Скоро берлинская большевистская группа окрепла. В нее, кроме Пятницкого, входили Горин, Шаумян, Аврамов, Лядов, Лядова, Познер, Анна Неженцева, Квятковский, Тарасов, Левинсон, Галина, Лемберг и… Житомирский. При группе создали нечто вроде подгруппы из сочувствующей молодежи. В нее в числе других вошла и Бричкина, в дальнейшем прошедшая весь свой революционный путь рука об руку с Пятницким.
Осенью 1904 года Пятницкий получил письмо от Надежды Константиновны Крупской из Женевы. От имени Ленина она просила приехать в Женеву, чтобы посоветоваться по очень важным вопросам.
«В Женеве, куда мы вернулись со съезда, — вспоминала Крупская, — началась тяжелая канитель. Прежде всего хлынула в Женеву эмигрантская публика из других заграничных колоний. Приезжали члены Лиги и спрашивали: «Что случилось на съезде? Из-за чего был спор? Из-за чего раскололись?»
Из маленького двухэтажного домика в рабочем поселке Сешерон, с большой кухней, занимавшей весь первый этаж, которую Красиков в шутку назвал «притоном контрабандистов», Ульяновы уже перебрались в Женеву. Ленин целые дни проводил в библиотеке, где даже получил отдельный кабинет для работы.
Владимир Ильич был расстроен, но не растерян. Выглядел он неважно. По сравнению с днями съезда Заграничной лиги похудел, под глазами залегли коричневые тени. Но физическое недомогание ничуть не отражалось на его боевом духе.
Пятницкий, сумрачный и подавленный всем происходящим в партии, считал, что трещины на ее теле уже никогда не закроются.
От Владимира Ильича Пятницкий узнал, что вопрос об издании новой газеты решен. Во всяком случае, для самого Ленина. И Осип имел возможность в этом убедиться, когда через несколько дней после его приезда в Женеву там было созвано собрание большевиков и Ленин сделал доклад о положении дел в партии и о нарастании массового революционного движения в России. Тут же приняли решение об издании новой газеты, большевистского органа «Вперед». Началась энергичная работа по подготовке первого номера.
«В Женеве, — вспоминает Крупская, — большевистский центр гнездился на углу знаменитой, населенной русскими эмигрантами Каружки (Rue de Carouge) и набережной реки Арви. Тут помещались редакция «Вперед», экспедиция, большевистская столовка Лепешинских, тут жили Бонч-Бруевичи, Лядовы (Мандельштамы), Ильины. У Бонч-Бруевичей бывали постоянно Орловский, Ольминский и др. Богданов, вернувшись в Россию, сговорился с Луначарским, который приехал в Женеву и вступил в редакцию «Вперед».
Бюро комитетов большинства (БКБ), созданное для подготовки III съезда партии, в составе Гусева, Богданова, Землячки, Литвинова и Лядова, не только вело агитацию за созыв съезда, но фактически руководило практической работой большевистских организаций в России.
Пятницкий вернулся в Берлин окрыленным. Он понимал: под руками великого мастера возникали новые формы той партии, которой предстояло через тринадцать лет взять в свои руки власть в государстве Российском.
Еще до выхода первого номера газеты «Вперед» Пятницкий отправил в Россию большой транспорт литературы, в который вошла серия брошюр о разногласиях с меньшевиками: Н. Ленина «Шаг вперед, два шага назад», Шахова (Малинина) — «Борьба за съезд», Орловского (Воровского) — «Совет против партии», Галерки (Ольминского) — «Долой бонапартизм». Эти брошюры неплохо нейтрализовали влияние новой «Искры», которую Осип все еще вынужден был транспортировать. Но ему это уже до черта надоело, и, лишь только в Берлине оказался первый номер новой газеты, Пятницкий прекратил отправку постылой «Искры».
В рижском транспортном пункте, которым ведал Папаша (Литвинов), в тюках с литературой также не нашлось места для «Искры», и, таким образом, меньшевики остались у разбитого корыта.
Но вот до Берлина дошла весть о расстреле питерских рабочих 9 января. Весть эта потрясла революционную эмиграцию и побудила ее к активным действиям, Начался сбор средств на русскую революцию и отправка людей в Россию для участия в развертывающихся событиях. Меньше чем за месяц Пятницкий переправил через границу 67 человек.
В эти же январские дни 1905 года произошла знаменательная встреча молодого русского большевика с прославленным лидером немецких социал-демократов Карлом Каутским. Тогда он еще не был тем жалким злобствующим стариком, который потратил остаток своей жизни на «разоблачение» большевизма и проклятия в адрес Ленина и первого в мире социалистического государства. Нет, в дни встречи с ним Пятницкого Карл Каутский еще не расстался с ореолом лучшего знатока Маркса. Книга Каутского против Бернштейна, учинившего ревизию марксизма, была оценена Лениным. Он даже перевел ее вместе с Крупской на русский язык для товарищей по ссылке.
Так вот в январе Каутский пригласил к себе представителей всех социал-демократических групп, находившихся в эмиграции в Берлине: большевиков, меньшевиков, бундовцев и СДНП и А и латышей. Большевистская группа направила для встречи с Каутским Пятницкого и Аврамова, а меньшевики — Сюртука (Коппа).
До начала совещания Фрейтаг был удостоен личной, так сказать, конфиденциальной беседы с одним из крупнейших лидеров германской социал-демократии и II Интернационала.
Каутскому в ту пору шел пятьдесят первый год. Он лично был знаком с Марксом и Энгельсом, написал немало теоретических книг, в том числе и такие, как «Экономическое учение Карла Маркса» и «Аграрный вопрос».
Он сидел за тяжелым, из мореного дуба письменным столом на львиных лапах, в просторном, если не роскошном, то весьма комфортабельном кабинете. Он считался одним из лучших ораторов II Интернационала, умеющим на память цитировать целые куски из самых сложных экономических работ Карла Маркса. А на кресле возле стола сидел двадцатипятилетний молодой человек с худым, изможденным лицом, совсем неважно говоривший по-немецки. «Да, небогато у этих большевиков с людьми, если они прислали ко мне этого мальчишку», — подумал Каутский и тут же обрушил на голову «мальчишки» груду округлых и, как ему представлялось, неотразимых доводов. Руководство — немецкий партейфорштанд — глубоко обеспокоено несогласиями среди русских товарищей. И оно считает своим революционным долгом сделать все зависящее для того, чтобы вновь объединить все группы русских социал-демократов. Для этой цели оно готово назначить суперарбитра — им согласен стать товарищ Август Бебель, который разберет все споры и разногласия. Конечно, меньшинству следует подчиниться большинству, а Ленину, этому неистовому фанатику, непримиримому и нелояльному господину, следует пойти на некоторые компромиссы.
— Прошу меня простить, товарищ Каутский, — непочтительно перебил Пятницкий, — но почему вы говорите только о Ленине, когда его взгляды разделяет громадное большинство местных партийных организаций в России! И при чем здесь какой-то третейский суд, пусть даже во главе с уважаемым товарищем Августом Бебелем, когда русские социал-демократы уже готовятся к своему новому съезду?!
Каутский жестом иронической защиты поднял руку с раскрытой ладонью.
— О, съезд, бесспорно, высший форум партии. Но стоит ли отказываться от нашего посредничества только потому, что этот съезд когда-нибудь будет созван? Подумайте, мой юный друг — кажется, товарищ Фрейтаг? — сколько времени окажется потерянным. А ведь именно сейчас вам, русским, нужны дружба и единство. Неужели вы настолько загипнотизированы Лениным, что не можете правильно оценить добрую волю партейфорштанда?
Но поскольку упрямый мальчишка так и не оценил благородного порыва руководства немецкой социал-демократии, Каутский, встав из-за стола, дал понять, что разговор окончен.
Совещание, начавшееся сразу же после беседы Каутского с Пятницким, ничего не дало. Разногласия были так велики, что объединение на основе третейского решения стало бы чистой формальностью.
Осипу Пятницкому пришлось выступить на этом совещании. Он заявил, что без постановления соответствующего партийного центра ни о каком объединении в Берлине не может быть и речи. Чутье подсказывало ему, что руководству немецких социал-демократов меньшевики гораздо ближе большевиков. Возможно, что суперарбитр и потребовал бы от меньшинства формального подчинения большинству, но в вопросах стратегии и тактики оставался бы на стороне меньшинства, что только помешало бы строительству партии нового типа.
Владимир Ильич горячо одобрил позицию, занятую Пятницким на этом совещании. Он написал удостоверение следующего содержания:
«Настоящим мы назначаем уполномоченным Центрального Комитета Российской социал-демократической партии т. Фрейтага и просим другие организации и партии оказывать ему всяческое содействие.
От имени Центрального Комитета Российской социал-демократической партии
Н. Ленин (Вл. Ульянов)».
Но это было уже после III съезда партии, а пока Пятницкому вместе с приехавшими в Берлин представителями Организационного комитета по созыву съезда приходилось днем и ночью готовить все, что обеспечило бы спокойную и успешную работу съезда. Явки для перехода через границу делегатов съезда. Временное местопребывание в Берлине. Все это получилось совсем неплохо, если бы не повышенный интерес, проявленный берлинской полицией к особе Пятницкою. Первое время ему удавалось ловко отделываться от шпиков. Отлично изучив Берлин, он умело пользовался его внутренними дворами и закоулками. Да и шпиков он научился безошибочно отличать по бегающему взгляду, нарочито беспечной походке фланера и лихо сдвинутому на затылок котелку.
Но чем ближе к съезду, тем настойчивее и беспокойнее становилась прусская полиция. Пятницкого уже несколько раз вызывали в ревир и интересовались, что, собственно, он делает в Берлине и на какие средства живет. Пришлось попросить у одного дантиста — социал-демократа официальную справку о том, что господин Фрейтаг помогает ему по части зуботехнического искусства. Но однажды коса нашла на камень. К Пятницкому приставили супершпика. Необыкновенно длинного малого с нахально улыбающимся лицом. И как раз тогда, когда Пятницкий начал приготовления для отправ