менье исчезли, потекли секунды, которые у нее остались. Слишком быстро.
Первый же удар показал, что она не способна на убийство. В детективах каждый человек готов уничтожить толпу людей: родственников ради денег, соперников из-за любви – и с ними переправить на тот свет еще десяток случайных свидетелей, чья вина в том, что они видели и слышали. Казалось, что это так же просто, как смотреть фильмы. Если люди с приятными улыбками могли прикончить собственную тетушку или развязать войну, то убить ради спасения собственной жизни будет нетрудно. Оказалось, не так. Настя не смогла. Она была слабой и поплатится за это.
Чувствовала, как постепенно переставала быть. Кислород поступал в ее легкие с перебоями, его не хватало, горло словно стало меньше, ужалось до размеров горошины. Настя хваталась за него руками, будто так можно было помочь. Потом перестала сопротивляться. В конце концов, ей нужен был выход, и она его нашла. Не все ли равно, сбежать ли живой или умереть здесь, главное – перестать находиться в этом доме. Можно было выйти в двери, а можно – по-другому.
Настю отшвырнуло в угол комнаты. Пятно подползало к ней на четвереньках, чтобы схватить за горло еще раз. Нож торчал в его животе. Теперь было видно, что воткнула его Настя неглубоко: хотя голова и разрешила покушение, рука не могла совершить такое. Пятно руки не подведут. Темные, мазутные капли, вытекающие из раны, оставались на полу. Насте хотелось крикнуть последнее, что слежалось внутри, и пусть хоть так под конец прозвучать. От человека оставался только сломанный голос.
– Ты… Ты уб… убил Ваню, – просипела она, – Ваню!
Пятно остановилось, вздрогнуло, будто его ударило током. Посмотрело не обычным затуманенным взглядом, а новым, незнакомым. Настя полежала еще какое-то время на спине, хватая губами воздух. Еще чуть-чуть – и оно бы закончило дело. Почему не стало? Что она ему сейчас крикнула? Настя отползла подальше от Пятна. Оно не двигалось. На пол под ним натекла лужица черной слизи. Она смотрела перед собой. Насте стало дурно, еще хуже, чем было во время борьбы, плечи, бока, живот начало трясти. Пошел из желудка наверх ком. Ее стошнило чем-то темным, похожим на слизь, вытекавшую из Пятна. Вспомнилось, что крикнула. Те слова с открытки вертелись на языке: «От Вани маме и папе». Так вот что она сделала – бросила ему напоследок обвинение.
– Кто такой Ваня? – обратилась Настя к Пятну, все еще держась рукой за шею.
Оно закрылось руками, красные рыбки исчезли под ними.
Настя отлепила себя от пола, побежала. Куда же денешься ты из этих стен, Настенька? Схватила на кухне полотенце и понеслась обратно. У Пятна замедлила шаг, нагнулась, судорожно вздохнула и резко вынула нож. Пятно сидело неподвижно, как под анестезией. Настя протянула ему полотенце – приложи к ране. Оно взяло. Затем пошла на кухню, помыла нож и положила его к другой посуде сушиться.
Глава 9Дневник
Поутру Настя хотела не только сама забыть случившееся, но и чтобы никто другой об этом не вспомнил. И поскольку не сбросишь по-змеиному кожу, не поменяешь облик на чужой, она пряталась за работой. Носилась по дому, будто бы легкими ногами. Успевала несколько дел одновременно, словно рук у нее было не две, а семь-восемь-девять. Если она будет находиться во всех местах одновременно и нигде, то не поймать ее и не обвинить в том, что пыталась чужой смертью купить себе снежную рощу, ветер, низкое от туч небо и право ехать по Старому шоссе домой. От кого она пряталась за мышиной хлопотливостью: от Пятна, от себя ли?
Можно ли убить во благо?
Пятно быстро оправилось после случившегося. Наверное, оно было бессмертным. Темная плоть начала затягиваться сразу же, как Настя вынула нож, а вскоре и не разглядеть было места, куда пришелся нерешительный удар. В родном доме и стены помогают, говорят в народе. Иногда пословицы буквально означают то, о чем в них сказано. Пятно приложило к животу полотенце, которое Настя принесла ему, доползло до стены, прикоснулось и зашептало быстро: «Без хозяина – дом сирота. Без хозяина – дом сирота». Много-много раз повторило, пока не затрещал суставами деревянный дом. Заскрипел, зашевелился под ногами и над головой. Настя пыталась удержаться, поэтому схватилась сама за себя, обняв с двух сторон бока, – за другое боялась держаться, потому что ни в чем не была уверена. Пятно закончило молитву-наговор, и все прекратилось, и рана на его теле затянулась.
А раз нет раны, то и не было ничего. Только память не слушалась Настю, сохранила ощущение руки, дрожавшей от страха, и замах с ножом, и чувство, когда лезвие вошло во что-то твердое, как яблоко. Своя же голова нагоняла жути. Настя знала теперь о себе слишком много, больше, чем хотелось бы. Она не смогла ответить на вопрос: можно ли убить во благо? А если спросить по-другому: хорошо ли не убить ради собственной жизни? Не выкупить смертью этого ублюдка свой недолгий век? Она не смогла, но слабость ли это, не знала. На некоторых предметах в школе, конечно же творческих, ей говорили, что правильных решений не бывает. Хотелось подсмотреть подсказку в каком-нибудь учебнике, но кто такой напишет и как он должен называться? Господи, вот бы уже она перестала думать. Жертва или преступник? И кто Настя в этой истории?
Имя Ваня, выпавшее из ее рта на пол вместе с последним, как она думала, выдохом, стало оберегом. Спасло от гибели. Даже наказания за проступок не последовало, только наутро кипятила Настя то самое полотенце в мазутных подтеках в тазу. Открытка в подвале, рассказавшая о Ване, была старая, пожелтевшая, с тройкой коней на лицевой стороне. Кусок твердой бумаги, добравшийся сюда прямиком из Советского Союза. На нем не было ни марок, ни штемпеля, только дата печати – тысяча девятьсот семьдесят третий год. Слова «От Вани маме и папе» были написаны неуверенной рукой, которая еще не нашла опору и центр при письме, только училась держать карандаш. Судя по всему, Ване было тогда лет пять-семь. Мог ли он быть первым пленником Пятна? Сейчас ему было бы за пятьдесят.
День двигался вперед, заставляя Настю совершать ежедневные ритуалы. Только что она с Пятном спустилась в подвал. Оно шло впереди, запнулось и чуть не свалилось с лестницы, хромоногое. Стеклом зазвенели банки с закрутками на зиму. Настя вздрогнула от перезвона соленых огурцов, груздей и квашеной капусты. Пятно несло с собой новые бумаги на растопку, потому что лежавшая в углу кипа газет истончилась и исчезла в огне. Даже открытка с тройкой коней не валялась больше в углу – сгинула. Пятно бросило на земляной пол ворох старья, протянуло Насте зеленую тетрадь, приставшую к его ладони, – бери, разжигай. Листы от времени и сырости пошли волнами. Настя открыла ее без раздумий, по инерции тела, вырвала листок из тетради. Потом заметила, что страницы исписаны буквами, острыми на концах, – Н, И, Ш, Щ напоминали частокол, которым огораживают сад от любопытных глаз и вороватых прохожих, позарившихся на краснобокое яблоко или черную по спелости вишню. Настя замялась, пожалела листок. Не спрятать вырванное, не спасти уже. Пятно было рядом, ждало, когда Настя растопит печь. Она медлила, вчитывалась в написанное, продиралась через забор букв к тому, что за ним скрывалось. «Думаю, как это люди сходят с ума. А недавно стало ясно. Мне иногда кажется, что дом живой и он пытается со мной говорить. Блажь какая-то».
Только сейчас дошло до Насти значение прочитанных строк – перед ней был дневник предыдущего заложника. Что стало с ним – подсказка в этой тетради. Пятно толкнуло в плечо. Если послали работать, обязанность необходимо выполнять, а про остальное не думать. Настя послушно смяла в руках лист, положила бумажку, из которой успела выхватить несколько предложений, в топку и взялась за спички. Пятно стояло на четвереньках, дышало в шею – слабое место. Настя вздрогнула, застыдилась трусливого движения. Страшно представить, как люди сходят с ума. Настя чиркнула спичкой. Ровный огонь обхватил шарик серы с двух сторон и без промедления начал спускаться вниз по древку, ближе к пальцам. Она успела выхватить еще несколько слов: «март», «сильная боль». Не было возможности даже потянуть время. Настя поднесла спичку к мятой бумажке, огонь тронул аккуратно незнакомый предмет, но быстро понял его слабость перед собой. Лист вспыхнул сам и вскоре заразил пламенем щепки, домашний сор, который сюда высыпали из специального кулька. Тонкие поленья, отобранные Настей для растопки и сложенные решеткой друг на друга, стали трещать и поддаваться.
– Не выноси из избы, – заклинало Пятно.
Тошнило от этого сектантства. Огонь набирал силу, дышал жаром близко от лица. Нельзя выносить, поэтому необходимо запирать внутри предметы, души живые и мертвые, сам воздух, иначе он смешается с тем, что находится снаружи, приобретет его морозные свойства, и это будет поражением, ведь дом ничего своего не отдает – даже запахов. Огонь уничтожал буквы, написанные неизвестной рукой.
Пятно собиралось уползать наверх, когда его внимание привлек беспорядок. Поленья, которые оно сказало Насте отнести к печи, лежали неровно. Внутри пробежал заряд электрического раздражения. Пальцы заскребли подмороженную землю, затвердевшую, как бетон. Пятно, не говоря ни слова, показало на поленницу, Настя сорвалась с места. Тело ее по-дурацки поднялось, чтобы выбросить руки вперед и схватиться за первое попавшееся бревно, попытаться уложить его на другие, собранные стенкой. Но бревно выскочило из рук и отлетело обратно на мерзлую землю, цепляя еще несколько чурбанов за собой. Поленница рассыпалась с краю. Внутри сильнее зазудело электрическое раздражение. Пятно подняло несколько дров, пока Настя бестолково металась рядом, само сложило их друг на друга. Она плохая работница, ей еще многому придется учиться. Пятно уползло в дом, едва не упав на лестнице из-за хромой ноги. Наверху оно расправилось, стало опять высотой до потолка и пошло, припадая на левую ногу, в комнату с сервантом, шкафом и обоями в цветочек. Оно село в кресло и закрыло глаза-рыбки. Напряжение внутри него спадало.