лушал, запоминал, а в те короткие часы, которые приходились на сон и отдых, читал, читал, читал…
Теперь совсем другое дело. Кроме огромного опыта транспортировки людей и литературы, были Одесса 1905 года, работа в Московском комитете, выкристаллизовавшиеся в бесконечных спорах с меньшевиками, эсерами, бундовцами твердые политические убеждения, появился, наконец, широкий взгляд и на международное революционное движение как результат близкого знакомства с деятельностью социал-демократических организаций Германии, Франции, Англии, Швейцарии и Австро-Венгрии. Лучше всего, конечно, знал Пятницкий социал-демократическую партию Германии, ведомую такими прославленными вождями, как Август Бебель, Карл Каутский, Франц Меринг.
Мощь, богатство, колоссальные возможности этой партии, действующей совершенно легально, произвели на молодого революционера с литовской окраины России неизгладимое впечатление. В то время как в России социал-демократическая партия только создавалась — в великих муках, в крови и под звон кандалов, в то время как в России первые социал-демократические кружки и группы, малочисленные и организационно плохо оформленные, вынуждены были действовать в глубочайшем подполье, а каждый состоявший в них рисковал своей свободой и жизнью, в Германии… Да, чего только не имела социал-демократическая партия! И собственные, прекрасно оборудованные типографии, и народные дома, и кафе, и кооперативы, и помещения, где за хорошими письменными столами сидели платные функционеры партии, которым не угрожали ни безработица, ни нищета.
И Осипу в первые годы жизни его в Германии казалось, что он из ада, минуя чистилище, попал прямо в социал-демократический рай. Сотни тысяч членов партии, трехмиллионная профсоюзная организация, находившаяся под прямым влиянием социал-демократов, многочисленная сильная фракция в рейхстаге, партийные собрания, веселые собеседования в пивных за кружкой великолепного пива, пособия по безработице… Да мало ли что еще…
Много позже, когда пришло знание языка, когда Германия стала почти столь же изъезженной, что и Ковенская губерния, когда нашлись близкие друзья и приятели среди немецких социал-демократов, восторженное отношение Осипа к немецкой действительности несколько потускнело. Он увидел, что между позициями руководителей партии и рядовых ее членов существует глубокая пропасть.
Имея дело с редакцией «Форвертс» (в подвале здания этой газеты, как мы помним, одно время находился склад искровской литературы), Пятницкий столкнулся с бюрократизмом, возведенным в превосходную степень, с бюрократизмом, пронизывающим всю деятельность партейфорштанда и всех местных комитетов, этот бюрократизм, в общем-то, был сколком с той колоссальной бюрократической машины, все колеса, рычаги и шкворни которой двигались во имя укрепления государственности — кайзеровского режима империи.
И все же… Пятницкий никак не мог согласиться с Владимиром Ильичем, когда он во время своего приезда в Лейпциг (летом 1912 года) обвинял немецкую социал-демократию в оппортунизме и считал, что она врастает в буржуазную Германию. Конечно, это не имело отношения к таким деятелям партии, как Карл Либкнехт и Роза Люксембург, и к честным немецким рабочим, поддерживающим революционное направление в среде социал-демократов.
Пятницкому казалось тогда, что Владимир Ильич слишком непримирим в своей оценке природы и деятельности немецких социал-демократов. И только в 1914 году, уже находясь в Самарской тюрьме и узнав от жандарма, что германская социал-демократическая фракция рейхстага целиком голосовала за военные кредиты, Пятницкий понял свои заблуждения. Прав был Ленин, а не он!
Много позже, после Октября 1917 года, когда Пятницкий уже работал в Исполкоме Коминтерна и, следовательно, ежедневно сталкивался с оппортунизмом и предательством руководства II Интернационала и германской социал-демократии, Ленин неоднократно шутливо напоминал ему об особом пристрастии к «друзьям» — немецким социал-демократам.
У Владимира Ильича было правило дать товарищу, которого он вызывал к себе, как следует осмотреться, послушать, поразмыслить. Потом уже выяснял для себя точку зрения вызванного и, если она не расходилась с его — ленинской, давал какое-нибудь поручение.
К этой манере Ленина Пятницкий тоже привык. Когда в моменты самых острых разногласий в партии он приезжал к Ленину в Женеву или Париж и осведомлялся: «По какому поводу вы меня, Владимир Ильич, вызвали?» — Ленин неизменно отвечал: «Побудьте здесь несколько дней, повидайтесь с товарищами, а йотом поговорим». А через несколько дней Ленин уже требовательно спрашивал. «Ну как, определились?» И давал возможность Пятницкому подробно изложить свою точку зрения. Потом высказывался по этому же вопросу сам, как бы примеривая, накладывая уже принятую им четко вырезанную форму на только что сказанное собеседником, и уже после этого, легонько посмеиваясь:
— Так вот, товарищ Пятница, мы намереваемся поручить вам…
Был еще один случай, когда точки зрения Ленина и Пятницкого не сошлись. Дело происходило в Поронине, куда Осип приехал из Германии в самом конце июля 1913 года по приглашению Владимира Ильича.
В небольшом двухэтажном доме жили Владимир Ильич, Надежда Константиновна и ее мать. Верх — две комнаты — предназначался для гостей. В этом доме, в одной из комнаток второго этажа Осип прожил целую неделю и каждый день по нескольку часов гулял с Лениным в живописных окрестностях Поронина или в близко расположенном горном местечке Закопане.
Ленин был бодр, весел и необыкновенно энергичен. Радовался, что живет теперь совсем близко от России, в которой он не был уже более пяти лет.
Приближалась осень, но в общественной атмосфере России вновь пахло революционной весной. Владимир Ильич был доволен итогами Пражской конференции. Она ведь воссоздала центральные учреждения партии (они просуществовали до Апрельской партийной конференции 1917 года), установившие прочную связь со всеми организациями России, она изгнала меньшевиков-ликвидаторов из партии.
Стала выходить ежедневная газета «Правда» — центральный орган партии, неплохо работала и «думская шестерка» — депутаты IV Думы от рабочей курии. Добрым словом вспоминал Ленин и большую, успешно проведенную Пятницким работу по решению ряда организационных вопросов и проведению конференции в Праге.
И вот Владимир Ильич изложил Пятницкому свой план проведения очередного партийного съезда и собрался поручить ему активное участие в подготовке (предполагалось осенью этого года собрать совещание и обсудить на нем план подготовки съезда, а Пятницкий должен был обеспечить прибытие на совещание товарищей с юга).
Когда речь зашла о приглашении на съезд социал-демократов Латышского края и оппозиции в СДПиЛ, Пятницкий стал настаивать на приглашении главного правления СДПиЛ, полагая, что если представители этого правления не приедут, то тем самым поставят себя вне рядов РСДРП. Ленин высмеивал тяготение Пятницкого к излишне тонкому дипломатничеству, утверждал, что приглашение правления СДПиЛ на съезд только затормозит его работу, убеждал… Но постольку, поскольку Пятницкий продолжал упрямо настаивать на своем, Владимир Ильич, пожав плечами, сказал, что, коли их точки зрения не сошлись, вряд ли имеет смысл Пятницкому заниматься подготовкой съезда. Сказал, как всегда, прямо, не обидно, однако достаточно резко. И тут же они вместе решили, что самым лучшим выходом из создавшегося положения будет, если Пятницкий теперь же поедет в Питер или Москву, чтобы поработать в местных организациях РСДРП.
Следующая встреча с Лениным произошла у Пятницкого только в Октябрьские дни 1917 года.
К БЕРЕГАМ АНГАРЫ
Возвращаясь после второй эмиграции в Россию, Пятницкий твердо решил по-настоящему глубоко изучить положение рабочего класса в стране. Он понимал, что приобрел солидный опыт конспиративной работы в партии, изучив и практически освоив все технические средства, которыми она располагала: явки, шифры, нелегальные типографии, распространение литературы, переброска, прием и устройство нужных людей и т. п., но потерял непосредственную связь с рабочей массой, без чего немыслимо вести полезную для партии жизнь профессионального революционера. И для того чтобы восполнить этот пробел, Пятницкий считал необходимым и самому стать рабочим, испытать на собственной шкуре все тяготы жестокой эксплуатации, долгий рабочий день, систему штрафов, одним словом, все. Вот почему с таким усердием учился он в школе электромонтеров в Париже, приобретая совершенно новую профессию. Старая — портновское мастерство — не дала бы ему возможности войти в гущу промышленного пролетариата, наиболее охотно и твердо идущего за большевиками. Именно поэтому портной переквалифицировался в электромонтера.
Но прежде чем заняться устройством своей судьбы, Пятницкий должен был выполнить несколько поручений Заграничного бюро Центрального Комитета. Переехав русскую границу и оказавшись в Варшаве, он дождался, когда ему прислали старый «липовый» паспорт на имя Пимена Михайловича Санадирадзе — дворянина Кутаисской губернии, — и поехал в Киев, чтобы встретиться там с членом IV Государственной думы рабочим-большевиком Григорием Ивановичем Петровским. Поручение Владимира Ильича заключалось в следующем: сообщить Петровскому, что на 13 сентября назначается заседание ЦК совместно с думской шестеркой (членами Думы от рабочей курии) в Поронине, на которое Петровский обязательно должен приехать. Попутно надо было подобрать товарищей для партийной школы, открывавшейся в Галиции, где-то поблизости от Поронина. Самого Петровского в Киеве Осип не застал — передал все, что нужно, верным товарищам и отправился в Харьков для встречи с другим членом Думы, большевиком Матвеем Константиновичем Мурановым.
Только выполнив все поручения, Осип поехал в Москву. И тут ему отчаянно не повезло. В поезде заболел дизентерией и полтора месяца провалялся у своих друзей в Пензе.
Появился в Москве худой, бледный, измученный. И надо сказать, что Леонид Борисович Красин, работавший техническим директором фирмы «Сименс-Шуккерт», когда Пятницкий обратился к нему с просьбой устроить на работу, сильно засомневался.