На стене, как раз за шкафом, Настин глаз выхватил знакомый узор на обоях – вертикальные засечки, как те, что она делала в подвале. Рубцы, с помощью которых пыталась надрезать и отделить друг от друга неразличимые дни. Будто это действие давало контроль над происходящим: если могла отмерять время, значит, еще на что-то влияла. Настя села на пол, в носу защипало, но не от пыли, а от чего-то неназванного, происходившего с ней. Тело вдруг стало незнакомым: чужими пальцами она пыталась нащупать стену, чтобы опереться на нее, на чужие ноги пробовала встать, но те сбрасывали ее вниз, отказывались держать. Она не первая пленница у Пятна – наконец-то выразила Настя мыслью свой страх. Был кто-то еще. Как узнать о том, кто жил и мучился тут до нее? Что с ним сделало Пятно? Неужели пленник сбежал? А если нет, то куда же он делся? Настя пыталась сосчитать количество зарубок, но все время сбивалась. Она сидела на полу, разглядывала, возможно, и свою судьбу. Пятно возникло сзади. В дверном проеме оно появилось, как обычно, бесшумно. Настя сидела к нему спиной, ничего не делала, веник, совок валялись рядом. Пятно держало в пальцах длинный, толстый шнур, какие бывают у холодильников или телевизоров. Оно подошло ближе, шнур петлей свисал из черных рук, как раз позади Настиной головы. Пятно медлило, не хотело обнаруживать себя. Так оно стояло позади пару минут, будто бы тоже задумавшись о чем-то. Настя перечисляла шепотом последовательность цифр: тридцать два, тридцать три. В этот момент Пятно подкралось ближе, толкнуло коленом в плечо. Настя вздрогнула и отпрянула к стене в попытке защитить не себя, но обои с засечками. Чтобы отвлечь внимание Пятна, показала пыльную мышь на совке. Вытащила из горла непослушный, ломавшийся голос, заставила его звучать в комнате. Закидала Пятно словами, которые так и подпрыгивали у нее во рту. Показывала запачканные еще при очистке и растопке печи пальцы и ногти, убеждала, что оттирала усердно пол и плинтус за шкафом. Пятно отослало ее мыть руки и готовить себе обед. Со своим оно уже определилось – съест этот электрический шнур. Настя хотела задвинуть шкаф обратно, но Пятно прогнало на кухню. Когда загремели кастрюли, Пятно опустилось из-под потолка на корточки, провело черной ладонью по засечкам, посидело с минуту. А потом задвинуло шкаф.
Настя думала только о первом человеке, пойманном в ловушку этого дома. Кто он был и как сюда попал? Этой же ночью, когда Пятно перестало скрестись у себя в комнате, а значит, уснуло на короткое время, она встала и, приподнимая угол шкафа, чтобы не задевать ножками половицы, медленно отодвинула его от стены. Свечу зажигать боялась. Она запомнила, что засечки располагались ровными рядами с одинаковым наклоном и равным расстоянием между ними, будто их писали в разлинованной школьной тетради. Это ее удивило, потому что она лепила отметины на подвальной стене как придется. Настя помнила, что их было три ряда. Поэтому села на пол и начала пальцем водить по обоям, пока не нашла первый. Она считала засечки на ощупь, помогая себе шепотом, чтобы сосредоточиться. Из щелей дуло, ноги и попа мерзли, хотелось поменять позу, но Настя боялась сбиться. Сорок, сорок восемь, пятьдесят три, шестьдесят один, шестьдесят семь, семьдесят, семьдесят один, два, три. Вслепую насчитала семьдесят три зарубки на стене. А дальше? Что случилось на семьдесят четвертый день? Вопрос не давал спать.
Утром Настя встала, начала убирать и искать следы неизвестного ей человека, присматривалась к вещам. Первый пленник был женщиной или мужчиной? Молодым, старым, совсем ребенком? Почему никто не искал этого человека? А может, наоборот, расклеивали его фотографии всюду, писали в интернете, да не помогло? Она или он прожили здесь семьдесят три дня. Незнакомец скрипел теми же половицами, что и Настя, боялся Пятна, оборачивался на шорох, бегал с веником из комнаты в комнату. А потом сгинул. Даже его следы в доме исчезли, остались только засечки на стене, спрятанные за шкафом. Нельзя раствориться в воздухе, потому что ты не дым печной, а человек. Что же случилось? Сколько вопросов могут спровоцировать испорченные обои.
И следующей ночью Настя не могла заснуть, снова думала о том, кого не знала. Только человек, портивший обои гвоздем, мог понять ее и дать совет: беги или замри, борись или отступи. Ничего хорошего с пленником не случилось. Настя решила, что тот умер. Себе она такой участи не хотела. Надо было попробовать трюк с дверью, подсмотренный два дня назад. Перед сном Настя не стала раздеваться, под кровать поставила теплые ботинки, в которых пришла, найти пуховик не получилось – Пятно его или спрятало, или проглотило. Дождалась, когда Пятно перестало скрести, полежала еще. Чтобы определять время, Настя читала про себя короткий детский стишок: «Идет бычок, качается…» И загибала один палец, потом читала еще раз – загибала второй. Когда прозвучала в последний раз фраза «Сейчас я упаду» и обе ладони превратились в кулаки, она встала. Настя кралась медленно, стараясь избегать скрипучих половиц, она заприметила их все, пока трижды подметала сегодня. По пути заглянула в комнату Пятна. Оно сидело в кресле, повернувшись к коридору, глаза – красные рыбки – были закрыты, руки лежали на полу спокойно, острые черные пальцы не двигались. Настя добралась до порога, постучала три раза тихонько: тук-тук-тук. Тишина. Надавила на дверь плечом, та не двинулась. Постучала еще разок: тук-тук-тук. Ей ответили тихим стуком. Сердце прыгнуло вниз-вверх и забыло сделать удар. Не сработало. Сейчас дверь забьется, как бешеная. Что же она наделала, обольется сейчас Настенька горючими слезами. Только Пятну право даровано выходить на улицу, и дом его признавал. Или, кроме стука порожнего, еще какие слова говорить надо было, да только Настя их не услышала? Затихло. Настя постояла-постояла, в надежде, что на этом закончатся беды. Пошла по тихим половицам обратно в комнату. В дверь бухнули. Потом еще раз. Настя втянула голову в плечи, присела, так ей захотелось обхватить себя руками, сгруппироваться в маленькую, незаметную точку, что стоит в конце каждого предложения. Меньше пылинки, такую даже веником не подберешь. В комнате хрустнуло кресло – Пятно проснулось. Что произойдет дальше, Настя знать не хотела. За спиной что-то могучее ломилось в дом. Красные рыбки показались под потолком коридора и плыли к ней. Настя боялась расправы, поэтому открыла люк подвала и провалилась туда, вжалась в спасительную темноту. Пятно постояло сверху, блестя кровавыми глазами, но спускаться не стало, хлопнуло крышкой люка, а сверху поставило что-то тяжелое.
Настя шла на ощупь к печи, по пути пытаясь разорвать темноту руками. Иногда задевала банки с едой, те звенели готовностью упасть под ноги. В печи после вечерней растопки еще тлели угольки. Настя отыскала припасенную загодя свечу. Зажгла. Свет заплясал, осветил предметы, а те ощерились страшными тенями. Страшнее всех была Настя – на полподвала шириной.
У нее была минимум ночь.
Чтобы поддержать тепло, рыскала по углам в поисках бумаги. За печью на земляном полу валялась забытая новогодняя открытка.
Глава 8Нож
Настя, сколько хватало любопытства, покрутила открытку, поразглядывала со всех сторон. Кроме уже прочитанных пяти слов, ничего не узнала и отложила. Угольки в топке угасали медленно, подмигивая, пока не обернулись пеплом. Печь стояла порожняя – без дыма и огня, – но еще жаркая. Настя прикладывала руки к кирпичной стенке, забирала ладонями тепло. Рядом горела свеча, оплавлялась, и большие парафиновые капли стекали вниз, как слезы. Снова вещи проявляли чуткость. Настя не отозвалась плачем, впервые за все дни – сколько их прошло, можно сосчитать по засечкам – было спокойно. Ночь предстояла длинная и бессонная, без луны и звезд, только свеча делала мир вокруг видимым, не давала ему исчезнуть.
Собственная жизнь из темноты подвала смотрелась ярче обычного, как фильм при выключенном свете. Вспоминались события до того неважные, что удивительно было, почему они осели налетом в памяти. Катя ведет Настю домой и ревет. Им обеим лет по девять. Настя бежала по старому стадиону, споткнулась, а на земле, спрятавшись за травой, лежала разбитая бутылка портвейна «777». Разрезала ладонь, кровь текла по пальцам, рана вывернулась наружу мягким и влажным нутром. Насте не больно, а Катя испугалась и ревет, будто это ее зарезали. До сих пор на левой руке остался шрам. Настя посмотрела на него, будто хотела удостовериться, что он все еще на месте и это ее, а не чья-нибудь чужая рука свисает с плеча. Припомнилось Катино доброе лицо – уже взрослое, позапозапозапозавчерашнее. Когда виделись с ней в последний раз, перед аварией. Она волновалась и все говорила-говорила предостережения. Не зря, получается. При воспоминании об этой малости сердце будто взяли аккуратно в ладони и согрели. Стало хорошо, а потом в уголке глаза защипало, Настя моргнула и уронила на земляной пол слезу.
Витя в ее воспоминаниях ничуть не изменился со свадьбы. Тогда он был для нее еще цельным. Таким захотел к ней прийти, а не тем, кем оказался позже – до и в процессе развода. Это потом образ и личность разметалась на части, ничего ни с чем не складывалось, как ни собирай. Его новая семья – та, которая выросла из его же измены, – и Настя, не принимавшая назад и не гнавшая далеко. Почему – сама не знала. Повис Витя на рукаве, как репей, то ли другом, то ли врагом на оставшуюся жизнь. Во время развода она возненавидела их общее прошлое, вместе с плохим забыла и хорошее. А теперь вспоминала, потому что там осталось много ее самой и испытанного счастья – зачем отрубать топором? Счастье беречь надо, а не разбрасываться им. Плохое отпускай, хорошее ближе к сердцу держи. Только у кого так получалось? Слова красивые, а на деле злость и мука. Настя отогнала мысли, вспомнила, как Витя предложение делал и кольцо не того размера купил. Говорила мама, плохая примета, – права была. А потом выплыл откуда-то из памяти молоденький Витя, безусый, подростково-прыщавый. Пришло на ум, как ездил вместе с ней покупать электрический чайник взамен того, что она случайно сожгла дома. Родители бы ее убили: им с Витей тогда по четырнадцать стукнуло, и они в такие страшилки еще верили. Витя где-то деньги достал и объездил с ней все магазины. Настя пыталась вернуть долг, когда накопила, – не взял. Не тогда ли она в него поверила, что опора будет и помощь? Со свечи горячей каплей упал на угол печи расплавленный парафин.