопады, весьма часто встречающиеся на африканских реках.

Дик Сэнд, которому радость новой встречи с миссис Уэлдон и ее сыном вернула силы, принял на себя командование и занял место на носу пироги. Сквозь щели в травяном навесе он следил за фарватером реки и то словами, то жестом давал указания Геркулесу, могучей рукой державшему кормовое весло, что надо сделать, чтобы держаться верного направления.

Миссис Уэлдон, поглощенная своими мыслями, лежала на подстилке из сухих листьев посреди пироги. Кузен Бенедикт, молчаливый и недовольный, сидел у борта, вытянув ноги и скрестив на груди руки, хмурился, поглядывая на Геркулеса, которому он не мог простить его вмешательства в охоту на мантикору, думая о своей потерянной коллекции, об энтомологических заметках, – вряд ли жители Казонде сумеют понять их ценность, – и время от времени машинально подносил руку к переносице, чтобы поднять на лоб очки… Но увы, их у него не было. Что же касается маленького Джека, то он понимал, что шуметь нельзя, но так как никто не запрещал ему двигаться, то он подражал своему другу Динго и ползал на четвереньках из конца в конец по всей пироге.

В продолжение двух первых дней плавания путешественники питались теми запасами, какие Геркулесу удалось добыть перед отъездом. Дик Сэнд только по ночам останавливал пирогу, чтобы дать себе несколько часов отдыха. Но на берег он не высаживался. Дик не хотел рисковать без нужды и твердо решил не выходить на сушу до тех пор, пока не окажется необходимым пополнить запас провизии.

Пока что плавание по неизвестной реке, ширина которой в среднем не превышала ста пятидесяти футов, не ознаменовалось никакими происшествиями. По течению плыло несколько плавучих островков, но они двигались с той же скоростью, что и пирога, так что можно было не опасаться столкновений с ними, если только их не остановит какая-нибудь преграда.

Берега казались совершенно безлюдными: очевидно, эту часть территории Казонде туземцы посещали очень редко.

Вдоль реки поднимались два ряда зарослей; в них, блистая яркими красками, теснились ласточник, шпажник, лилии, ломонос, бальзаминовые и зонтичные растения, алоэ, древовидные папоротники, благоухающие кустарники, создавая по сторонам их пути несравненной красоты бордюр. Иногда опушка леса подступала к самой реке. Над водой склонялись копаловые деревья, акации с жесткой листвой, «железные деревья» – баугинии, у которых ствол с той стороны, откуда дуют самые холодные ветры, словно мехом, оброс лишайниками, смоковницы, которые, как манговые деревья, опираются на воздушные корни, похожие на сваи, и много других великолепных деревьев. Деревья-исполины, вздымающиеся вверх на сто футов, переплетались ветвями, покрывали реку сводом, непроницаемым для солнечных лучей. Кое-где лианы перекидывали с берега на берег свои стволы, образуя висячие мосты, и 27 июня маленький Джек с восхищением увидел, как по такому зеленому мосту переправлялась стая обезьян, которые, сцепившись хвостами, образовали живую цепь на случай, если мост не выдержит их тяжести.

Обезьяны эти, которых в Центральной Африке называют «соко», отличались довольно противной мордой: низкий лоб, светло-желтые щеки, высоко поставленные уши. Они живут стаями по десятку, лают, как собаки, и внушают страх туземцам, потому что иногда похищают детей, чтобы царапать и кусать их. Пробираясь по мосту из лиан, они и не подозревали, что под кучей трав, гонимой течением, находится маленький мальчик, из которого они могли бы сделать для себя забаву. Значит, маскировка, придуманная Диком Сэндом, была хорошо сделана – ведь даже эти зоркие животные были введены ею в заблуждение.

В тот же день под вечер, милях в двадцати от этого места, пирога внезапно остановилась.

– Что случилось? – спросил Геркулес, бессменно стоявший у рулевого весла.

– Запруда, – ответил Дик Сэнд. – Но запруда естественная.

– Надо разрушить ее, мистер Дик, – сказал Геркулес.

– Да, Геркулес. Придется действовать топором. В запруду уперлось несколько плавучих островков, а она устояла.

– Что ж, за дело, капитан! – сказал Геркулес, переходя на нос пироги.

Запруду образовала трава, гибкие стебли которой и длинные глянцевитые листья, переплетаясь, спрессовываются в плотную массу, похожую на войлок и очень прочную. Называется она «тика-тика», и по такому сплетению можно переправиться через реку, как по мосту, если не бояться увязнуть по колено в этом травяном настиле. На поверхности этой запруды цвели поразительной красоты лотосы.

Уже стемнело. Геркулес без особого риска мог выбраться из лодки. Ловко орудуя топором, он менее чем за два часа перерубил посередине сплетение трав. Запруда распалась, течение медленно отнесло к берегам обе ее части, и пирога снова поплыла вниз по реке.

Нужно ли говорить о том, что этот большой ребенок, кузен Бенедикт, сначала надеялся, что им не удастся одолеть преграду? Плавание по реке казалось ученому нестерпимо скучным. Он с сожалением вспоминал факторию Алвиша, свою хижину и драгоценную жестяную коробку с коллекциями. Печаль его была самой настоящей, и на него было жалко смотреть. В самом деле, ни одного насекомого! Ни единого!

Какова же была его радость, когда Геркулес – все-таки его «ученик»! – принес ему какое-то маленькое безобразное существо, которое он поймал на стебле тика-тики. Как ни странно, Геркулес, передавая свой подарок ученому, был, казалось, чем-то смущен.

Но какой вопль испустил кузен Бенедикт, когда, осторожно зажав насекомое между большим и указательным пальцами, он поднес его как можно ближе к своим близоруким глазам, которым теперь не могли прийти на помощь ни очки, ни лупа!

– Геркулес! – вскричал он. – Геркулес! Ты заслужил полное прощение. Кузина Уэлдон! Дик! Единственное в своем роде насекомое, и к тому же, несомненно, африканское! Уж этого-то никто не посмеет отрицать, и я отдам его только вместе с жизнью!

– Значит, это действительно ценная находка? – спросила миссис Уэлдон.

– Ценная находка?! – вскричал кузен Бенедикт. – Насекомое, которое нельзя отнести ни к жесткокрылым, ни к сетчатокрылым, ни к перепончатокрылым, которое не принадлежит ни к одному из десяти известных науке отрядов, которое скорее можно было бы отнести к паукообразным!.. Насекомое, очень похожее на паука! Насекомое, которое было бы пауком, если бы у него было восемь лапок, и которое все-таки остается насекомым, так как у него только шесть лапок. Ах, друзья мои, Небо все-таки даровало мне это счастье! Наконец-то мое имя войдет в науку! Это насекомое будет названо «Hexapodes Benedictus»![72]

Радость ученого была так велика, что, оседлав своего любимого конька, он совершенно забыл о всех перенесенных и еще предстоящих испытаниях. Миссис Уэлдон и Дик от души поздравили его с находкой.

Между тем пирога продолжала плыть по темным водам реки. Ночную тишину нарушали только фырканье гиппопотамов, выбиравшихся на берег, и пощелкивание чешуи крокодилов.

Потом над верхушками деревьев взошла полная луна. Мягкий свет ее проник сквозь щели в навесе и озарил внутренность пироги.

Вдруг на правом берегу послышался отдаленный топот, а потом какой-то глухой шум, словно в темноте заработало одновременно несколько насосов.

Это огромное, в несколько сот голов, стадо слонов, досыта наевшись за день волокнистых стеблей растений, перед сном пришло на водопой. Казалось, все эти хоботы, поднимавшиеся и опускавшиеся с механической равномерностью, способны осушить реку!

Глава восемнадцатаяРазные события

Следующие восемь дней пирога все так же продолжала спускаться по течению. Ничего примечательного за эти дни не произошло. На протяжении многих миль река протекала среди великолепных лесов. Затем леса кончились, и вдоль обоих берегов потянулись нескончаемые, уходящие к самому горизонту заросли кустарника.

Тут тоже не встречалось никаких следов туземцев – Дик Сэнд, разумеется, нисколько не был этим огорчен, – но зато вокруг было великое множество животных. На берегах резвились зебры, из зарослей выходили канны и «каамы», замечательно грациозные антилопы, которые по вечерам исчезали, уступая место леопардам, оглашавшим воздух грозным рычанием, и даже львам, прыгавшим в высокой траве. Однако беглецы до сих пор не имели столкновений с хищниками, ни с речными, ни с лесными.

Каждый день, чаще всего в послеобеденные часы, Дик направлял пирогу к тому или другому берегу, причаливал и обследовал прилегающую часть зарослей.

Дело в том, что маленькому отряду приходилось возобновлять запасы продовольствия. В этих диких местах нельзя было рассчитывать ни на фрукты, ни на маниоку, ни на сорго, ни на кукурузу, которые составляют главную пищу туземцев. Все это росло здесь, но в диком виде, и было непригодно для еды. Дик Сэнд вынужден был охотиться, хотя звуки выстрелов могли привлечь чье-нибудь нежелательное внимание.

Огонь они добывали, вращая с большой скоростью деревянную палочку, вставленную в углубление в сухой ветви смоковницы, на манер местных жителей или даже обезьян, так как говорят, что таким же способом добывают огонь и некоторые гориллы. На костре жарили мясо какой-нибудь антилопы, заготовляя пищу впрок, сразу на несколько дней. 4 июля Дику удалось одним выстрелом уложить на месте «покоу», которая дала им изрядный запас мяса. Это было животное длиною в пять футов, с большими, загнутыми назад рогами, с рыжеватой шерстью, усеянной блестящими пятнышками, и белым брюхом. Мясо его оказалось очень вкусным.

Из-за почти ежедневных остановок для охоты и нескольких часов отдыха каждую ночь пирога к 8 июля прошла в общей сложности лишь около ста миль. Однако это было уже немало, и Дик начинал задумываться, куда заведет их эта бесконечная река. До сих пор она вобрала в себя лишь несколько мелких притоков, и незаметно было, чтобы она сколько-нибудь расширилась. Сначала она текла более или менее прямо на север, но теперь повернула на северо-запад.

Река тоже доставляла путникам свою долю пищи. Длинная лиана, снабженная вместо крючка колючкой, несколько раз приносила им санджику – мелкую рыбешку, очень нежную на вкус, которую в копченом виде развозят по всей этой стране, довольно вкусных черных «узаков», «монндесов», с крупной головой и жесткой щетиной вместо зубов, маленьких «дагала», любящих проточную воду и принадлежащих к породе сельдей, – они напоминают уклеек, которые ловятся в Темзе.

Девятого июля днем мужество Дика Сэнда подверглось новому испытанию. Он был один на берегу и подкрадывался к кааме, рога которой виднелись над зарослью кустарника. Как только он выстрелил, в тридцати шагах от него выскочил другой – и очень страшный – охотник, который, несомненно, явился за своей добычей и, видимо, не собирался ее уступать.

Это был огромный лев из той породы, которую туземцы называют «карамо», – они совсем не похожи на так называемых ньясских львов, лишенных гривы. Он достигал в плечах высоты не менее пяти футов. Великолепное животное!

Одним прыжком лев обрушился на кааму, которую пуля Дика Сэнда только что свалила на землю. С жалобным криком бедное животное судорожно забилось под когтистыми лапами грозного хищника.

У безоружного Дика Сэнда не было времени вложить в ствол новый патрон.

Лев сразу заметил его, но сначала ограничился тем, что на него посмотрел.

У Дика хватило самообладания оставаться на месте, не делая ни малейшего движения. Он вспомнил, что в такие моменты полная неподвижность бывает иногда спасительна. Он не пытался ни бежать, ни перезарядить ружье.

Налитые кровью кошачьи глаза льва неотступно следили за ним. Хищник, казалось, не знал, какую добычу предпочесть: ту ли, что билась под его лапами, или ту, что стояла неподвижно. Если бы каама не извивалась в его когтях, Дику Сэнду пришел бы конец.

Так протекли долгие две минуты. Лев смотрел на Дика Сэнда, а Дик Сэнд смотрел на льва, даже не моргая.

Наконец лев мощным движением схватил в пасть еще живую, трепещущую кааму, поднял ее, как собака поднимает зайца, и, хлеща по кустам жестким хвостом, исчез в густой чаще леса.

Дик стоял неподвижно еще несколько секунд, потом осторожно ушел и, вернувшись к своим спутникам, ничего не сказал им об опасности, от которой он спасся только благодаря своему хладнокровию. О да, если бы беглецы не плыли по быстрой реке, а вынуждены были пробираться по равнинам и лесам, где водятся такие хищники, быть может, к этому времени ни одного из потерпевших крушение на «Пилигриме» уже не было бы в живых.

А кроме того, если края эти и казались необитаемыми, они были такими не всегда. В иных местах, где берега были отлогими, попадались следы когда-то стоявших здесь деревень. Опытный путешественник, не раз посещавший эту область Африки, такой как Дэвид Ливингстон, безошибочно угадал бы, в чем тут дело. Посмотрев на живые изгороди из высоких молочаев, сохранившиеся дольше соломенных хижин, на одиноко растущую в середине ограды священную смоковницу, он сразу понял бы, что здесь когда-то было селение. Но, согласно обычаю многих африканских племен, стоит умереть вождю, и жители покидают свои жилища и строят новые в другом месте.

Возможно также, что здесь, как и в других областях Центральной Африки, жили племена, которые не строят домов, но селятся в ямах, вырытых в земле. Эти дикари, стоящие на самой низкой ступени развития, выходят из своих жилищ только по ночам, как хищники из берлог, и так же, как с хищниками, встреча с ними очень опасна.

Дик Сэнд не мог сомневаться, что именно здесь находится страна людоедов. Раза три-четыре ему попадались на лесных полянах в еще не остывшей золе погасшего костра обгоревшие кости человеческого скелета – остатки ужасного пиршества. Роковой случай мог привести этих людоедов верхнего Казонде на берег реки как раз в то время, когда Дик Сэнд там охотился. Поэтому он высаживался на сушу только в случаях крайней необходимости и всякий раз брал с Геркулеса слово, что при малейшей тревоге тот, не дожидаясь его возвращения, немедленно отчалит от берега. Геркулес давал требуемое обещание, но все время, что Дик Сэнд находился на берегу, ему стоило больших усилий скрывать свою отчаянную тревогу от миссис Уэлдон.

Вечером 10 июля им пришлось удвоить осторожность. На правом берегу реки показался ряд свайных построек. Река расширялась там, образуя небольшую бухту, и в этой бухте стояло на сваях около тридцати хижин. Течение несло пирогу прямо на хижины, и лодка должна была проплыть между сваями, так как у левого берега реки пробраться было нельзя – там из воды торчали камни.

Эта деревня была обитаема: в нескольких хижинах светились огоньки и над тихой рекой разносились голоса, звуки которых были похожи на рычание. Если бы оказалось, как это часто бывает, что дикари протянули сети между сваями, то попытка пироги проложить себе путь могла поднять общую тревогу.

Дик Сэнд стоял на носу и, понизив голос до шепота, подавал команду, лавируя так, чтобы лодка не наткнулась на эти источенные червями столбы. Ночь была светлая. Видно было достаточно хорошо, чтобы управлять пирогой, но и достаточно хорошо для того, чтобы могли увидеть их самих.

Это была страшная минута. На помосте, над самой водой, сидели два туземца и громко разговаривали. Увлекаемая течением пирога должна была пройти как раз под ними, и свернуть в сторону было нельзя из-за узости прохода. Туземцы не могли не заметить лодки. Что, если они поднимут тревогу и разбудят все селение?

Всего какая-нибудь сотня футов отделяла пирогу от свай, когда Дик Сэнд услышал, что туземцы заговорили еще громче. Один из них указал другому на спускающуюся по течению кучу травы, грозившую порвать сети из лиан, которые они как раз ставили. Тотчас же оба начали поспешно вытаскивать сети из воды и громкими криками призывали на помощь соплеменников.

Пять или шесть других дикарей соскользнули вниз по сваям и устроились на связывавших их поперечных балках, издавая совершенно невообразимые вопли.

Зато в пироге царила полная тишина, если не считать приказаний, которые шепотом отдавал Дик Сэнд, и полная неподвижность, если не считать чуть заметных движений, когда Геркулес чуть-чуть поворачивал рулевое весло. Иногда раздавалось глухое ворчание Динго, но маленький Джек сжимал ручонками его огромную пасть. Снаружи вода с тихим плеском набегала на сваи, а выше, на помосте, раздавались нечеловеческие вопли дикарей.

Но тем временем туземцы споро выбирали сети. Если они успеют убрать их до того, как пирога войдет в проход между сваями, все кончится благополучно; если же нет, пирога застрянет, и это будет конец для всех, кто в ней плывет. Ни остановить пирогу, ни изменить направление ее движения Дик Сэнд не мог, тем более что сваи стеснили в этом месте реку и она неслась тут с необычайной стремительностью. Через полминуты пирога оказалась под помостом. Но – о нежданная удача! – дикари последним усилием как раз вытащили свои сети из воды.

Однако, как и опасался Дик Сэнд, проходя под сваями, пирога помяла всю правую сторону своего навеса.

Один из дикарей громко вскрикнул. Успел ли он разглядеть, что скрывалось под навесом? Предупредил ли он своим криком соплеменников? Это было более чем вероятно.

Но Дик Сэнд и его товарищи находились уже вне пределов досягаемости. Река, превратившаяся в стремительный поток, мчала их вперед, и через несколько секунд свайная деревня скрылась из виду.

– Держать к левому берегу! – скомандовал на всякий случай Дик Сэнд. – Подводных камней больше нет!

– Есть держать к левому берегу! – повторил Геркулес, налегая на рулевое весло.

Дик Сэнд перешел на корму и, обернувшись назад, стал пристально вглядываться в освещенную луной поверхность воды. Однако ничего подозрительного он не заметил. Ни одна лодка не преследовала их. Вероятнее всего, у дикарей не было пирог, и, когда настал день, ни один дикарь не показался ни на берегу, ни на реке. Однако из осторожности Дик Сэнд продолжал все время вести пирогу вдоль левого берега.

В течение следующих четырех дней, с 11 по 14 июля, миссис Уэлдон и ее спутники начали замечать, что вид местности сильно меняется. Перед их глазами был теперь не пустынный край, но самая настоящая пустыня, вроде той пустыни Калахари, которую Ливингстон исследовал во время первого своего путешествия. Сухая почва была совершенно не похожа на плодородные поля в верховьях реки.

А река все тянулась вдаль бесконечной голубой лентой и, по всей видимости, должна была впадать прямо в Атлантический океан.

В этих бесплодных местах нелегко было добывать пропитание для пяти человек. От прежних запасов продовольствия не осталось ничего. Рыбная ловля давала мало, охота не приносила больше никакой добычи. Антилопы и другие травоядные животные не нашли бы здесь никакого корма, а вместе с ними исчезли и хищники.

Поэтому по ночам уже не слышно было ставшего привычным рычания. Ночную тишину нарушали только лягушачьи концерты, которые Камерон сравнивает с шумами, которые производят конопатчики, когда они конопатят, сверлильщики, когда они сверлят, и клепальщики, когда они клепают на судостроительной верфи.

Плоская, выжженная солнцем равнина без единого деревца тянулась по обоим берегам реки вплоть до отдаленных холмов, замыкавших горизонт на востоке и западе. На этой равнине рос только молочайник, но не та его разновидность, из которой добывается мучнистая масса, кассава, а молочайник, дающий лишь негодное в пищу масло.

Необходимо было, однако, добывать какое-то продовольствие. Дик Сэнд не знал, что делать, но тут Геркулес напомнил ему, что туземцы нередко употребляют в пищу молодые побеги папоротника и мякоть, содержащуюся в стеблях папируса. Он сам не раз утолял таким образом свой голод, когда пробирался по лесам вслед за китандой миссис Уэлдон. К счастью, папоротник и папирус в изобилии росли по берегам реки, и сладкая сердцевина папируса понравилась всем, а маленькому Джеку в особенности.

Это кушанье не отличалось особо питательными свойствами. Однако на следующий день с помощью кузена Бенедикта им удалось исправить положение.

Со времени открытия «шестинога Бенедикта», которое должно было обессмертить его имя, энтомолог снова обрел бодрость и хорошее расположение духа. Спрятав насекомое в надежное место, то есть в тулью своей шляпы, кузен Бенедикт пользовался каждой стоянкой у берега, чтобы продолжать свои исследования. И в этот день, шаря в высокой траве, он спугнул какую-то птичку, заинтересовавшую его своим оперением.

Дик Сэнд хотел было стрелять, но кузен Бенедикт закричал:

– Не стреляйте, Дик! Не стреляйте! Все равно одной этой птички не хватит на пять человек.

– Но зато хватит Джеку, – возразил Дик Сэнд, вторично прицеливаясь в птичку, которая не спешила улететь.

– Нет! Нет! – воскликнул кузен Бенедикт. – Не стреляйте. Это медоуказчик, он покажет нам место, где много меду.

Дик Сэнд опустил ружье, прикинув, что несколько фунтов меда ценнее, чем одна птичка, и вместе с кузеном Бенедиктом пошел за медоуказчиком, который, то взлетая, то опускаясь на землю, словно приглашал охотников следовать за собой.

Им не пришлось далеко ходить – через две-три минуты они увидели среди зарослей молочайника старый дуплистый пень, вокруг которого громко жужжали пчелы.

Кузену Бенедикту не хотелось лишать этих перепончатокрылых «плодов их труда», как он выразился. Но Дик держался на этот счет другого мнения. Он выкурил пчел из улья с помощью сухой травы и набрал изрядное количество меда. Затем, предоставив птичке-медоуказчику поживиться пчелиными сотами, составлявшими ее долю добычи, он вместе с кузеном Бенедиктом вернулся к пироге.

Мед встретили с восторгом, но, в конце концов, его было не так уж много, и все уже жестоко страдали от голода, когда 12 июля, причалив к берегу, они увидели, что земля, как ковром, покрыта саранчой. Здесь было много миллиардов этих насекомых, которые в два, а местами даже в три слоя покрывали траву и кусты. Кузен Бенедикт немедленно сообщил, что туземцы нередко употребляют этих прямокрылых в пищу – это было совершенно верно, – и путешественники тотчас бросились собирать эту «манну небесную». Ее было так много, что хватило бы нагрузить десять таких лодок, и, поджаренная на слабом огне, саранча представляла собой кушанье, которое пришлось бы по вкусу и менее голодным людям. Даже кузен Бенедикт ел ее, – правда, он вздыхал, но все же съел немало саранчи.

Но все же этой длинной веренице физических и нравственных испытаний пора было кончиться. Правда, плавание по течению быстрой реки не было так утомительно, как прежнее странствование по прибрежным лесам, но все же палящий зной днем, влажные туманы по ночам и непрестанные нападения москитов делали очень мучительным и это путешествие. Да, пора было уже добраться до цели. И однако Дик не видел еще конца этому путешествию. Сколько времени продлится плавание? Неделю, месяц? Ничто не подсказывало ответа на этот вопрос. Если бы река текла на запад, они были бы уже недалеко от северного побережья Анголы; но река текла скорее к северу, и они могли плыть так еще очень долго, прежде чем достигнут берега океана.

Дик Сэнд уже начинал сильно беспокоиться, как вдруг утром 14 июля направление реки внезапно изменилось.

Маленький Джек сидел на носу лодки и глядел сквозь травяной навес, когда на горизонте показалась широкая гладь воды.

– Море! – закричал он.

При этих словах Дик Сэнд вздрогнул и подошел к Джеку.

– Море? – повторил он. – Нет еще, но по крайней мере большая река, которая течет на запад, а наша река была только ее притоком. Может быть, это сам Заир?

– Как было бы хорошо, Дик! – отозвалась миссис Уэлдон.

Да, потому что если это был Заир, или Конго, который Стэнли открыл через несколько лет, то оставалось бы только плыть по его течению до самого устья, чтобы достичь расположенных там португальских поселений. Дик Сэнд надеялся, что так и будет, и у него были на это все основания.

Пятнадцатого, шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого июля пирога плыла по серебристой поверхности широкой реки. Ее берега были уже не так бесплодны. Но Дик Сэнд продолжал соблюдать осторожность, и по-прежнему вниз по течению плыла не лодка, а небольшой плавучий островок.

Еще несколько дней – и несомненно настанет конец бедствиям пассажиров «Пилигрима»! За это время каждый из них проявил немало самоотверженности, и если Дик Сэнд не признавал, что его доля была здесь самой большой, то это признавали его друзья, и можно было не сомневаться, что миссис Уэлдон позаботится о нем.

Но ночью 18 июля произошло событие, которое чуть не стоило всем им жизни.

Около трех часов пополуночи вдалеке на западе послышался какой-то приглушенный расстоянием шум. Дик, очень встревоженный, решил узнать, что производит этот шум. Пока миссис Уэлдон, Джек и кузен Бенедикт спали под навесом, он вызвал Геркулеса на нос лодки и попросил его хорошенько прислушаться.

Ночь была тихая. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения.

– Это шум моря! – сказал Геркулес, и глаза его засверкали от радости.

– Нет, – возразил Дик Сэнд, покачав головой.

– Что же это? – спросил Геркулес.

– Дождемся утра. А пока будем настороже.

После этого Геркулес вернулся на корму к своему веслу.

Дик Сэнд остался на носу лодки. Он напряженно прислушивался. Шум все нарастал. Вскоре он превратился в отдаленный рев.

День наступил сразу, почти без зари. На расстоянии полумили вниз по течению над рекой в воздухе висело нечто вроде облака. Но то был не туман – это сразу стало ясно, когда при первых же лучах солнца в облаке с одного берега на другой перекинулась великолепная радуга.

– К берегу! – во весь голос крикнул Дик Сэнд, так что голос его разбудил миссис Уэлдон. – Впереди водопад! Это облако – водяные брызги! К берегу, Геркулес!

Дик Сэнд не ошибался. Русло реки ниже по течению внезапно обрывалось отвесной стеной высотой в сто футов, и река низвергалась с нее стремительным, величественным водопадом. Еще полмили – и пирога была бы увлечена в пропасть.

Глава девятнадцатая«С. В.»

Геркулес мощным ударом весла направил лодку к левому берегу. По счастью, скорость течения пока еще не увеличилась, так как русло реки почти до самого водопада сохраняло тот же пологий уклон. Лишь у самого водопада дно круто обрывалось, и усилившееся течение чувствовалось только в трехстах—четырехстах футах от него.

На левом берегу поднимался густой, девственный лес. Ни один луч света не проникал сквозь сплошную завесу его листвы. Дик Сэнд с ужасом смотрел на эту землю, где жили людоеды внутреннего Конго и которую теперь путешественникам предстояло пересечь пешком, так как плыть дальше по реке было невозможно. О том же, чтобы перетащить пирогу волоком в обход водопада, не приходилось и думать. Какой жестокий удар для измученных людей, которые надеялись не сегодня завтра прибыть в португальские поселения, расположенные в устье реки! Но ведь до сих пор им так везло! Неужели теперь удача отвернется от них?

Пирога уже подходила к левому берегу. По мере того как она приближалась к земле, Динго проявлял все больше странных признаков нетерпения и горя.

Дик Сэнд заметил это – он был всегда настороже, ведь опасности грозили со всех сторон – и спросил себя: не скрываются ли в чаще высокого папируса на берегу дикари или хищные звери? Но вскоре он понял, что Динго охвачен вовсе не яростью.

– Смотрите, Динго как будто плачет! – воскликнул маленький Джек, обвивая ручонками шею пса.

Но Динго вырвался из объятий мальчика, прыгнул в воду, когда пирога была еще в двадцати футах от берега, выбрался на него и скрылся в высокой траве.

Ни миссис Уэлдон, ни Дик Сэнд, ни Геркулес не знали, что и подумать.

Через несколько секунд пирога мягко врезалась носом в зеленую толщу прибрежных растений. Вспугнутые приближением людей, в воздух с резкими криками взлетели несколько зимородков и снежно-белых цапель. Геркулес крепко привязал пирогу к стволу склонившегося над водой мангрового дерева, и все путешественники выбрались на берег. В лесу не было видно ни одной тропинки. Однако примятая во многих местах трава свидетельствовала о том, что здесь недавно прошли люди или звери.

Дик Сэнд с заряженным ружьем и Геркулес с топором в руках двинулись вперед. Не прошли они и десяти шагов, как натолкнулись на Динго. Собака, опустив нос к земле, с отрывистым лаем бежала по какому-то следу и негромко выла. Какое-то непонятное предчувствие привлекло ее к берегу, а теперь другое предчувствие вело вглубь леса. Это было ясно всем.

– Внимание! – сказал Дик Сэнд. – Миссис Уэлдон, Джек, мистер Бенедикт, не отставайте, пожалуйста! Геркулес, будь наготове!

В это мгновение Динго поднял голову и нетерпеливо запрыгал, словно приглашая следовать за ним.

Через несколько секунд миссис Уэлдон и ее спутники подошли к подножию старой смоковницы в самой гуще леса.

Под смоковницей виднелась ветхая, покосившаяся набок лачуга. Динго остановился перед ней и жалобно завыл.

– Эй, кто здесь есть? – крикнул Дик Сэнд.

Он вошел внутрь хижины.

Миссис Уэлдон и все остальные последовали за ним. На земляном полу были разбросаны кости, уже побелевшие под воздействием сырого воздуха.

– В этой хижине умер человек, – сказала миссис Уэлдон.

– И Динго знал этого человека! – подхватил Дик Сэнд. – Наверное, это был его хозяин. Глядите, глядите!

Дик Сэнд указал пальцем на ствол смоковницы в глубине лачуги, с которого была счищена кора.

Там виднелись две большие красные буквы, уже почти стершиеся, но все еще различимые.

Динго уперся правой лапой в дерево и как будто указывал на эти буквы путешественникам.

– «С» и «В»! – воскликнул Дик Сэнд. – Две буквы, которые Динго узнает среди всех букв алфавита. Те самые буквы, какие выгравированы на его ошейнике!

Он вдруг умолк и, нагнувшись, поднял лежавшую в углу небольшую, всю позеленевшую медную коробку.

Когда он открыл коробку, из нее выпал клочок бумаги. Дик Сэнд прочел следующее:

Здесь… в 120 милях от берега океана… 3 декабря 1871 года… смертельно ранен… ограблен моим проводником Негоро… Динго!.. ко мне…

С. Вернон

Эта записка объясняла все. Французский путешественник Самюэль Вернон, отправившийся исследовать Центральную Африку, взял в проводники Негоро. Деньги, которые были у путешественника, возбудили алчность негодяя-португальца, и он решил завладеть ими. Самюэль Вернон, добравшись до берега Конго, остановился в этой хижине. Здесь Негоро смертельно ранил его, ограбил и бросил… Совершив убийство, Негоро, несомненно, бежал в португальские владения. Но там Негоро арестовали как агента работорговца Алвиша; в Сан-Паулу-ди-Луанде его судили и приговорили к пожизненному заключению в одной из каторжных тюрем колонии. Мы знаем, что он ухитрился бежать с каторги, пробрался в Новую Зеландию и там поступил коком на «Пилигрим», к несчастью тех, кто плыл на этом корабле. Но что произошло в хижине после преступления? Это нетрудно было угадать. Несчастный Вернон перед смертью успел написать записку, где указывал время, и причину убийства, и имя убийцы. Он спрятал ее в коробку, где, несомненно, раньше хранил деньги, украденные Негоро, и последним усилием начертал кровью, словно эпитафию, свои инициалы на дереве. Динго, вероятно, немало дней просидел перед этими двумя буквами! Он научился распознавать их среди всех других букв алфавита. И уж не забыл! Потом Динго ушел на берег океана, где его и подобрал капитан «Вальдека», и наконец попал на «Пилигрим», где он снова встретился с Негоро. А прах путешественника тем временем истлевал в дебрях Центральной Африки, и все забыли о погибшем, кроме его верной собаки. Да, несомненно, события происходили именно так. Дик Сэнд и Геркулес уже собрались было предать погребению останки несчастного Самюэля Вернона, как вдруг Динго с неистовым лаем выбежал из хижины.

Тотчас же вслед за этим снаружи донесся ужасный крик. Очевидно, Динго на кого-то напал.

Геркулес бросился за ним. Когда Дик Сэнд, миссис Уэлдон, Джек и Бенедикт тоже выбежали из хижины, они увидели, что он кинулся на какого-то человека, который катался по земле, отбиваясь от вцепившейся ему в горло собаки.

Это был Негоро.

Приближаясь к устью Конго, где он собирался сесть на отправляющийся в Америку пароход, португалец оставил свой эскорт и один пошел к месту, где он убил доверившегося ему Вернона.

У него были свои причины вернуться сюда, и все поняли какие, увидев в свежевырытой яме у подножия смоковницы несколько горстей французских золотых монет. Очевидно, после убийства Самюэля Вернона, но до того, как он попал в руки португальцев, Негоро закопал в землю украденные деньги, чтобы когда-нибудь вернуться за ними. Но как раз в тот момент, когда он собрался воспользоваться плодами своего преступления, выследивший его Динго вцепился ему в горло. Захваченный врасплох негодяй все же сумел вытащить из-за пояса нож, и он с силой всадил его в грудь собаки, когда Геркулес подбежал к нему с возгласом:

– Ах, гадина! Я тебя придушу!..

Однако вмешательство Геркулеса не понадобилось. Португалец не подавал больше признаков жизни: можно сказать, что судьба покарала преступника в том месте, где он совершил свое злодеяние. Но верный пес тоже получил смертельный удар – он ползком добрался до того места в хижине, где был убит Самюэль Вернон, и там умер.

Геркулес закопал глубоко в землю останки путешественника, и оплакиваемый всеми Динго был положен в ту же могилу.

Негоро не было больше в живых, но туземцы, сопровождавшие его из Казонде, должны были находиться где-то неподалеку. Видя, что португалец не возвращается, они, несомненно, отправятся искать его на берегу реки. Это была серьезная опасность для путешественников.

Дик Сэнд и миссис Уэлдон посовещались о том, что делать дальше. Действовать приходилось немедленно, не теряя ни минуты.

Было уже совершенно ясно, что большая река, по которой они плыли, – это именно Конго, которую туземцы называют Кванго или Икуту-я-Коного; под одной широтой ее именуют также Заиром, под другой – Луалабой. Это была та самая великая артерия Центральной Африки, которой героический Стэнли присвоил славное имя «Ливингстон», но географам, быть может, следовало бы заменить это имя именем самого Стэнли.

Однако если не оставалось никаких сомнений в том, что это Конго, то в записке, оставленной Самюэлем Верноном, было указано, что устье реки находится на расстоянии ста двадцати миль от этого места, и, к несчастью, здесь река была непроходима. Никакая лодка не прошла бы через могучий водопад, – вероятно, это были водопады Нтама.

Надо было пройти пешком по берегу милю или две и, миновав водопад, построить плот и снова пуститься вниз по течению.

– Остается решить, – сказал Дик Сэнд, – по какому берегу мы пойдем: по левому, где мы сейчас находимся, или по правому. И тот и другой небезопасны, миссис Уэлдон, приходится остерегаться туземцев. Но все-таки мне кажется, что на этом берегу риск больше, так как тут мы можем опасаться встречи с эскортом Негоро.

– Переправимся на другой берег, – сказала миссис Уэлдон.

– Но можно ли там пройти? – продолжал рассуждать вслух Дик Сэнд. – Дорога к устью Конго скорее лежит на левом берегу – недаром же Негоро шел по нему. Ну не важно! Колебаться тут не приходится. Но прежде чем мы переправимся на правый берег все вместе, я один проверю, можно ли спуститься по реке ниже водопада.

Это действительно было благоразумнее, и Дик Сэнд сразу же начал приводить свой план в исполнение.

Ширина реки в том месте, где стояла хижина француза-исследователя, не превышала четырехсот футов, и молодому моряку, отлично умевшему править кормовым веслом, нетрудно было ее пересечь. Миссис Уэлдон, Джек и кузен Бенедикт до возвращения Дика Сэнда должны были остаться на левом берегу под охраной Геркулеса.

Отдав все распоряжения, Дик уже сел в пирогу и собирался оттолкнуться от берега, когда миссис Уэлдон сказала ему:

– Ты не боишься, Дик, что течение затянет тебя в водопад?

– Нет, миссис Уэлдон. Я пройду футов за четыреста от него.

– А на том берегу?

– Я не буду высаживаться, если замечу хоть какую-нибудь опасность.

– Возьми с собой ружье.

– Хорошо. Но пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.

– А может быть, нам все-таки лучше не разлучаться, Дик? – добавила миссис Уэлдон, как будто ее томило предчувствие беды.

– Нет, миссис Уэлдон… Я должен поехать один, – ответил Дик Сэнд. – Это необходимо для общей безопасности. Я вернусь меньше чем через час. Смотри в оба, Геркулес!

С этими словами Дик отчалил и направил лодку к другому берегу.

Миссис Уэлдон и Геркулес, притаившись среди зарослей папируса, не спускали с него глаз.

Дик Сэнд скоро достиг середины реки. Течение здесь было не очень сильное, но все-таки чувствовалось. Зато в четырехстах футах от этого места вода с диким ревом низвергалась со скалы, и водяные брызги, подхваченные западным ветром, долетали до пироги, где сидел Дик Сэнд. Юноша содрогнулся при мысли, что, если бы они были менее внимательны прошлой ночью, пирога неминуемо попала бы в водопад, который выбросил бы на прибрежные камни лишь пять изуродованных трупов. Но сейчас такой опасности не было: пирога пересекала реку почти по прямой, для этого достаточно было искусно править кормовым веслом.

Через четверть часа Дик добрался до правого берега реки и уже готовился на него выпрыгнуть…

Но в это мгновение раздались громкие крики, и человек десять дикарей бросились к груде травы, которая еще скрывала пирогу.

Это были дикари-людоеды из свайной деревни. В продолжение восьми дней они крались следом за путешественниками по правому берегу реки. Когда лодка проплывала под сваями и с нее сорвало травяной покров, они увидели, что на мнимом плавучем островке скрываются люди, и пустились в погоню. Они были уверены, что добыча не уйдет от них, так как водопад преграждал течение реки и беглецам рано или поздно пришлось бы высадиться на берег.

Дик Сэнд понял, что для него нет спасения. Но он спрашивал себя: не может ли он, пожертвовав своей жизнью, спасти спутников? Не теряя самообладания, юноша стоял на носу пироги и, наведя на дикарей ружье, не давал им подойти.

Между тем дикари уже успели содрать с пироги защитный навес, рассчитывая найти там еще несколько жертв. Увидев, что в их руки попал лишь один человек, они яростно завыли. Пятнадцатилетний мальчик на десятерых!

Но тут один из туземцев поднялся, протянул руку к левому берегу и указал на миссис Уэлдон и ее спутников, которые всё видели и, не зная, что предпринять, вышли из-под прикрытия зарослей папируса.

Оставив всякую заботу о себе, Дик молил Небо подсказать ему, как спасти его сотоварищей.

Дикари бросились на корму пироги и оттолкнули ее от берега. Они намеревались переплыть реку. Ружье в руках Дика все еще удерживало их от нападения на него, – очевидно, они знали, чем грозит огнестрельное оружие. Но один из них, взяв кормовое весло, умело направил пирогу поперек течения. Вскоре она уже была не далее как в ста футах от левого берега.

– Бегите! – крикнул Дик Сэнд миссис Уэлдон. – Бегите!

Ни миссис Уэлдон, ни Геркулес не пошевельнулись, словно у них отнялись ноги.

Бежать? Зачем? Не пройдет и часа, как их все равно догонят и они попадут в руки людоедов.

Дик Сэнд понял это. И в эту минуту его осенила та мысль, о которой он просил Небо: он нашел способ спасти тех, кого любил, спасти ценою собственной жизни! И он без колебаний сделал это.

– Господи, защити их! – прошептал он.

В то же мгновение он перевел ружье на того дикаря, который правил пирогой, и выстрелил. Кормовое весло, расщепленное пулей, переломилось пополам.

У людоедов вырвался крик ужаса.

Пирога, уже никем не управляемая, повернула по течению прямо к водопаду. Она неслась все быстрее, и через несколько мгновений уже не более ста футов отделяло ее от ревущей и грохочущей бездны.

Миссис Уэлдон и Геркулес все поняли. Дик Сэнд, пытаясь спасти своих спутников, решил увлечь лодку в пучину водопада: дикари погибнут, но и он погибнет с ними. Маленький Джек, его мать, стоя на коленях, посылали Дику Сэнду последнее прости. Геркулес в бессильном отчаянии простирал к нему руки.

В эту минуту дикари, решив добираться до левого берега вплавь, бросились за борт, и лодка от толчка перевернулась.

Дик Сэнд и перед лицом угрожающей ему смерти ни на йоту не потерял хладнокровия. Последней его мыслью было, что лодка, именно потому, что она плывет килем вверх, может оказаться для него средством спасения.

И действительно, в те мгновения, когда Дик Сэнд будет захвачен водопадом, ему могли угрожать две опасности: захлебнуться в воде или задохнуться в вихре водяной пыли. А перевернутый корпус лодки был как бы ящиком, под которым ему, может быть, удастся удерживать голову над водой и в то же время укрыться от воздушного вихря, в котором он, несомненно, задохнулся бы при быстром падении. При таком заслоне у него, пожалуй, был бы некоторый шанс спастись от двойной опасности задохнуться, даже если бы он спускался по водопаду Ниагаре!

Все это молнией мелькнуло в голове Дика Сэнда. Последним инстинктивным движением он уцепился за скамью, которая соединяла оба борта лодки, и, держа голову над уровнем воды под опрокинутым корпусом лодки, почувствовал, как поток с непреодолимой силой уносит его и он почти вертикально падает вниз…

Пирога глубоко ушла в яму, вырытую падающей водой у подножия водопада, завертелась в глубине и затем снова всплыла на поверхность реки. Дик Сэнд, отличный пловец, понял, что спасение теперь зависит только от силы его рук…

Через четверть часа борьбы с течением он выбрался на левый берег и увидел там миссис Уэлдон, Джека и кузена Бенедикта, которых поспешно привел туда Геркулес.

Но дикари погибли в бурлящем водовороте. Не защищенные во время падения перевернутой пирогой, они задохнулись еще прежде, чем достигли дна пропасти, и их трупы разбились об острые скалы, на которых пенилась вода ниже по течению.

Глава двадцатаяЗаключение

Через два дня, 20 июля, миссис Уэлдон и ее спутники встретили караван, направлявшийся в Эмбому, в устье Конго. Это были не работорговцы, а честные португальские купцы, которые везли в Европу слоновую кость. Беглецам был оказан превосходный прием, и последний участок пути не доставил им особых тягот.

Встреча с этим караваном поистине была великой удачей. Дик Сэнд напрасно надеялся спуститься на плоту к устью реки. От Нтамы до Еллалы вся река представляет собой чередование стремнин и водопадов. Стэнли насчитал их здесь семьдесят два, и никакая лодка не смогла бы здесь пройти. Именно в устье Конго неустрашимому путешественнику четыре года спустя пришлось выдержать последний из тридцати двух боев, которые он вел с туземцами. А ниже он попал в водопад Мбело и только чудом спасся от смерти.

Одиннадцатого августа миссис Уэлдон, Джек, Дик Сэнд, Геркулес и кузен Бенедикт прибыли в Эмбому, где господа Мотта-Вьега и Гаррисон встретили их с самым сердечным гостеприимством. Здесь они застали американский пароход, отправлявшийся к Панамскому перешейку. Миссис Уэлдон и ее спутники сели на него и благополучно прибыли в Америку.

Телеграмма, отправленная в тот же день в Сан-Франциско, уведомила Джеймса Уэлдона о неожиданном возвращении на родину его жены и ребенка, следы которых он тщетно разыскивал повсюду, где, по его предположениям, мог быть выброшен на берег «Пилигрим».

Наконец 25 августа путешественники приехали по железной дороге в главный город Калифорнии. О, если бы старый Том и его товарищи были с ними!..

Что сказать о дальнейшей судьбе Дика Сэнда и Геркулеса? Первый стал сыном, второй – другом семейства Уэлдон. Джеймс Уэлдон сознавал, чем он обязан юному капитану и отважному негру. Хорошо, что Негоро не успел побывать в Сан-Франциско, ибо мистер Уэлдон, разумеется, не пожалел бы всего своего состояния, чтобы выкупить из плена жену и сына. Он помчался бы к берегам Африки, и кто знает, каким опасностям он подвергся бы там, жертвой какого коварства стал бы!

Несколько слов о кузене Бенедикте. В день приезда в Сан-Франциско, наспех пожав руку Джеймсу Уэлдону, достойный ученый заперся в своем кабинете и тут же принялся за работу, словно доканчивая фразу, недописанную накануне. Он мечтал о гигантском труде «Шестиног Бенедикта» – труде, который должен был совершить переворот в энтомологической науке.

В своем кабинете, загроможденном коллекциями насекомых, он первым делом разыскал очки и лупу… О боже! Какой вопль отчаяния вырвался из груди ученого, когда он, вооружившись этими оптическими приборами, впервые хорошенько рассмотрел единственного представителя африканских насекомых, вывезенного им из путешествия!

«Шестиног Бенедикта» оказался совсем не шестиногим! Это был обыкновенный паук! И если у него было шесть ног вместо восьми, это объяснялось только тем, что двух передних ног у него недоставало. А недоставало их потому, что Геркулес неосторожно оборвал их, когда ловил паука. Таким образом, мнимый «шестиног Бенедикта» не представлял никакой ценности с научной точки зрения. Это был обыкновенный паучок, каких много, да к тому же еще инвалид! И только близорукость кузена Бенедикта помешала ему заметить это раньше. От такого удара он серьезно заболел, но, к счастью, его удалось вылечить.

Через три года, когда маленькому Джеку исполнилось восемь лет, Дик Сэнд помогал ему готовить уроки, не прекращая собственных напряженных занятий. Тотчас же по возвращении в Сан-Франциско он принялся за учение с рвением человека, которого терзают угрызения совести: он не мог себе простить, что по недостатку знаний не смог как следует справиться со своими обязанностями на корабле.

«Да, – повторял он себе, – если бы на борту „Пилигрима“ я знал все то, что должен знать настоящий моряк, скольких несчастий можно было бы избежать!»

Так говорил Дик Сэнд. В восемнадцать лет он уже с отличием окончил гидрографические курсы и, получив по специальному разрешению диплом, готовился вступить в командование одним из кораблей Джеймса Уэлдона.

Вот чего достиг благодаря своему поведению, благодаря своему труду маленький сирота, подобранный на песчаной косе Сэнди-Хук. Несмотря на свою молодость, он пользовался всеобщим уважением, можно даже сказать – почетом, но был по характеру так прост и скромен, что и не подозревал этого. Ему и в голову не приходило, что решительность, мужество, твердость, проявленные им во всех испытаниях, сделали из него своего рода героя, хотя он и не совершил ничего такого, что принято называть блестящими подвигами.

И все же одна горькая мысль преследовала его. В те редкие минуты досуга, которые оставляли ему занятия, он всегда думал о старом Томе, Бате, Актеоне и Остине. Он считал себя ответственным за их несчастья. Миссис Уэлдон также не могла без грусти вспоминать о бедственном положении своих бывших спутников. Джеймс Уэлдон, Дик Сэнд и Геркулес готовы были перевернуть небо и землю, чтобы разыскать их. И наконец, благодаря широким связям Джеймса Уэлдона в коммерческом мире, им удалось разыскать их следы: оказалось, что Тома и его спутников продали на Мадагаскар, где, кстати сказать, рабство в скором времени было уничтожено. Дик Сэнд хотел отдать все свои небольшие сбережения, чтобы выкупить их, но Джеймс Уэлдон и слышать об этом не хотел. Один из его агентов совершил эту сделку, и 15 ноября 1877 года четыре негра постучались в двери дома Джеймса Уэлдона.

То были Том, Бат, Остин и Актеон. Эти славные люди, избежавшие стольких смертельных опасностей, едва не были задушены в объятиях своих друзей.

Из тех, кого «Пилигрим» забросил на гибельный берег Африки, недоставало теперь только бедной Нэн. Но старую служанку нельзя было вернуть к жизни, так же как и Динго. И конечно же, было просто чудо, что лишь они двое погибли при таких жестоких испытаниях.

Само собой разумеется, что в день приезда четырех негров в доме калифорнийского купца Джеймса Уэлдона был устроен праздник, и лучший тост, встреченный всеобщим одобрением, провозгласила миссис Уэлдон – тост в честь Дика Сэнда, «пятнадцатилетнего капитана».

Пять недель на воздушном шаре