Все заботы об организации поездки взял на себя Пятницкий. Не могло быть и речи, что правительство В. Маркса выдаст визы на въезд в Германию делегатам ИККИ, отправлявшимся на нелегальный съезд.
Пришлось использовать те самые каналы нелегальной связи, по которым Пятницкий направлял в разные страны уполномоченных и инструкторов ИККИ. Делегаты ИККИ должны были «тряхнуть стариной». Именно «тряхнуть стариной»! Ведь славная четверка делегатов ИККИ имела за своими плечами опыт нелегальной работы, насчитывавший десятилетия. Каждый из них был непревзойденным мастером конспирации, умел водить за нос филеров и шпиков, неузнаваемо преображаться и с холодной головой идти во имя дела на самый неимоверный риск.
Пятницкий, посмеиваясь, говорил:
— Порастрясем чуть-чуть жиры, нажитые от сидения в руководящих креслах. Вспомним молодость и те стежки-дорожки, по которым приходилось пробираться тайком… А что, разве плохо? Мы же обучаем конспирации наших молодых товарищей. А теорию надо подкреплять практикой. Вот мы и попрактикуемся.
— А в самом деле, — вторил ему Дмитрий Захарович Мануильский, — четыре таких здоровенных парубка и к самому черту в зубы проберутся. А оплошаем — придется признать матриархат и склониться перед нашей Кларой.
Мануильский имел в виду неожиданное появление в зале, где проходил XVIII съезд социалистической партии Франции, известный как Турский, представителя Исполкома Коммунистического Интернационала Клары Цеткин. Было ей тогда без малого шестьдесят четыре года. Нелегально приехав во Францию, эта легендарная женщина, депутат рейхстага, соратница и друг Карла Либкнехта и Розы Люксембург, знаменитая «Красная Клара», обманула бдительность Сюрте женераль, обвела вокруг пальца целую свору полицейских и приехала в Тур, чтобы непосредственно обратиться к делегатам съезда.
Ее неожиданное появление в зале во время речи Л. О. Фроссара вызвало громкую овацию, а ее короткая страстная речь во многом способствовала принятию исторического решения, означавшего рождение Коммунистической партии Франции. Вспоминая это выступление Клары Цеткин, Пятницкий с неослабеваемой тревогой думал о предстоящем IX партийном съезде КПГ, ибо создавшееся в Германской компартии положение никак нельзя было отнести к благополучному.
Итак, в один из первых дней апреля во Франкфурте-на-Майне появились четыре респектабельных иностранца, отлично говоривших по-немецки и уж никак не похожих на страшных бородатых большевиков, изображаемых на плакатах. Впрочем, у одного из них все же была аккуратно подстриженная и чуть вьющаяся рыжеватая бородка. То был генеральный секретарь Профинтерна С. А. Лозовский.
Там, где было заранее условлено, их встретил молодой человек довольно высокого роста, с фигурой атлета. Правда, он слегка прихрамывал. Сказав пароль, он коротко представился: «Зорге» — и объяснил, что Центральный Комитет возложил на него ответственность за безопасность и удобства приехавших товарищей. Распахнул дверцы большого, изрядно потрепанного «бенца», уложил чемоданы приезжих в багажник, а сам сел рядом с шофером, еще более широкоплечим и мускулистым парнем, чем он сам. Когда машина набрала скорость, повернулся к пассажирам и негромко сказал:
— Руководство находит, что вам будет наиболее удобно жить в моем доме. Дом довольно просторный и стоит на отшибе. А безопасность я вам гарантирую.
— Мы и сами ерши, молодой человек, — усмехнулся Мануильский. — Любая щука подавится.
Сопровождающий тоже улыбнулся. Его серо-голубые глаза под приподнятыми вразлет темными бровями смотрели пристально и внимательно.
— Добрый хлопец, — сказал по-русски Мануильский.
А Пятницкий, обладавший отличной, да еще специально тренированной на имена, клички, адреса и пароли памятью, чуть прикрыв глаза тяжелыми белыми веками, мысленно «заполнял анкету» этого действительно доброго хлопца.
Рихард Зорге. Ему сейчас, должно быть, лет двадцать восемь — двадцать девять. Партийный функционер. Внучатый племянник того самого Фридриха Зорге, который вместе с Энгельсом участвовал в Баденском восстании, крепко дружил с Карлом Марксом. А Рихард родился в России. Да, мать его Нина Семеновна, урожденная Кобелева… Кажется, участник баррикадных боев в Гамбурге. И очень башковитый. Доктор Рихард Зорге. Экономика, социология… Что ж, теперь можно будет с ним ближе познакомиться. Ману (так товарищи называли Мануильского) прав, парень производит хорошее впечатление.
«Бенц» привез их куда-то на окраину города. Густой запущенный сад. В глубине его полуразрушенная конюшня и возле приземистый дом довольно непритязательной архитектуры.
Зорге объяснил, что здание это бывшая кучерская, которую он арендовал у какого-то обедневшего аристократа. Сделали самодеятельный ремонт, заново покрасили стены комнат в яркие цвета. Получилось неплохо. Впрочем, судите сами!
— С точки зрения конспирации — отличное место, — пробормотал Пятницкий, еще раз быстро оглядываясь по сторонам. — А как с выходами из дома? Два? Подходяще. А где владелец этих бывших конюшен?
— Его дом в саду. Пустует и заколочен. Кроме привидений, обитателей не имеет.
— Ну, с привидениями мы как-нибудь справимся, — заверил Мануильский.
Перебрасываясь шутками, они вошли в дом. Стены комнат горели яркими цветами масляной краски. Комната, доставшаяся Пятницкому и Куусинену, была голубой, а та, где разместились Мануильский и Лозовский, ослепительно желтая.
Когда поздние сумерки спустились на город и сад из окон дома гляделся как темная плотная стена, достающая своим узорчатым верхом до самого неба, полыхавшего последними красками заката, Зорге предупредил своих гостей, что к ним должен вот-вот прийти представитель руководства. Кто именно, он не сказал.
Но вот дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура могучего широкоплечего человека в такой знакомой мягкой темно-синей фуражке. Именно с этим человеком больше всего хотели встретиться представители Исполкома Коминтерна.
Загудел низкий, глубокий, как гул большого колокола, голос. Сильная рука дружески, но довольно безжалостно сдавливала пальцы. Ясные светлые глаза внимательно вглядывались в лица приехавших друзей.
Тельман сбросил непромокаемую куртку из легкого брезента, снял фуражку, провел ладонью по высокому лбу, стирая мелкие капельки пота.
— Не спрашиваю, как добрались. Вижу, что благополучно. Вы, друзья, в хороших руках — Рихард гостеприимный и очень заботливый хозяин.
Всего два месяца назад Тельман был в Москве, участвуя в заседаниях Президиума Исполкома, посвященных вопросу о положении в Компартии Германии. В ночь с 23 на 24 января он стоял в почетном карауле у гроба Ленина.
И вот он пришел, чтобы еще раз обсудить нынешнее состояние компартии и выработать тактику поведения на IX партейтаге, который открывается завтра.
Сидя на стульях и на кроватях в голубой комнате, Пятницкий и его товарищи слушали подробный и печальный рассказ Тельмана.
— Трагический исход борьбы не лишил нас мужества, — говорил он, сжимая и разжимая тяжелые кулаки, лежавшие на коленях. — Но партия, естественно, обескровлена, потеряла огромное количество своих членов.
Да, в одном Гамбурге арестовали 983 рабочих, заподозренных в участии в восстании, и 892 были привлечены к судебной ответственности. А таких отличных боевых парней, как Эрнст Торель, Вильгельм Вилендорф и Вильгельм Дитрих, приговорили к смертной казни, как и военного руководителя шифбекских рабочих Фите Шульце. Ему, правда, смертный приговор вынесли заочно. А всего в тюрьмы было брошено более 7 тысяч активистов партии.
Обращаясь к Пятницкому, Тельман говорил:
— Я часто вспоминаю твои слова, Осип: легальность компартии — черта, далеко не характерная для буржуазного режима, даже кичащегося своей демократичностью. Внезапный переход на нелегальное положение застал нас врасплох. Нп опыта, ни вкуса к конспирации не было у нашего руководства. И мы сейчас оказались в роли приготовишек… — И ко всем: — Очень нелегко нам работать, товарищи!
Потом долго говорили о соотношении сил на предстоящем съезде. У Тельмана не было никаких иллюзий. Конечно, здоровое ядро делегатов, а таких немало, будет из всех сил поддерживать предложения, выработанные Исполкомом Коминтерна. Пик, Ульбрихт, Геккерт, Эберлейп… Но их все же, увы, меньшинство. Капитулянтские ошибки Брандлера и Тальгеймера выплеснули на поверхность «крайне левых» сектантов во главе с Рут, женщиной чудовищного самомнения и честолюбия. Песенка правых спета. Партейтаг прочтет им отходную. Но вот обуздать Рут Фишер и Маслова, убедить делегатов съезда, что их позиция ошибочна и не менее опасна для партии, нежели брандлерианство, пожалуй, не удастся. Большинство съезда пойдет за «ультралевыми». Реальность мало приятная, но тем не менее реальность. А главная задача остается прежней: и в труднейших условиях нелегальности, в процессе ожесточенной борьбы различных группировок за главенствующее положение в партии нужно во что бы то ни стало сохранить ее единство, не допустить, чтобы во имя политического тщеславия и групповых интересов некоторых «вождей» ее растащили бы по частям.
Когда обо всем было переговорено и Тельман натянул на свои крутые плечи непромокаемую куртку — было очень поздно, ущербная луна завершала ночной путь и уже путалась в вершинах деревьев сада, — Пятницкий спросил:
— Скажи, пожалуйста, Тедди, наш хозяин и охранитель — всем нам он пришелся по сердцу — твой человек?
— Еще бы! Рихард прошел огонь и воду Гамбургского восстания, — торжествующе загудел Тельман, — я причисляю его к самым лучшим, к Иону Шееру, Эдгару Андрэ, Манфреду Штерну, Фите Шульце, Антону Свиталее, Вилли Бределю… Ну, к тем, кто для меня был как бы частью меня самого. Зорге был моим связным. Поддерживал постоянную связь с Центральным Комитетом. И делал это, должен прямо сказать, здорово, умело… Вполне по твоим канонам, Осип. А потом его квартира в Гамбурге стала местом, куда приезжали курьеры ЦК. Я выбрал именно его потому, что мне очень дорога ваша жизнь,