Нужно было помыть посуду после завтрака, чтобы не злить Пятно. Вода никак не хотела вытекать, капала на руки крупными слезами. Раздражала сентиментальность безжизненных предметов. Только Настя подумала так, и те редкие слезы из умывальника, что ей досаждали, прекратились вовсе. Она привстала на носочки, заглянула внутрь бака – тонкая полоска воды едва покрывала дно, поблескивала снизу пленкой. Надо было немедленно звать Пятно, потому что минута, проведенная без занятия, ставилась Насте в вину. Нарушение порядка каралось, а он здесь был простой – всегда находиться при деле. Настя закрыла глаза, запрокинула голову, постояла. Трясущейся рукой собрала влагу в уголках глаз, овладела лицом. Пятно практически не говорило: только «не выноси из избы» и ее имя. Никаких больше звуков. Поэтому Настя крикнула привычное правило дома, чтобы призвать Пятно. То мгновенно вплыло на кухню, будто знало, что к нему обратятся. Проверило бак, направилось к порогу. Там стоял широкий металлический таз для воды – пустой. Настя догадывалась, что Пятно иногда покидает дом, потому что всегда было чему течь из умывальника и вёдра – в одно из них Настя справляла нужду, второе стояло под раковиной – были порожними. Но сама ни разу не видела, как Пятно выходило во двор. Поэтому, когда оно взяло таз под мышку и постучало в дверь, Настя замерла. Она помнила, чем все закончилось в прошлый раз, когда с той стороны ей ответили. Но теперь вышло по-другому. Дверь после недолгой задержки распахнулась. Потянуло внутрь зимой, морозами, свободой чуждой и запретной. Только Пятно вышло в предбанник, дверь захлопнулась сама, будто автоматическая. С дверью, ведущей на улицу, произошло то же самое. Настя все еще стояла у умывальника, вытянувшись свечой. Грязные чашка и ложка лежали в раковине, выглядели растерянно. Настя чувствовала, как обсыхали руки. По ним просквозил тот самый свежий уличный ветерок, едва заметно пожал пальцы. Она пыталась воспроизвести в голове этот стук, была ли в нем система? Два, три или четыре раза Пятно ударило костяшками длинных черных пальцев по дереву? Может, она разгадает пароль, который дает свободу?
Когда Пятно возвращалось, Настя прислушивалась. Обычный быстрый стук, чтобы обратить на себя внимание. Она так обозначалась перед тем, как войти к врачу. Трехчастное тук-тук-тук. Дверь открылась с задержкой. Пятно, согнувшись, пролезло в дом само, затем втащило за собой полный таз снега. Поставило у входа, повело плечами – зябко. Мысль, что вход может оказаться и выходом, взволновала Настю. Она тихонько постучала по тумбе с раковиной: тук-тук-тук. Неужели все может разрешиться так просто?
Из кухни был виден коридор, где возилось Пятно. Чудовище было слеплено из пустоты и мрака, которые почему-то захотели придать себе форму человеческого тела. Пятно вылезло из слепоты закрытого шкафа для одежды, из задвинутых до упора ящиков кухонных тумбочек. Мгла пряталась по углам, спрессовывалась и едва заметно шевелилась в ожидании своего часа. Сколько недоступных свету мест есть в комнате даже в самый солнечный день. Раньше Настя этого не замечала, а теперь это уже неважно, потому что настала ее очередь забиваться в углы. Дня четыре назад, когда только узнала о своей участи, Настя просила Пятно отпустить ее. Плакала, молила, готова была ползать на коленях, убеждала открыть дверь, дать ей уйти, предлагала привезти за это какие-то деньги, обещала молчать. Рассказала историю про больных родителей, сына, которого воспитывает одна. Отец и мать умерли пять лет назад, когда перевернулся пассажирский автобус на трассе, сына никогда не было. Кто осудит за эту ложь? Настя лила и лила слова, Пятно только повернуло к ней одну щеку, потом другую – нет. Ты сама сюда пришла, читалось в его взгляде. И верно, не за волосы же ее затащили в дом. Выходит, на все подписалась сама, а теперь отвечала за ноги, которые к дому ее принесли, за руки, открывавшие двери. Уж если стала незваной-нежданной гостьей во чужом дому, учись жить как заведено. Все, что добровольно попало в эти стены: залетело, заползло, ногами пришло – принадлежит им и их никогда не покинет. Таков закон, даже если он нигде не писан. Нарушишь его – и пожалеешь, что на свет родилась. Все здесь было придумано, чтобы не выпустить наружу даже пылинку. Не выноси! В доме пахло ветхостью и временем, потраченной жизнью, воспоминаниями, которые причиняли боль.
Когда Настя продолжила реветь, ее в первый раз наказали – отправили в подвал босиком. Через несколько минут Пятно скинуло ей туда тапки. Сидела Настя в темноте без свечи в домашней одежде, ждала, пока не позовут наверх в тепло. Она совершала новые провинности, за которыми следовала неизбежная кара. Если бросала внимательный взгляд за окно, ковырялась в ногтях или, не дай бог, сидела на стуле, приходилось искупать это трудом. Мести часами пол, мыть голыми руками без тряпок ведро, в которое справляла нужду, или другое – под раковиной. Пятно умножало домашние дела на десять или пятнадцать. Если убираться, то несколько раз в день, тарелки начищать – до блеска, пыль протирать – любую свободную минуту. Больше всего пугала обыденность происходившего сумасшествия. Настя участвовала в подделывании нормальной жизни. Так повелось, что завтракали, обедали и ужинали они с Пятном за одним столом, по-семейному. Перед Настей обычно стояли тарелки с макаронами по-флотски, солеными огурцами с гречкой или другой едой. Она насаживала на вилку кусочек, долго жевала, потому что еда казалась резиновой, тоже ненастоящей. В этом они с Пятном были схожи, потому что оно притаскивало к столу разбитую настольную лампу, плесневеющий еще советского времени журнал, треснувший горшок для цветов, и заглатывало целиком. Оно пожирало все порченые и «больные» вещи, сокращая количество предметов, оставляя только работающее на благо дома. У него был безразмерный рот, растягивающийся, как у змеи. Настя боялась закончить так же, как ее смартфон или неисправная лампа. Это произойдет, когда она захворает, станет медленней убираться или растапливать не так жарко печь, когда ее вещность не будет нужна дому, когда она сломается, треснет, расколется на части и перестанет выполнять свою функцию. Пятно напоминало ей время от времени о цели ее новой жизни.
– Уют, – сказало оно на четвертый день новое слово.
Вот и вернувшись с улицы, Пятно показало длинным, неживым пальцем на таз со снегом – не прохлаждайся. Настя послушалась черного пальца, зачерпнула морозную, рассыпчатую кашу и стала тереть ей тарелки. Бросила взгляд на улицу: зимой не понять, сколько времени, – то ли утро, то ли вечер. Снег сыпал и сыпал, занесло по середину окна. С тех пор как Настя оказалась здесь, метель не прекращалась, все следы давно замело, и не найдут ее теперь. Если вообще кто-то искал. После мытья посуды Настя взяла веник и тряпку – у входа натаяла лужа там, где Пятно, зайдя с улицы, потопталось. Предугадывать желания – тоже ее работа. Заодно Настя подмела второй раз за утро коридор, никогда не бывает лишним проявить больше усердия. Главное, чтобы Пятно видело, как она старалась. Загоняла сор на совок и стряхивала его в специальный кулек. Потом сметала крошки со стола в ладонь и высыпала туда же. Чисто. Настиной шеи коснулись сзади холодные пальцы, будто насекомое заползло за шиворот. Надо было терпеть. Пятно поправило воротник свитера – все должно быть в идеальном порядке. «Без сучка, без задоринки», – проговорило оно еще одну поговорку. Затем погнало в подвал, растапливать печь. Настя подчинилась торопливо, потому что туда чудовище за ней ходило редко. Подпол слишком низкий, Пятну приходилось сгибаться вдвое, чтобы добраться до печи, стоящей в дальнем углу за всеми стеллажами с едой.
Настя открыла заслонку, собрала золу, растопила. Дрова охватывались огнем и выходили наружу белым, легким дымом, который обманул и заманил Настю, единственным, что покидало пределы дома. Даже мусор из специального кулька отправлялся в топку. Только огонь освобождал от принадлежности к этому месту. Интересно, Настю ищут? Она наскоро поставила еще одну засечку. В моменты безысходности подбадривала себя, что уж если не ее саму, то хотя бы машину Катя и, главное, Даня точно хотят увидеть еще раз. «Девятку» рано или поздно обнаружат. Выйдут на машину, там осмотрятся, заметят дым из трубы и придут сюда с расспросами. Главное продержаться до этого момента. Хоть бы «девятку» не замело по крышу, потому что вместе с ней пропадет и Настина надежда.
Она докинула дрова в печку, прикрыла заслонку и отряхнула почерневшие, как у Пятна, руки. Сбоку лежала стопка бумаг для розжига – старые газеты, обрывки обоев. Настя вытащила из вороха бумажный сверток, из того выпала новогодняя открытка – интересная вещь, личная. Настя потянулась было к ней, но в тот же момент Пятно крикнуло из дома. Рука остановилась на полпути, дернулась обратно. Пятно не любило ждать, каждое дело важно было заканчивать в срок. Уже стояло наверху с новым поручением, когда Настя выглянула из подпола. Снизу оно казалось в два раза больше, высотой с дуб, шириной с полноводную реку. Заслоняло собой все. На лестнице Настя поторопилась и споткнулась о крутую ступеньку, ударилась. После растопки печи она бегала по дому с тряпками и веником. Подходило время обеда, Настя искала любой предлог, чтобы отложить момент, когда сядет с Пятном за один стол. От одной мысли о вымученном, безумном спектакле, участницей которого она была трижды в день, становилось тошно. Но если Настя занимала себя работой, то могла упросить Пятно оставить ее в покое. В этот раз решила подмести в своей комнате за шкафом с короткими ножками, под которые не пролезал веник. Настя легла на пол, вдавила себя в него и увидела, что в дальнем углу серой мышью шевелилась пыль. Удивительно, что Пятно не убиралось тут само и ее не заставляло, – забытый уголок. Настя отодвинула шкаф – он был пустой и поддался легко. Пробралась в образовавшуюся щель, смела в совок нежную пыльную мышь. Попалась, серая, сгорит теперь в печи, как и все остальное. Тут всего два пути: либо в топку, либо к Пятну в пасть.