ки с сухими фруктами, которые иногда приносил Пятницкий, принимались как с неба свалившаяся роскошь, — но очень дружно. И заведующий «всей техникой», почти полгода не имевший в Москве собственного угла, что называется, отогрелся у семейного очага.
Но так продолжалось не больше месяца.
В приближении 1 Мая Московский комитет принял решение призвать московских рабочих к однодневной всеобщей забастовке.
Надо было отпечатать, вынести и распространить несколько сот тысяч маленьких красных плакатов с призывом бросить работу в день 1 Мая. В магазин кавказских фруктов валом повалили «покупатели».
27 апреля вечером Пятницкий, как и всегда, находился на своей явке. Приходили товарищи, коротко сообщали, как идут дела, и тут же уходили. Все шло нормально, ничто не предвещало неприятностей. Единственно, что вызывало у Пятницкого досаду, так это неаккуратность заведующего распространением литературы Королева, которого он поджидал. Прошел час и два, а Королев все не появлялся, удалось выяснить, что его не было и у родных, и Пятницкий помрачнел. Он знал, что перед 1 Мая жандармы начнут хватать направо и налево. Но еще только кончался день 27 апреля — рановато для облав и превентивных арестов! Пошел с явки прямо домой, в «коммуну». Сказал Волгину:
— Как бы этой ночью не пришли.
Волгин, живший легально и не имевший за собой особых грехов — он принадлежал к меньшевикам, только спросил:
— Что ты предлагаешь?
— Не открывайте дверей, пока меня не разбудите.
— Ладно. Это нетрудно.
Пятницкий лег, но, несмотря на страшную усталость, заснуть не мог. И ровно в полночь забарабанили в двери черного хода. Вскочил и мгновенно уничтожил листочек с условными знаками и адресами явок. Не одеваясь, зашлепал к дверям.
— Кто там?
— Откройте. Срочная телеграмма.
Ну, все ясно. Открыл, посторонился. В дверь ворвалась целая орава: пристав, шпики, околоточный, городовые, дворники.
Околоточный спросил, дома ли Волгин и Целикова и в каких комнатах они проживают.
Пятницкий очень вежливо ответил, показал, а сам пошел в свою комнату — дожидаться развития ночных событий. И тут увидал у себя на столе книжку — протоколы конференции боевых и военных организаций РСДРП. Его прямо оторопь взяла. Не имел он у себя такой книжки. Не лежала она на столе три минуты назад, когда он уничтожал этот самый листочек с зашифрованными явками. Откуда же она взялась? И что теперь прикажете делать? Не успел ничего решить, в комнату без стука вошли околоточный и какой-то тип. Тип сразу же к столу и хвать книгу. Теперь все ясно. Шпик к околоточному:
— Видите, какую литературу господин у себя сохраняет?
— А что такого! Она же во всех магазинах продается.
— На ней и адрес типографии стоит, — возразил околоточный.
Они ушли. Но через несколько минут вернулись.
— Где та книжка? — спросил шпик.
— Там, — Пятницкий кивнул головой в сторону полки.
— А ну тебя, братец, с твоей книжкой, — недовольно сказал околоточный. — Не то ищешь, что надо.
Ушли. Слышно было, как в соседних комнатах передвигают мебель, топочут сапожищами, на кого-то покрикивают.
Как и всегда в подобных обстоятельствах, Пятницкий пытался представить себе размеры провала. Кто и на чем «погорел»? Не приложил ли тут свою грязную лапу какой-нибудь провокатор? Не нанесен ли удар в самое сердце организации — по руководству Московского комитета?
А в соседних комнатах все еще двигали мебель, швыряли на пол какие-то тяжелые предметы, очевидно книги, громко хлопали дверьми. Под утро пришли и за ним.
В комнате Волгина — все в ней было перевернуто, как после пожара, — за столом сидел пристав с утомленным лицом давно не спавшего человека. Начался допрос. Пятницкий назвался согласно прописанному паспорту, рассказал, что приехал в Москву для того, чтобы позаниматься в Румянцевской библиотеке, и в меру, не слишком резко, выразил свое удивление и негодование по поводу учиненного у него обыска.
Пристав записал ответы, мельком взглянул на него из-под покрасневших, набрякших сном век и зевнул, прикрыв рот левой рукой в так и не снятой, когда-то белой перчатке.
— Прошу извинить за причиненное беспокойство, господин студент. — Попробовал пошутить: — У вас-то еще все впереди, уйдем — зададите такого храповицкого, только держись! А у меня служба. Что ночь, что день. — И, еще раз сладко зевнув, изрек приговор: — Вы, господин студент, свободны. Только нижайшая просьбица — из дома не выходите, пока мы все тут не закончим.
Пронесло! На этот раз выкрутился. И, вежливо поклонившись, Пятницкий ушел в свою комнату ожидать финала.
Незваные гости скоро отбыли. Тогда «считать мы стали раны, товарищей считать…». И хотя в серой мгле рассвета, вползавшей в окна, лица членов «коммуны» были бледны и искажены только что пережитым волнением, результат полицейского налета вызвал взрыв веселого хохота. Арестовали и увели двух легальных: меньшевика Волгина и сочувствующую Целикову. Нелегальные: Пятницкий, Гальперин и Бричкина оставлены в покое. Что за странная история!
Утром пришел Аршак. И так как он никогда не посещал Пятницкого на его квартире, стало сразу же ясно: случилось нечто из ряда вон выходящее.
— Типография занята полицией. Я только что оттуда…
— Но как же ты-то уцелел? — перебил Пятницкий.
— Подожди. Постараюсь по порядку. Понимаешь, иду «сдавать» магазин Габелову. Подхожу: вывеска есть, дверь заперта. Почему не открыт магазин? Непорядок! Есть окно. Смотрю в окно: в магазине полиция. Что делать? Побежал к нашим печатникам предупредить, чтобы не приходили. Успел. И знаешь, Осип, видно, я в рубашке родился. Ведь меня же там все дворники знают. Постовой знает. Соседи знают. Проскочил, словно в шапке-невидимке. И к тебе — предупредить.
— Уже были, — сказал Пятницкий. — Могли и засаду оставить, так что считай, что ты в двух рубашках родился.
Договорившись о встрече с Аршаком на одной из явок, Пятницкий бросился выяснять размеры катастрофы.
Оказывается, еще накануне днем типографию накрыли. Когда «приказчик» Новиков вынес из магазина корзину с кавказскими фруктами — красными первомайскими листовками, — шпики пошли по его следу, установили адрес, куда доставлялись «фрукты», и по возвращении Новикова в магазин арестовали и его и Габелова. Литературы в типографии оставалось немного, ибо большая часть листовок была уже распределена по районам. Таинственным образом исчез наборщик, вывезенный Пятницким из Петербурга. Единственно, что тогда удалось установить Пятницкому, — это причину ареста Волгина и Целиковой. До переезда в дом Калинкина они жили на Третьей Тверской-Ямской. Там довольно часто бывал и наборщик. Явившись с обыском на старую квартиру Волгина, полицейские от дворника узнали, куда он переехал, и тут же отправились за ним.
Неясным оставалось, почему именно полиция заинтересовалась Волгиным и куда исчез наборщик. И хотя, по всей видимости, обыск и аресты в «коммуне» никак не связывались с провалом типографии, Пятницкий и его друзья уже на другой день оставили свою квартиру и наняли первую попавшуюся дачу в Лосиноостровской по Северной дороге.
Дача попалась на редкость холодная и плохо приспособленная для жилья. Пятницкий, Гальперин и Бричкина мерзли и жили впроголодь. К тому же, живя за городом, Пятницкий, естественно, усложнил свое положение, так как все его явки находились в Москве. Началась полоса тяжелых провалов и арестов. В первых числах мая арестовали секретаря Московского комитета Карпова, все чаще стали появляться полиция и филеры в общежитии Технического училища, где были явки и происходили заседания МК. От повальной облавы в общежитии полицию, видимо, удерживал только страх перед бомбами, которые, по данным охранки, изготовлялись именно там.
Но тем не менее явки пришлось заморозить.
Без типографии Московский комитет обойтись не мог. Ни одна легальная типография ни за какие деньги (а их вообще-то почти не было) не бралась печатать революционные листовки.
И Пятницкий взялся за организацию новой типографии. Достать новую «американку» невозможно. Пришлось кустарным путем, в слесарной мастерской, изготовить раму особой конструкции, с бесшумно двигающимся валом.
Не было шрифтов. Связались чуть не со всеми членами партии, работавшими в разных типографиях Москвы, и через них доставали шрифт и другие типографские принадлежности. Наладили доставку бумаги. Местом для подпольной типографии выбрали Сокольники. На самой окраине сняли незаметный маленький особнячок и поселили в нем своих людей — рабочих трамвайного парка. О типографии они, понятно, ничего не знали. Летом 1907 года большевистская типография заработала.
Осенью Пятницкий раздобыл хорошую копию паспорта на имя Пимена Михайловича Санадирадзе и по ней поселился в отдельной квартире в Козихинском переулке.
Однако новая фамилия, которую носил теперь заведующий «всей техникой» МК, становилась не слишком надежным прикрытием. Аресты в Москве продолжались, охватывая все больший круг подпольщиков. То и дело полиция вылавливала кого-нибудь из людей, связанных с Пятницким. Схватили Гальперина, и он из тюрьмы ухитрился предупредить Осипа, что петля вокруг него сжимается все туже, что следует как можно скорее уехать из Москвы. Да и сам Пятницкий опытным взглядом замечал неотступную слежку. Все труднее становилось «обрубать хвосты». Один раз он решил было, что окончательно попался. Заметив, что за ним идет шпик, Осип вскочил на конку, шпик за ним. Вытащил из кармана фотографию, поглядел на нее, потом — изучающе на Пятницкого. «Сейчас возьмут», — мелькнула мысль. Но, взглянув на фотографию, которую шпик рассматривал совершенно открыто, Пятницкий увидел на ней не себя, а… Гальперина, снятого во весь рост. Чуть отлегло от сердца, и, соскочив с конки на ходу, Пятницкий довольно легко ушел от шпика. Прежде всего, конечно, принял меры для сохранения типографии — ее перенесли в Замоскворечье.
Скоро Пятницкий получил еще одно предупреждение от члена МК Леонида Бельского, только что выпущенного из тюрьмы. Бельский уверял, что в охранке ему были названы все клички и настоящая фамилия Пятницкого и что с часа на час его должны арестовать.