— Я хотел поговорить с вами, — сказал Зиновьев, протягивая для пожатия свою небольшую пухлую руку. — Пока сугубо конфиденциально…
Пятницкий сел в кресло и выжидающе глянул на Зиновьева.
На одутловатых стеариновых щеках Зиновьева отчетливо выступали розовые пятна. Он вертел в пальцах толстый, очиненный с двух сторон красно-синий карандаш.
— Я только что из Питера. — Карандаш своим красным острием уперся в круглый подбородок и оставил на коже красную вмятину. — Там принято решение… Кардинально важное. Выступить на съезде. Питерские товарищи поручили это мне.
Пятницкий молча слушал и смотрел на карандаш, быстро мелькавший в пальцах Зиновьева. Синий… красный… синий… красный и вот уже опять синий.
— Вы, конечно, с нами, товарищ Пятницкий. Я в этом не сомневаюсь, но все же хотел…
— Я с Лениным, — перебил Пятницкий.
— Ленина больше нет. Остался ленинизм. — Карандаш еще быстрее завертелся в белых холеных пальцах. — Я хочу уберечь чистоту ленинизма.
— От кого? — глухо спросил Пятницкий, всем корпусом поворачиваясь к говорившему. — От партии?
На это Зиновьев ничего не ответил, только зло взглянул на Пятницкого.
— Я читал ванту книгу. Я никакой не теоретик, но и мне ясно, что вы сильно там напутали. Ваша трактовка ленинизма чрезвычайно субъективна, а потому и неверна, — спокойно сказал Пятницкий, продолжая следить за мечущимся карандашом.
— Что с вами, Осип? — вопрос был задан деланно-обеспокоенным тоном, как если бы врач осведомлялся о здоровье своего капризного пациента. — Вы действительно не сильны в теоретических вопросах, но все положения в моем «Ленинизме» предельно ясны и, смею надеяться, изложены достаточно популярно.
— Именно потому я имел возможность разобраться в чепухе, которую вы нагородили, — спокойно отпарировал Пятницкий. Оп ждал этого разговора и был готов к нему.
— Ну, ну! — воскликнул Зиновьев. — А не многовато ли вы на себя берете, Осип? — Карандаш острием с силой ткнулся в стекло на столе и поднял фонтанчик красных брызг. — Но я не теряю надежды вас образумить. И во имя этого готов сейчас же изложить вам свое кредо.
«Долго же Гуральскому придется меня ждать», — мельком подумал Пятницкий. Кивнул головой.
— Я слушаю вас.
Зиновьев начал говорить, сидя в кресле, но уже через несколько минут вновь встал и продолжал, все более накаляясь, повышая до дисканта и без того высокий свой голос, мастерски модулируя им и отмахивая сломанным карандашом кварты и тернии. Стоя говорить было привычнее.
«Все же оратор», — одобрительно подумал Пятницкий, но тут же забыл об этом, потому что пришлось ему выбираться из округлых, скользящих формулировок Зиновьева, и это было как на катке, где гладчайший лед готовит тебе всякие сюрпризы. А в общем-то, ничего нового: якобы намечающийся отказ от перспективы мировой революции, невозможность построения социализма в СССР без прямой государственной поддержки пролетариата Запада, страх перед середняком. И цитаты из Ленина, произносимые на память, скороговоркой, попросту выкраденные из контекста.
Зиновьев все говорил и все больше и больше распалялся. И так целых полчаса. Да, по настенным часам ровно тридцать две минуты продолжалась речь председателя ИККИ.
На этот раз обращена она была не к очень-то многочисленной аудитории. К одному Пятницкому! Просто курам на смех, как старается…
Но вот Зиновьев опустил плечи, глубоко вздохнул, затем потянулся к графину, плеснул воды в стакан и выпил ее маленькими глотками.
— Помогло? — спросил он, удобно усаживаясь в кресло.
— Угу, — ответил Пятницкий. — Да еще как! Из вашего кредо торчат ослиные уши троцкизма.
Он ждал вспышки гнева, истерики, выкриков, чего угодно, но только не того, что произошло.
Зиновьев явно насмешливо взглянул на него и абсолютно спокойно сказал:
— Что ж, иногда стоит использовать союз с недавним противником против нового и более опасного. Нас этому учит история.
— Значит, с Троцким против всей партии? — сдерживая злость, спросил Пятницкий.
— Слабовато, слабовато, Осип! Ждал от вас не демагогии, а чего-то более серьезного. Не с Троцким, а только используя его. Временно… И не против партии, а против тех, кто хочет свернуть ее с ленинского пути.
— И с Троцким в роли рулевого! — упрямо повторил Пятницкий. — Нет, не выйдет это у вас. Не выйдет! Опять вас куда-то заносит… Как и тогда, в Октябре…
Зиновьев вскочил и, стиснув карандаш в кулаке, направил его, как дуло пистолета, в лицо Пятницкому.
— Значит, вы не с нами! — уже не сдерживаясь, крикнул он.
Пятницкий тоже встал.
— Нет, я с Лениным, — сказал он и чуть нагнул свою круглую, сильно облысевшую голову, точно носорог, кидающийся в атаку.
Они стояли, разделенные большим столом, и шумно дышали. Со стороны могло показаться, что это два борца — невысокие, коренастые, поднявшись из партера, прицеливаются, чтобы половчее поймать противника на прием и грохнуть на ковер.
— Чего вы от меня хотите? — спросил наконец Пятницкий.
Зиновьев вновь заиграл карандашом. Бледный луч солнца, пробившийся сквозь изморозь оконного стекла, поочередно ронял блик на синие и красные его грани.
— Хотя бы… нейтралитета, — почему-то шепотом сказал Зиновьев.
— То есть чтобы я стоял и смотрел, как вы будете стараться расколоть партию? Вкупе с Троцким! — И, представив себе ненавистное высокомерное лицо постаревшего Мефистофеля, Пятницкий пришел в страшную ярость и, уже не сдерживаясь, пронзительно закричал: — Как же так! Вы же голосовали на конгрессе за резолюцию по русскому вопросу! У меня тоже хорошая память. Я тоже могу цитировать наизусть… V конгресс утвердил резолюцию XIII конференции и XIII съезда партии, «осуждающие платформу оппозиции как платформу с мелкобуржуазным уклоном и ее действия как действия, угрожающие единству партии, а следовательно, и диктатуре пролетариата в СССР!..» Вот! Вы голосовали за каждое слово, за каждую запятую резолюции. Голосовали за единство партии! А что же теперь? Ведь и двух лет еще не прошло после конгресса… Теперь вы сами намереваетесь сколотить новую оппозицию и вновь угрожать единству! И хотите, чтобы я сохранил нейтралитет. А сам будешь опираться на Бордигу и Суварна, на Рут Фишер и Урбанса! — Осип уже не замечал, что обращается к Зиновьеву на «ты», как в эмиграции, чего ни разу не позволил себе за годы работы в Коминтерне. — На кучку болтунов и политических авантюристов! И ты хочешь, чтобы я закрыл глаза и отвернулся. Не выйдет, Григорий, не выйдет!..
Лицо Зиновьева опять покрылось розовыми пятнами. Губы его кривились. С трудом он выговорил:
— Я… я не задерживаю вас, товарищ Пятницкий… У вас… у вас… политический кругозор как у канарейки.
И тут Пятницкий ухмыльнулся. Ярость прошла. Осталось только презрение к человеку, которого он старался уважать, но который сейчас сам, своими руками уничтожил право на это уважение.
Сдерживая свой резкий громкий голос, Пятницкий сказал:
— Вы какой-то… — Он на секунду задумался. Взгляд, наткнувшийся на карандаш, все еще зажатый в белых пухлых пальцах, подсказал нужное: — Вы весь какой-то красно-синий.
И подчеркнуто неторопливо вышел из кабинета председателя ИККИ.
Будь другое время, Зиновьев, не раздумывая, сбросил бы с доски этого «офицера», да нет, обыкновенную пешку, потому что, по его мнению, Пятницкий хотя уже и стал одним из секретарей ИККИ, но настолько погряз в своей «технике», в бухгалтерских расчетах, распределении пайков и прочем, что вовсе не влиял на ту высокую политику, в которой Зиновьев чувствовал себя как карась во взбаламученном пруду… Но теперь ему не хотелось тратить заряд своей ярости на такое ничтожество, как этот Пятницкий. Пусть себе пощелкает еще немного на счетах, а когда придет время, он его смахнет. А что такое время наступит, Зиновьев нимало не сомневался.
Что же касается Пятницкого, то он продолжал спокойно заниматься своим делом. Был убежден, что прав, тысячу раз прав, заявляя Зиновьеву об отказе занять нейтралистскую позицию по отношению к той нечистоплотной возне, которую затеяли председатель ИККИ и его сторонники. Совсем, кстати, немногочисленные! Недаром же Зиновьева шатнуло в сторону троцкистов, этих господчиков, перманентно заряженных противодействием относительно генеральной линии партии. Прелестных союзников подобрал себе Зиновьев! А что касается его намерения перенести дискуссию на международную арену, с прямым расчетцем повести за собой неустойчивые элементы в братских партиях, то и эта карта не туз, а всего лишь жалкая двойка. Ведь ему, Осипу, гораздо чаще, чем Зиновьеву, приходится беседовать с представителями зарубежных партий, и с их лидерами, и с обыкновенными функционерами…
Вот приехал в Москву для участия в VII пленуме Исполкома новый председатель ЦК КПГ Эрнст Тельман. Огромный, широкоплечий детина с могучим, «набатным» голосом и с жестами человека, не привыкшего к тесноте кабинетов. Они долго разговаривали и, как всегда, остались весьма довольны друг другом.
В руководителе Гамбургского восстания Пятницкий нашел человека, чрезвычайно близкого ему по характеру. Тельман говорил и поступал именно так, как говорил, и никогда не ограничивался одним лишь, пусть и звучным, красивым словом. Он сам был человеком действия и собрал вокруг себя таких же людей: Вильгельма Пика, Фрица Геккерта, Вальтера Ульбрихта, Вильгельма Флорина, Эрнста Шнеллера и других.
Еще до Гамбургского восстания Пятницкий слышал имя Эрнста Тельмана, слышал о нем как о революционере ленинского толка, крупном руководителе. Таким показался Эрнст Пятницкому и на Франкфуртском съезде. Сейчас, откровенно, с глазу на глаз беседуя с товарищем Тельманом, он вновь убеждался, что перед ним — подлинный вождь германского пролетариата. Эрнст подробно информировал о положении в Компартии Германии и сказал, что «ультралевые», выведенные из состава партийного руководства, не имеют поддержки в массах. Почти наверняка Рут Фишер, Аркадий Маслов и кучка их единомышленников выскажутся в поддержку Зиновьева. Ведь любая трещинка в Коминтерне им на радость, так как именно с помощью Коммунистического Интернационала удалось покончить с их авантюристическим и опасным для партии курсом. «Однако нас это не должно тревожить, — прогудел Тельман, — теперь они всего лишь оболочка цветного шарика, из которого выпущен воздух. Мы вынуждены были исключить их из рядов партии, как открытых ее врагов. Таким образом. Зиновьеву достанется только поддержка не членов Компартии Германии, а выброшенных из нее отщепенцев