ься с работы, на новой дороге встанут пробки, и редкие машины направятся сюда. Но до него еще часов пять, Настя хотела выпутаться быстрей. К тому же, если она сильно задержится, Катя начнет звонить. Машину нужно было вернуть до того, как Даня вернется с работы. Настя написала продавцу, что задерживается, он согласился встретиться вечером. Довольная, что пока ситуация находится под контролем, Настя обратила внимание на самую слабую часть своего плана – как достать машину из сугроба? Она огляделась вокруг. За деревьями заметила рядок деревянных домов, над одним из которых поднимался дым. Наверняка у них или в соседней деревне есть трактор, и за небольшую плату его владелец согласился бы ей помочь.
Идти до деревни было на вид минут пятнадцать: пересечь белое поле – и все. Настя достала из салона шапку, варежки, натянула на голову капюшон и пошагала. Городские ботинки, не предназначенные для прогулок за городом, быстро набились снегом. Сугробы были выше колен, иногда доходили до пояса. Холод прижимал ее к себе все крепче, отчего щеки раскраснелись, а нос и глаза стали влажными. Началась метель. Белые хлопья беспорядочно валили с серого неба. Залетали за шиворот и там успокаивались, мокро таяли. Как будто кто-то плакал, уткнувшись ей в затылок, хотелось отстраниться. Ветер закручивал поземку, швырял комья, которые успевал зачерпнуть, в упор – попадал в глаза и рот. Настя, пока еще могла, двигалась вперед, что бы это ни значило. Вперед – это куда она смотрела прямо сейчас. Не направление, а просто констатация того, что у нее есть тело и оно как-то расположено в пространстве. Оно пыталось спрятаться от ветра, найти сугроб пониже, чтобы ступить. Настя, скорее всего, не шла прямо, не шла даже криво, вероятнее всего, она кружила по полю. Скоро Настя наткнется на свои же следы и поймет, что безнадежно застряла. Но пока этого не произошло, была надежда. Бортами ботинок она все черпала и черпала снег. Тот ловко забирался внутрь, как какой-то зверек, обнимал холодом и влагой ступни – даже через шерстяные носки чувствовалось. Шаг, другой, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, девятый. Устала. Проговаривала про себя куплет песни, просто чтобы отвлечься. «Вместо» – шаг. «Тепла» – шаг. «Зелень» – шаг. «Стек… Стекла» – шаг. «Вместо» – шаг. «Огня» – отдышаться. «Дым» – шаг.
Остановилась. То ли Настя стала дальтоником, то ли мир вокруг выцвел. Черно-белая зима, которая если и признает что-то кроме, то только серый цвет. Пунктирная линия домов стала ближе, но все еще была далеко. И времени прошло минут двадцать. Значит, идти долго. По ощущениям, пальцев на руках и ногах уже не было, они были не теплей задувавшего ветра или сыпавшего на голову снега. Это все ерунда. Важно, что из трубы шел белый дым – а значит, в деревне был хотя бы один жилой дом! Там тепло и, может, дадут поесть. Значит, Настю не заметет сегодня, она не уснет в сугробе. «Красное» – шаг. «Солнце» – другой. «Сгорает» – третий. «Дотла» – снова.
Деревянный дом когда-то, кажется, был синего цвета. Покосившиеся окна с белыми наличниками слепо смотрели наружу. За забором рядами были выложены дрова – для растопки. Хороший знак. Но дорожки к дому не нашлось, замело. Чтобы открыть калитку, пришлось толкать ее всем весом. Снег поддавался с трудом, ржавые петли скрипели, будто плакали. Настя думала, что хозяин или хозяйка выглянут в окно, распахнут дверь, постучат по стеклу. Она так шумела, что каждую секунду ждала окрик. Гадала: голос услышит злой или испуганный? А может, радостный – наконец-то живая душа. Но ее появления никто не заметил. Неужели не слышали? Может, там старушка кукует одинокая? Хоть бы не уснула. Хоть бы не была глуха. А то так и замерзнет Настя на пороге, даром с вьюгой спорила.
Настя забралась на порог, навалилась на дверь. Та поддалась легко, хоть и с плаксивым скрипом. В небольшом предбаннике было пусто – только лыжи, палки к ним, пара старых засаленных курток и горшок с землей – ни цветка, ни росточка. Тут было холодно, зато не ветрено. Места едва хватало на одного человека. Впереди – еще одна дверь, обитая черным материалом. Настя толкнула плечом – тоже открыта. Пахнуло теплом и затхлостью, погладило заледеневшие колени, руки, щеки. Она зашла – нет, втащила себя в коридор и села прямо на полу. Пальцы на руках сводило. К Насте так никто и не вышел. Странно, конечно. И что не заперто, тоже странно. Хотя чему тут удивляться, единственный дом на деревне, от кого прятаться? От таких, как я, например, пришлых. Бабка одинокая тут живет, точно. Такие любят прошлое вспоминать, а настоящего у них как бы и нет. Настя видела одну, когда они школьниками ходили в поход, а во время дождя укрылись в ближайшей деревне. Сидела, взгляд в себя, втянулась внутрь и оттуда, глубоко-глубоко из середины своего существа, рассказывала. Как девочкой была, как за ней трое парней ухаживали, как она не того выбрала, как ребеночка родила, а он умер, как второго родила, а он жив, где находится, неизвестно, может, и в тюрьме кукует, но жив должен быть, только матери не пишет, а может, и помер, ему-то уже за пятьдесят должно быть.
На полу было хорошо, уютно. Так бы Настя и уснула тут. Сил не хватало не то что встать, пуховик расстегнуть. Повезло, что этот дом нашла. Только никто к ней не выходил. А она сидела. А время текло. И глаза слипались, и зевать хотелось. Усталость кошкой села на грудь, лапками перебирала, убаюкивала. Как иногда бывает хорошо никуда не идти. Упереться головой о деревянный угол, закрыть веки, помолчать. Тихо. Как долго уже Настя в доме находилась: пять, десять, тридцать минут? Потерялась. Ни места не знала, где она, ни времени не знала, сколько. Никто к ней не выходил.
«Спит, наверное, хозяйка», – думала Настя. Лишь бы ее не напугать. Если и взаправду старая, может сердце прихватить. А вдруг примет за свою внучку, которую лет двадцать назад видела? Обнимет и напечет Насте пирожков с грибами. А она будет головой кивать и бабушкой ее называть. Будет-будет. Скажет ей: «Баб Маш», а она ей с укором: «Я же баб Нина». Настя ответит: «Конечно Нина, я сразу так и сказала». Хороший вечер бы получился, почти семейный. Две одинокие женщины посреди зимы пьют чай и вспоминают несуществующее общее прошлое.
Неизвестно сколько сидела Настя в луже от стаявшего с ее пуховика снега. Поднялась неловко, ухватившись руками за дверной косяк. Снег, который насыпался внутрь ботинок, раскис от тепла, и Настя по щиколотку стояла в ледяном чавкающем болоте. Она слила полужижу из обуви на пол. «Простите меня! – думала. – Постаралась аккуратно, в уголок». Она потом уберет. Оправдывалась сама перед собой, ведь никто к ней так и не выходил. Дом словно пустой стоял. Она бы уже решила, что тут не живут, но ведь дым из трубы шел, и в коридоре тепло, а значит, кто-то за это был в ответе. Настя заметила тапки – мужские, большие. Ага, гипотеза с бабкой треснула, но еще не развалилась. Мало ли чья это обувь. Пока будет Настина. Она залезла в них, чтобы не шлепать босиком по холодному деревянному полу. Из щелей дуло, можно было и простыть. Этого ей еще не хватало – заболеть неизвестно где, с разряжающимся телефоном и без лекарств.
Вид у дома был странный. Длинный коридор проходил через него насквозь, как хребет. Правая стена сплошная, три окна выходили во двор. Левая – трижды разрывалась темными впадинами дверных проемов. Как будто в челюсти старухи недосчитались зубов. Ближайшая, кажется, кухня. Угадывались очертания обеденного стола, вокруг него – три стула. Дальше Настя исследовать дом побоялась. Так и стояла в нерешительности: ни зайти, ни выйти по-настоящему. Показалось ей, что по стене пробежала тень, мигнул под потолком красный огонек. Стало необъяснимо душно, захотелось на мороз и воздух. Она влезла ногами в ботинки, толкнула от себя дверь – заперто. Подергала туда-сюда – ни в какую. Войти оказалось несложно, но попробуй, Настя, теперь отсюда выбраться. Она пару раз ударила ногой по двери: бах-бах. С той стороны кто-то постучал в ответ. Сначала робко: тук… тук… тук… Потом все сильней и сильней, с таким грохотом, как будто поезд вылетал из туннеля и несся прямо на нее на огромной скорости: тудух-тудух-тудух-тудух-тудух. Кто-то ломился в дверь, и дом трясся от ударов, ходил ходуном. Еще несколько секунд – и оно, то, что там, ворвалось бы внутрь. Потом все затихло. Пришедшая тишина была ломкой, как стекло. Настя смотрела на дверь, которая только что перестала бесноваться, и чувствовала спиной, что больше не одна. Она обернулась, хотя не хотела, совсем не хотела этого делать.
Антропоморфная черная туша доставала головой до потолка. Она двигалась к Насте сгорбившись, не спеша, припадая на одну ногу. Настя одеревенела, будто сама стала частью бревенчатого дома. Руки и ноги – все казалось негибким и чужим. Только глаза видели, но много ли можно сделать глазами. Существо замерло в паре шагов. Они стояли неподвижно друг напротив друга долго, возможно целую вечность. Когда оцепенение прошло, Настя достала из кармана непослушной рукой телефон – успеть бы только позвонить в полицию. Какой там номер? Длинная рука с протяженными, острыми пальцами потянулась к ней. Настя сжалась в комок, прикрылась руками. Чудовище забрало телефон из Настиной ладони и притянуло его к себе. Открыло пасть – огромный пустой рот, без единого зуба, темная-темная дыра. В эту пасть упал телефон. Настя осознала, что последняя ее связь с внешним миром оборвалась.
Глава 7Вопросы
Кто-кто, Настенька, с тобой в теремочке жил? Кто-кто в невысоком жил? При ком ты засыпала и просыпалась, лежала ночами, оголенная сном, днями ходила, не защищенная ни человеком, ни Богом? Скребся за стенкой твой страх. Без имени, без истории, без нормального лица, только красные глаза и грубо намеченные губы, ни носа, ни лба, ни бровей, ни ресниц. Знала ли ты мысли его? А оно твои, кажется, разумело. Только Настя бросала работу, задумывалась о чем-то, оно тут как тут из-за плеча выглядывало. Уж не залезло ли Пятно ей в голову, не ходило ли в ее сны ночные? Осталось ли у нее что-то свое, личное, спрятанное в уме, под сердцем, или все наружу выставлено? А если наружу и нет никаких секретов, то не вещь ли она? Знаешь, что Пятно с вещами делает? Скоро увидишь и удивишься.