ь. Разногласия с меньшевиками захватывали не только вопрос стратегии и тактики, но и теории, и через образовавшуюся пропасть не удалось, несмотря на все старания бундовцев, перекинуть даже утлого мостика. Бундовцы, хотя и считали себя частью РСДРП, продолжали создавать свои сепаратные организации в Киеве, Одессе, Екатеринославе и некоторых других городах России параллельно существовавшим там социал-демократическим организациям. И мотивировали это тем, что в этих городах есть рабочие-евреи, не знающие русского языка.
Пятницкий с присущей ему едкой иронией и резкостью высмеивал эту «из пальца высосанную» мотивировку. «Как будто бы местные комитеты РСДРП, в которых немало евреев, не смогут работать среди рабочих, говорящих на еврейском языке», — говорил он на заседании согласительного комитета и в качестве иллюстрации рассказывал, как на одном митинге оратор-бундовец потребовал права изъясняться на своем родном языке, а получив это право, произнес речь, процентов на шестьдесят состоящую из русских слов.
В конце сентября начались митинги в Одесском университете. И хотя организаторами их были студенты, в числе выступивших ораторов встречались представители всех партий и политических группировок.
Все чаще на крупных и мелких предприятиях Одессы возникали забастовки, причем не только экономического, но и политического характера. И так во многих городах России.
Наступало время решительных действий. Одесский большевистский комитет на своем заседании 12 октября единогласно принял решение призвать пролетариат к политической забастовке под лозунгом «Долой самодержавие! За созыв Учредительного собрания!» и провести в первое же воскресенье после начала забастовки массовую демонстрацию по центральным улицам Одессы. Руководителем будущей демонстрации комитет назначил Пятницкого. И опять меньшевики и бундовцы, якобы выразив согласие на совместные действия, выступили со множеством всякого рода оговорок о сроках начала всеобщей забастовки, а участвовать в демонстрации вообще отказались.
Наконец началась забастовка. Началась она довольно организованно и захватила основные отрасли производства. Поэтому, как и было условлено на заседании комитета, демонстрацию назначили на воскресенье, 16 октября.
Вероятно, впервые за всю историю города в это воскресенье центр его захватили жители окраин. Все больше рабочих собиралось на углу Дерибасовской и Преображенской улиц. Когда их набралось несколько сотен, Пятницкий крикнул: «Начинаем. Вперед, товарищи!» Демонстранты, сомкнув четверки, выкрикивая революционные лозунги, двинулись по направлению к Херсонской, где к ним собирались присоединиться митингующие студенты. Все шло довольно гладко, казалось, власти решили на этот раз закрыть глаза на все происходящее.
Как бы не так! Лишь только вся Херсонская улица заполнилась демонстрантами, навстречу вымахала сотня казаков и с гиканьем, хлеща по головам и плечам рабочих и студентов нагайками, погнала их в боковые улицы. Спасаясь от казаков, участники демонстрации стали валить трамвайные вагоны, разбирать чугунные решетки, устраивать нечто вроде примитивных баррикад. И все же демонстрация продолжалась. Группы рабочих рассыпались по всему городу и призывали всех присоединиться к демонстрантам. Так продолжалось несколько часов. И когда Пятницкий отправился на явку к Гусеву, чтобы доложить ему о ходе демонстрации, на улицах, в красноватом свете закатного солнца, все еще было шумно. Одесситы, взволнованные, обсуждали события дня. Куда-то испарились казаки. Не видно было полицейских. И вдруг в районе Молдаванки из переулка выскочило несколько конных городовых с огромными «смит-вессонами» в руках. Без всякого повода городовые стали палить из револьверов в прохожих. Несколько человек упали. Пятницкий прижался к стене дома. Опорожнив барабаны своих револьверов, городовые тут же ускакали обратно. Как выяснилось позже, такие налеты, бандитские, ничем не мотивированные, явно провокационные, совершены были в разных районах города.
На экстренном заседании Одесского комитета было принято короткое воззвание, написанное Гусевым. Оно призывало рабочих продолжать забастовку, вооружаться кто чем может, ибо наступают дни решающих боев с до зубов вооруженными защитниками самодержавия. Кроме того, комитет решил превратить похороны погибших от полицейских пуль в новую политическую демонстрацию одесского пролетариата.
Невесело было на душе у Пятницкого, когда утром 31 октября он возвращался из больницы на Молдаванке, где в морге лежали убитые (чтобы полиция не выкрала тела своих жертв, в больнице находился вооруженный патруль из представителей всех революционных организаций, и Пятницкий ходил проверить, как прошла ночь). Он думал о том, что вот, кажется, наступила пора, когда рабочим придется драться за власть. А где же боевые пролетарские дружины? Откуда достать оружие? Что понимают Гусев, Шотман или он в тактике уличных боев? Построить баррикады… Допустим. А чем отбиваться? И опять все упиралось в отсутствие единства в мыслях и действиях различных социал-демократических течений. Меньшевики, бунд… Попробуй-ка договориться с ними. Лебедь, щука и рак… Вот ведь что у нас получается! И намеченная демонстрация-похороны может превратиться в бойню.
Так, глубоко задумавшись, не обращая внимания на окружающее, неторопливо добирался он до центра. И сразу, точно горный обвал, обрушился на него многоголосый ликующий гам. Крики «ура», «Марсельеза»… Обнимаются, целуются, подбрасывают вверх шапки, размахивают лоскутами алого кумача… Вот оно что! Царский манифест — «Мы, милостью божию…». Ага! Мелькнула мысль: струсил Николашка. И сразу же сам себя одернул: тактическое отступление, и ничего больше. А рядом поздравляли друг друга со свободой, троекратно лобызались… Даже плакали от радости. Все-таки любопытно, какая свобода нужна этому пьяному, превосходно одетому господинчику в котелке и в очках в золотой оправе. И этот огромный рыжий мужчина в поддевке и скрипучих хромовых сапогах с блеском, раздирая толстогубый рот, тоже ревет словно бык, приветствуя и славя «слободу». А ему-то чем не угодило его императорское?.. Но появились уже красные стяги. Куда идти раньше — к тюрьме, чтобы распахнуть двери, или к думе, чтобы водрузить на ней алый флаг?
Разделились на две части: одни двинулись к тюрьме, другие, во главе с Осипом, к думе. Кто-то всунул ему в руку древко знамени. Тяжелое, оно вдавливалось в плечо, но сейчас Осип даже не почувствовал его тяжести. Знамя раздувалось, плескалось над ним, как крыло неведомой красноперой птицы, и несло, несло за собой.
Вся Дерибасовская словно бы разрумянилась от радости. На балконах домов висели тяжелые текинские ковры и бархатные занавеси всевозможных красных оттенков. Где-то при распахнутых окнах на рояле играли «Марсельезу», и идущие по улице нестройно подхватывали мотив.
Офицеров заставляли отдавать честь или снимать фуражки перед знаменами революции.
Подошли к зданию городской думы. Над ней взвился красный флаг. Открылся митинг. Председательствовал Пятницкий. Тысячи людей стояли, тесно прижавшись друг к другу, жадно ловя слова ораторов. Ораторы, успев уже нацепить на грудь пышные красные банты, велеречиво славили свободу. Вдруг появился небольшой отряд казаков, и участников митинга словно смыло набежавшей волной. Пятницкий остался один на один со своим колокольчиком.
После митинга он зашел в думу. В одной из комнат лежал располосованный крест-накрест портрет царя в тяжелой золоченой раме. В другой заседало несколько членов городской управы. Решался исключительно важный вопрос: какой формы и каких цветов должен быть значок для будущих милиционеров, которым надлежит заменить ненавистных фараонов.
Пятницкий спросил «отцов города»: откуда они намерены брать людей для милиции, есть ли у думы оружие, чтобы вооружить этих самых милиционеров.
Почтеннейшие отцы охотно разъяснили, что милиционеров выделяют из своей среды домовладельцы и что оружия им никакого не понадобится, так как был манифест. А вот значок милицейский нужен непременно.
— И над чем вы только голову ломаете, господа! — искренне удивился Пятницкий. — Значок для милиционеров!.. Никто еще не отменил ни полиции, ни казаков. И если мы теперь же не вооружим рабочих через их революционные организации, то можем оказаться в великом проигрыше.
Кто-то поддержал Пятницкого. Но «отцы города» и слышать ничего не желали.
Поняв, что здесь ничего не добьешься, Пятницкий пошел на явку к Гусеву, чтобы обсудить создавшееся положение. Там-то он и узнал, что начался еврейский погром. По поручению комитета Пятницкий помчался на Молдаванку. Быстро сориентировавшись, он организовал небольшой отряд самозащиты и повел его против громил.
Было ясно, что погромщики действуют с полного согласия военных властей.
Погром, еще невиданный по масштабам, продолжался трое суток. В эти страшные для Одессы дни на улицах города все время происходили схватки между отрядами самообороны, созданными Федеративным комитетом всех революционных организаций, и охранявшей погромщиков полицией, казаками, драгунами и пехотинцами. Силы оказались явно неравными. Несмотря на мужество и отвагу, отряды самообороны вынуждены были отступать, неся весьма ощутительные потери. Ночью, на второй день погрома, Федеративный комитет дал указание прекратить вооруженную борьбу — насчитывались уже сотни убитых и раненых, а силы следовало беречь.
В конце третьего дня погрома администрация университета получила ультиматум от военных властей — немедленно очистить его помещение от находящихся там революционных организаций.
Ультиматум пришлось принять. Ведь в противном случае в здание университета были бы введены войска и могла бы произойти кровавая расправа. Все оружие, которым располагали революционные организации, удалось благополучно вынести.
Погром окончился, но патрули солдат под руководством полиции продолжали бесчинства: задерживали, обыскивали и под сурдинку прямо грабили жителей Одессы.
Несколько раз Пятницкий просто чудом избежал крупных неприятностей. Как-то он зашел к своим друзьям, живущим в доме на углу Екатерининской и Успенской улиц. Сидели, разговаривали о происшедших событиях, как вдруг зазвенели стекла окон. С улицы стреляли по дому. Пули провертели дырки в противоположной стене, к счастью высоко, почти под самым потолком. Через несколько минут дом был оцеплен солдатами