— Нет!!!
На миг я испугалась, что меня постигнет та же участь. Лайе Ма присел рядом. Его рот и подбородок были в крови. Он улыбался.
— Женщина жива, — сообщил он. — Мне нужна пища. Понадобится много биомассы.
— Что?
Не отвечая, он коснулся меня руками раз, другой, безошибочно выбирая точки, и боль отступила. Когти пришельца вошли мне под кожу в районе поясницы, и ноги онемели. Стало вдруг спокойно, словно меня накачали транквилизаторами. Мне было все равно, что с сопровождающей, и я сосредоточилась на том, что должна сделать. Когда он раскроил мой форменный костюм на куски, чтобы не мешал, я ни капли не стеснялась.
«Ребенок. Мой ребенок».
Только это было важно сейчас. Алд сидел рядом и сообщал о состоянии ребенка.
— Детеныш продвигается наружу. Скоро, — он мягко, бережно сжал мне руку. — Дышите. Тужьтесь. Расслабьтесь, ждем… — другой рукой инопланетный медик гладил меня по лбу.
Когда стало совсем невмоготу, я укусила его за руку, чтобы не закричать. Лайе Ма на мгновение зажмурился, и по его лицу пробежала судорога, словно он испытывал не боль, а удовольствие. Он даже не сделал попытки вырваться.
— Мать, — сказал он. — Кричите.
И я кричала.
— Мать-дочерей, — благоговейно прошептал он, принимая новорожденного. — Это девочка.
Еще пара схваток, и все закончилось. В голове царила гулкая пустота, горло саднило от крика. Хотелось есть и спать — даже не знаю, чего больше. Еще — помыться, но это потом… Раздалось какое-то тихое мяуканье и писк, и я тут же навострила уши. Всю сонливость как рукой сняло!
— Дайте! — я потянулась к алду.
Он держал подозрительно маленький сверток, свитый из множества нитей и похожий на кокон шелкопряда. Тот легко помещался на раскрытых ладонях. От свертка тянулись розоватые тяжи, которые заканчивались под костюмом доктора.
— Ну, хоть покажите, — я уже чуть не плакала.
Что, если это чудовище, химера? Что могло получиться от слияния человека и инопланетянина? Здорова ли она? Почему не плачет, как все нормальные дети? Может, не выделяется легочный сурфактант? Больше всего на свете я боялась, что не раскроются легкие, и ребенок не сможет дышать. У человеческого плода на таком сроке просто не сформированы легкие. Кроме того, он был бы гораздо меньше, с фалангу большого пальца. А этот — крупненький.
Лайе Ма протянул мне кокон. Внутри него виднелось голое, розовое существо, похожее на слепого новорожденного котенка. Оно тыкалось в стенки кокона и так отчаянно пищало, что у меня все обрывалось внутри.
— Дайте!!! Ну, дайте же…
Стоило мне взять ребенка, как он перестал пищать и успокоился. Тяжи кокона отделились от алда и присосались к моей коже. Я посмотрела, куда они прикрепились. Часть уходила под кожу в районе стыка локтя, как капельница. Остальные прикрепились к ладоням, как приклеенные.
Моя инопланетная суть заново знакомилась с ребенком. Это было как взрыв Сверхновой и рождение новой Вселенной в момент большого взрыва.
— Ах-х…
И все вдруг кончилось. Осталась только безграничная любовь. По лицу катились слезы благодарности за это маленькое чудо.
— Мать-дочерей, — услышала я где-то на периферии. — Ваш клан ждет большая слава.
— Ух, как ты меня напугала, — переживала Гудрун. — Я пропустила все самое интересное.
Мы были в медицинском корпусе, куда я добралась сама, на своих двоих. Я стремительно восстанавливалась. Теперь я понимала инопланетных женщин, производящих по нескольку детенышей в год. Я сверилась с таймером: прошло всего полчаса. Правда, мне они казалось вечностью.
Я несла ребенка, а пришелец — обескровленную им жертву. Когда мы ввалились на уровень, как два оборванца, и втащили безжизненно обвисшую, окровавленную женщину, нас чуть не пристрелили охранники. Потом, конечно, разобрались. Гудрун уже была там, она добралась раньше.
Госпожа Асбьерндоттир была в порядке и восстанавливалась в медицинском кювезе. Я лежала в палате и отдыхала. Дочь стремительно поглощала ресурсы через внешний носитель, так что доктор Нордманн поставила мне капельницу и принесла протеиновый коктейль.
— Теперь доращивание, — сказала она, осторожно водя портативным сканером рядом с коконом. — Придется побыть тебе этаким «сумчатым». У эргов внешнее вынашивание, как я это назвала.
— Доращивание? Сколько это займет?
— Около месяца, дальше у ребенка открываются глаза, и он начинает самостоятельно перемещаться, — ответила она. — Возвращается только ради кормежки. То есть кокон тебе все равно придется подпитывать время от времени. Самостоятельно питаться твоя дочь будет с трех-четырех месяцев.
«О, боги и богини!»
Я с опаской, как на гранату, посмотрела на ребенка. Самостоятельно перемещаться, значит. Если придется ее ловить по всей станции, я этого не переживу! Мне казалось, что я умру, если мы хоть на минуту расстанемся. Из носителя виднелась только крохотная головка с выпуклым лбом. Ротик приоткрылся. Она зевала! О… Точно! Красавица моя.
— Малышка.
— У-тю-тю, тетя Гудрун сейчас возьмет анализы, — занесла она над коконом инъектор.
— Нет!!! — я подскочила и оскалилась.
Верхняя губа приподнялась. Внутри зарождался и нарастал странный звук, напоминающий рычание. Испугавшись самой себя, я упала обратно на больничную койку. Моя реакция была непроизвольной, как у дикого животного, которое защищает своего детеныша от посягательств.
— В смысле, я сама возьму пробы, — уже более миролюбиво добавила я. — Но сделаю это не сейчас, а когда она станет постарше.
— Но вдруг с ней что-то не в порядке?
— О, поверь мне. Она в порядке. Я это точно знаю.
Я чуяла это в воздухе, ощущала через кокон, всей кожей впитывала жизненные показатели ребенка. Здорова. Сыта. Спит. Ребенок-мой-самка-несамостоятельная-трофей. Это был мой «трофей».
«О, Эши».
Значит, опять я все перепутала, запутав его и себя. Я тогда спросила, бывают ли «трофеи» у женщин. Он ответил, что понял. Может быть, он соотнес это с материнской и сыновней привязанностью?
«Какая нелепость».
— Я хочу поспать. И побыть одна, — сказала я.
— Лайе Ма тоже хотел осмотреть тебя и малышку.
— Нет.
— Я ему передам, — рассмеялась она, убирая диагност в бокс на дезинфекцию. — Но мне кажется, он не послушает.
— Разбирайся с ним сама.
Она разобралась, о, да. Месяц меня поглощала малышка, а потом я поняла, что алд приходит не столько ко мне и ребенку, сколько к подруге. Это была самая настоящая осада крепости. В ход шло угощение, подкуп при помощи образцов, периодический вызов на поединок и — та-дам! — совместная медицинская практика. Последнее — самое соблазнительное. Знаю я Гудрун. Медицина пришельцев интересовала ее больше всего.
— Что будешь делать? — спросила я.
— Дождусь Эйтэ Ла. Пусть сражаются. Хотя бы отстанут, а я делом займусь, — она закинула долгожданные пробы в анализатор. — Вот этим, например.
Сегодня она была в медицинском костюме и маске. Глаза горели азартом.
— Этот эрг сильно отличается от остальных, — поделилась я своими мыслями. — Он может тронуть женщину. Для остальных это просто немыслимо. Я его побаиваюсь.
— Я тоже, — призналась она. — Знаешь, я спрашивала, — Гудрун повернулась ко мне. — Он не убивал, просто питался. Перед ним стоял выбор между смертельным оскорблением женщины и потерей пациентки, и он его сделал. Этот пришелец из какой-то особой генетической линии выведения, он сильно отличается от остальных.
— Понятно.
— Правда, их детеныши прелесть? — сменила она тему. — Не надо кормить по часам и менять подгузники.
— Это точно!
Тут я была согласна. Никаких бессонных ночей и плача. Грудь никогда не отвиснет от кормления. Ребенок всегда свеж как роза. Все утилизировала эта тварь-кокон. Ни забот, ни хлопот! Кстати, не пора ли девочке уже открыть глазки? Я порядком утомилась безвылазно сидеть в медицинском корпусе в обнимку с коконом.
— Не решила еще, как назвать? Пора зарегистрировать ребенка, — сказала Гудрун.
Она была права. Ребенок до сих пор не имел имени, только идентификационный номер и привязку к родителю. В графе «отец» я ничего не указала. Начальник станции пробовал уточнить: ему требовалось для рапорта. Потом отстал.
Что, если назвать в честь бабушки? Аоки. Да, пожалуй, звучит неплохо. Только вот Рагнарссен или Этти? Вот в чем вопрос. Расти безотцовщиной в колониях не принято, здесь поощрялись традиционные формы семьи с заключением брака.
— Мяа? — выдало существо в коконе.
За это время она оформилась и стала больше напоминать ребенка, только игрушечного. Пупс! Куколка фарфоровая, нежная и трогательная! Кожа стала светлой, на голове появился рыжий пушок. Рудиментарный хвостик исчез. Иногда она вертится и предпринимает попытки выползти из убежища, но тут же прячется обратно. Еще она увлеченно все обнюхивает и ощупывает.
— Ты прелесть, ты это знаешь? — сказала я ей и замерла.
На меня смотрели бледно-голубые, как осеннее небо, глаза. Маленькая ручка ухватила меня за мизинец.
— Гудрун! Подойди-ка сюда.
— Что еще? Не видишь, я занята?
— Это срочно.
Следующий месяц прошел под знаком «поймай-если-сможешь». Девочка научилась шустро ползать. Она уже весила полтора килограмма и стала необычайно проворной и непоседливой. Импровизированный «манеж» уже не спасал. Ее симбионт выстреливал клейким субстратом. Цепляясь, как геккон, малышка перелезала через ограду, чтобы выйти в большой мир. Приходилось прятать все опасные вещи и кодировать двери.
Лайе Ма однажды поймал девочк