— Удивительно! — с улыбкой сказала мать, глядя в огромное — во всю стену — панорамное окно. — Никогда не была зимой на море. Наверное, в этом есть особая прелесть. Как ты думаешь? — Я хочу в Москву, — процедила дочь. Скорчившись на диване, она переключала каналы телевизора.
— Я тоже, но что поделаешь?
— Тебе не терпится снова на работу? — с издевкой осведомилась дочь.
— Я отвечаю за людей, которые мне доверились. Они меня ждут, а я ничем не могу им помочь.
— Как будто они умрут, если завтра не купят свои квартиры!
— Умереть не умрут, но у них могут сорваться планы. С одним клиентом, например, я должна была оформлять в банке сделку по ипотечному кредиту. Если тянуть, то продавцы могут поднять цену — они люди взбалмошные.
— Ах, какая беда! Твой клиент заплатит немножко больше.
— У него разъезд по двум квартирам, — сказала мать, — и каждая тысяча долларов на счету.
— А у меня вся жизнь на счету, понимаешь ты это или нет?! — взорвалась дочь.
Мать молча открыла балконную дверь и, выйдя на лоджию, стала смотреть на скупо освещенную и почти пропадающую в тумане полосу прибоя.
Утро блеснуло надеждой. День выдался ясным и солнечным, и за завтраком ни у кого не возникало сомнений, что уж сегодня-то самолет за ними пришлют, и сядет он без проблем. Настроение у всех было приподнятым, однако информацию о рейсе велено было ждать до обеда. Тогда-то мать и предложила пройтись по пляжу, и вскоре они с дочерью уже взрывали усыпанный ракушками песок своими унтами — бежевыми у матери и ярко-красными у дочери. — Пока ты умывалась, я смотрела новости, — сообщила мать, — здесь ловится российский первый канал. Говорят, что не работает ни один аэропорт в Болгарии. В Софии людей не успевают расселять, они в зале ожидания как сельди в бочке. А мы тут как у Христа за пазухой.
Дочь демонстративно отвернулась. Видимо, ей претили любые проявления положительного настроя.
— Он так и не ответил? — спросила мать.
— А ты, конечно, рада? — огрызнулась дочь.
— Признаться, да.
Дочь с шумом выдохнула воздух. Матери показалось, что точно такой же звук должны издавать драконы, изрыгающие пламя.
— А почему, собственно, я не должна радоваться? — задалась вопросом мать. — Я радуюсь тому, что тебя оставил в покое человек вдвое тебя старше. Практически мой ровесник.
— Неправда, не ровесник!
— Ну насколько он меня младше? Лет на пять? Когда мужчина в таком возрасте начинает интересоваться девушками, еще не закончившими школу…
— Подумаешь, всего полгода осталось!
— И тем не менее. Когда такое случается, это означает, что у мужчины глубокие комплексы и нужен кто-то, чтобы смотреть ему в рот и тешить его самолюбие. Девушка в терапевтических целях, так сказать.
— Ты ведь знаешь, откуда у него комплексы!
Она, разумеется, знала: ведь чуть ли не каждый вечер на горнолыжном курорте был посвящен рассказам об их истоках. Всему виной его бывшая жена — холодная, как Северный полюс, и бездушная, как гипсокартон.
— Ты представляешь, — возмущенно повествовала дочь, — однажды они приехали на день рождения к одному его другу, и пока отмечали, их машину ограбили. Вытащили климат-контроль, другую технику… Короче, он налетел тогда на полторы штуки баксов. И вот, когда они вышли из гостей и увидели, что случилось, знаешь, что она сделала? Она сказала: «Поймай мне такси — я поеду домой, а то ты здесь еще долго провозишься — милиция, страховая компания…» И уехала, представляешь? Вместо того чтобы поддержать, утешить…
Тогда, слушая о бесчинствах бывшей жены, мать сдержанно выражала осуждение, но сейчас она позволила себе высказаться откровенно:
— По-твоему, я должна его жалеть?
— А по-твоему, не надо?
— Нет, — убежденно сказала мать. — Пока человек здоров и здоровы его близкие, считай, что проблем у него нет. Со всем остальным справиться можно, было бы желание!
— А если у человека болит душа?
Мать пожала плечами:
— Когда душа болит о ребенке, который прикован к постели, то это действительно боль. А у твоего так… Поболит и пройдет.
Дочь промолчала, отводя глаза, но мать знала, что та ее не понимает. К сожалению. Или… Нет, к счастью, только к счастью, ее девочка еще не в состоянии осознать, что такое настоящее беспросветное отчаяние. А ведь именно в отчаянии живут те, чьи дети никогда не встанут на ноги. Не посмотрят на мир осмысленным взглядом. Не вырвутся из зубов тяжелого недуга. Дай ей Бог никогда не прочувствовать весь ужас этого заживо погребенного будущего! Но, с другой стороны, пока человек не столкнулся с бедой, своей ли, чужой ли, у него в каком-то смысле закрыты глаза — он не может по-настоящему увидеть радость. И понять, что эта радость принадлежит ему.
— Смотри! — неожиданно воскликнула мать уже другим голосом. — Самолет летит, да как низко! Не иначе наш! Пошли скорее в гостиницу.
В гостинице уже стоял радостный переполох. Сопровождающая звонила в аэропорт, чтобы убедиться, что самолет действительно сел. Изо всех номеров вытаскивали чемоданы, а кто-то в шутку сетовал на то, что не успел накупаться вволю.
— Ждем вас в Болгарии летом! — сбросив гору волнений с плеч, улыбалась сопровождающая.
Наконец все расселись по автобусам. Но у матери, несмотря на долгожданную развязку, было ощущение, что они с дочерью не успели договорить о самом важном, что благополучно севший самолет слишком рано прервал их разговор. Завтра суббота, можно было бы уже и не спешить с отлетом…
В аэропорту они оказались в самом конце очереди — их товарищи по несчастью так рвались к стойке регистрации, словно находились на тонущем «Титанике» и впереди их ждала последняя шлюпка. Благоразумно рассудив, что пока все пассажиры не окажутся на борту, самолет все равно не улетит, мать, стоя позади всех, не тревожилась.
Регистрация шла довольно быстро, и примерно половина пассажиров уже успели пройти паспортный контроль и покинуть зал, как вдруг очередь остановилась. Мать не придала этому значения, погруженная в свои мысли, но пару минут спустя до них докатилась ошеломляющая новость: регистрация окончена. Как? Почему? Да все просто: сюда мы летели аэробусом, а сейчас за нами прислали обычный борт, который в состоянии забрать лишь половину пассажиров. Осталось лишь около пятнадцати свободных мест для семей с детьми.
— Пойдем! — Дочь метнулась вперед.
Мать осталась на месте.
— А мы-то тут при чем? — спросила она с искренним удивлением. — Где ты в нашей семье видишь ребенка?
Дочь осталась соляным столбом стоять на месте. Отчаяние и ненависть к обстоятельствам, а возможно, и к самой матери настолько ярко полыхали в ее взгляде, что становилось не по себе.
Этим вечером они практически не разговаривали. По возвращении из аэропорта дочь легла в постель и, скорчившись, уткнулась лицом в подушку. Было видно, что она не спит. Матери хотелось пройтись на свежем воздухе, чтобы сбросить напряжение, но она боялась оставлять своего ребенка в таком состоянии одного. Весь вечер она просидела рядом с книгой в руках, словно сестра милосердия у постели больного.
Утром следующего дня надежда иссякла даже у самых позитивно настроенных пассажиров. Как выяснилось, вчера вечером, после вынужденного возвращения в отель, горячо обсуждались возможные пути спасения из тумана, но не находилось ни одного, хоть сколько-нибудь реалистичного. Добраться до Варны и оттуда — поездом в Москву? Не выйдет: поезд пересекает румынскую границу, а соответствующей визы ни у кого нет. Из Бургаса ходит автобус до Стамбула, а уже оттуда можно попробовать улететь, но отправляться в Турцию на свой страх и риск (и за свой счет) охотников не находилось. Люди, с утра сходившие на разведку в Интернет, были особенно мрачны: туманы должны были продлиться еще неделю, а после прогноз обещал сильные бури. — Придется нам здесь дожидаться лета, — философски заметила мать. — А там, глядишь, и вода прогреется.
Они вновь стояли на пляже в своих горнолыжных костюмах. Вопреки заупокойным прогнозам и этот день был чудесен: безмятежное небо, лишенное всякой дымки; солнце, как будто уже начинающее пригревать. Неподалеку от берега на воде качалась стая ангельски-белых лебедей.
Прибой в этот день был сильнее, чем вчера: волны упорно налетали на берег и откатывались с яростным шипением. Одна из них изловчилась и окатила ноги матери, которая подошла слишком близко к воде. Та поспешно отпрянула, радуясь, что обувь не успела намокнуть.
— И все-таки как здесь хорошо! — с чувством сказала она. — Уже и не чувствуешь, какое время года. Море, Юг… «Как я завидовал волнам, бегущим бурной чередою с любовью лечь к ее ногам…» — продекламировала женщина.
— Тебе еще не надоело?! — вдруг со слезами взорвалась дочь, с утра казавшаяся совершенно сломленной и тихой. — Думаешь, делаешь что-то хорошее, да? Поднимаешь мне настроение? А я уже слышать не могу, как тебе тут все прекрасно!
— А почему мне должно быть плохо? — спросила мать. — Я отдыхаю на море.
— А про меня ты не подумала?! Про то, как мне тяжело?!
— Приди в себя! — посоветовала мать. — И пойми наконец, что тебе не на что жаловаться, так что не гневи Бога!
Дочь развернулась и побежала назад, к отелю. Она неуклюже взрывала песок унтами, руки нелепо метались в стороны. Мать была уверена, что в эти секунды девушка всхлипывает и проклинает ее, но бросаться вдогонку не стала. Она была сыта по горло и этими жалкими страстями, и этим неумением себя обуздать. Судьба с любовью ложится к ногам ее дочери, выводя ее из любовного тумана, а та руками и ногами отталкивает бесценный дар, да еще и причитает при этом. Эта дурочка убеждена, что ее лишили любви! Но ведь взамен ее ждут долгие светлые годы с другим человеком, который обязательно встретится на пути; с ровесником, не отягощенным проблемами и комплексами всей предшествующей жизни. Она еще этого, конечно не осознает, но придет время — осознает и будет счастлива, что столько-то лет назад не сделала шага в беду. А когда-нибудь осознает и то, какое это счастье — быть просто молодой и здоровой и стоять зимой на пляже, любуясь белыми лебедями, а не рваться душой за тридевять земель в непроходимые дебри запутанных отношений. Да, она непременно осознает, какое это счастье — покой в душе!