оменьше. Человек проглотил человека? Мама с ребенком? Настя решила, что Пятно нашло рисунок сына и теперь делится.
– Очень красиво.
– Это шанс.
– В смысле?
– Посмотри.
Пятно энергично протянуло руку еще ближе к Насте, будто от этого рисунок должен стать понятнее. С таким же успехом люди начинают говорить громко на незнакомом языке, будто бы ты не понимаешь, потому что не расслышала, а не потому, что во всех этих звуках для тебя нет никакого смысла. Настя посмотрела еще раз. Неумелой рукой был нарисован один человек, внутри у него другой. Нетвердый почерк, огромные фигуры. Она уже видела это в зеленой тетради. Под конец Петр Алексеевич не смог вести дневник, на странице помещалось два-три символа, потому что длинные пальцы мешали ему обращаться с карандашом.
Перед ней не детский рисунок, это Пятно нарисовало план побега. Фигура поменьше – это Настя.
– Сожрешь?
Пятно погрозило кулаком – не говори лишнего, не давай повода. И коснулось живота – там все поместится. «А кто сказал, что я выберусь оттуда живой», – хотела спросить Настя. Пятно считало вопрос и пожало плечами. Никто. Сказки бывают разные, и концовки у них тоже. Знаешь, чем заканчивалась история про Крошечку-Хаврошечку, девочку, которую во всем свете любила только корова, и ту злая мачеха решила зарезать? «А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай». Счастье на чужих костях построилось. История о сестрице Аленушке и братце Иванушке еще страшнее. Аленушку злая ведьма утопила. И лежала Аленушка под водой, с братцем разговаривала:
– Тяжел камень на дно тянет, Шелкова трава ноги спутала, Желты пески на груди легли.
Андерсена сразу к черту. Написал тоску про девочку со спичками. А было ли хорошо, было ли легко хоть кому-нибудь? Что с нами всеми делается? Вот еще одна страшная сказка пишется на Настиных глазах. Никогда не понятно, жертва ты, чьи косточки закопают в саду, или та единственная, которая замуж выйдет за купца-молодца – человека сильного, богатого, кудрявого и, хотелось бы, с хорошим характером. Кем обернется Пятно – другом или врагом?
– А дальше что?
Пятно уползло наверх, не ответив на вопрос. На земляном полу остались несколько раскиданных поленьев – никогда не было такого беспорядка в доме. Настя сидела в подполе, не хотела подниматься наверх. Боялась и Пятна, и себя. В этом проклятом доме она узнала много лишнего, столкнулась с новым человеком, живущим в ее теле. Это он брался за нож, он валялся в ногах и просил не наказывать Настю.
Она пришла в комнату, задула свечу. Со всех сторон ее обступила темнота. Лежала с открытыми глазами и ничего не видела, кроме черного цвета. В животе у чудовища наверняка еще темней. Вспомнилась сказка про Гензель и Гретель. Старуха хотела зажарить ребенка и для этого его откармливала. «А мое Пятно готово съесть меня сырой, без готовки», – думала Настя. Оно убеждает, что по-другому дом не выпустит. Никто не сможет выйти за порог, пока не потеряет личность, не оставит в этих стенах память и себя самого. Не выноси из избы.
«Ты останешься одна, я просто уйду», – написало Пятно гигантскими буквами на листе бумаги. Записка лежала на кухонном столе. Настя все утро пыталась избегать Пятна, и, кажется, оно тоже избегало ее. У нее не было решения, в голове тикали часы или секундомер: как ни представь себе отсчет времени, это мешало думать. Да и как можно выбрать из двух зол, если не знаешь, какое меньшее. Быть проглоченной и сгинуть сразу (с небольшой надеждой на то, что тебя все-таки выплюнут на свет божий) или исчезать в этих стенах мучительно, долго, безысходно и обратиться к концу жизни в мебель. Нет правильного ответа. Можно только предположить, какой способ твоего убийства окажется лучше, и выбрать его.
Настя старалась дышать размеренно, чтобы не торопить время. Замерзшая на морозе и замершая вечность, которая и была главной приметой места, оттаяла и потекла. Солнце могло не двигаться с одной точки десятками часов, а тут покатилось по небу, как катится случайно оброненная на пол вещь – стремительно, с глаз долой.
Днем Настя полезла в подвал, Пятно за ней. Оно шепотом, перекладывая поленья одно на другое, предложило приготовить отвар, от которого Настя уснет.
– Даже не заметишь, как я тебя проглочу.
Зачем ему это? Почему оно уговаривало столь настойчиво? В интернете давно ходила шутка про «причинить радость и нанести счастье». Ощущение, что именно это с ней сейчас и делали. Настя позвонками чувствовала воздух в подполе, пусть это и невозможно. Все ощущения обострились до предела. Пятно висело тучей, давило, ждало ответа. Была не была. Страшнее жизни, которую она ведет, мало что могло быть. Сумасшествие – довериться чудовищу, просто потому что прочла одну дурацкую тетрадь да еще послушала сказочку про деда-заложника. Настя взяла клочок бумаги у печи, нашла под ногами уголек и написала всего одно слово. Отдала его Пятну. Чудовище прочитало, порвало записку на куски и забросило себе в рот. Туда же скоро отправится и Настя.
Решили, что вечером Настя спустится в подвал к печи, Пятно пойдет за ней. Там все и случится. Потому что подпол – единственное место, где у дома ослаблен контроль, там он слеп и почти глух. Чтобы не рисковать, Пятно принесет подушки и какие-то тряпки – это кукла, которая должна заменить Настю на посту у печи. Если бы дом понял, что они хотят сделать, он бы их уничтожил.
Время запульсировало со скоростью ударов сердца, сто – сто двадцать в минуту. В руках ничего не держалось – падало под ноги с грохотом. Настя жила оставшиеся часы глазами – разглядывала стены; припухлые ладони, линии и порезы на них; зиму за окном; солнце; скол на столе; ржавчину на умывальнике. Хотелось все запомнить, отфотографировать в памяти самое простое и осточертевшее, даже ненавистные выметенные до гладкости полы, чтобы во тьме смотреть на эти картинки, сохранившиеся под веками, и не сойти с ума.
Пришло время спускаться по лестнице, всего пять ступенек. Беспокойство крутилось у Насти в животе, как барабан стиральной машины на режиме отжима. Казалось, что кишки, печень и легкие перемешались. Может, так даже лучше, будет не так больно лежать грузом на дне чьего-то желудка. Просто какой-то Иона во чреве кита. Но тот верил в Бога, а Настя…
Пятно шло следом с куклой в черных, паучьих пальцах. Вдвоем запихали две рыхлые от старости подушки и одеяло в покрывало, завернули колбасой и посадили у печки. Долго пристраивали куклу на стул, чтобы та не свалилась на пол – так ли это было важно? Настя делала это бережно, как будто имела дело с живым человеком. Может, потому, что это была «она» и теперь всю свою невыраженную и нерастраченную тревогу обратила в заботу об этом коконе. Смотрела на «себя» со стороны, и ей казалось, что она такой же разваливающийся сверток с тряпками.
Пятно отошло в сторону, стало за спиной и немного смешалось с окружающей темнотой. Когда Настя обернулась, оно держало в правой руке кухонный нож, тот самый, с которым его познакомила Настя. Она пискнула, дернулась. Пятно крепко схватило ее за руку. Нет, уж лучше плен в доме, чем быть зарезанной вот так. Смерть когда-то потом всегда лучше смерти в эту секунду.
– Прости, – сказало Пятно и потянуло ее руку на себя.
Лезвие, холодное и острое, коснулось ладони, оставило красную полосу. Разрез по диагонали, чуть выше линии жизни. Пятно развернуло Настину ладонь и приложило ее в кукле в нескольких местах, дав ткани пропитаться кровью. Настя уже не сопротивляюсь – не осталось сил.
– Так надо, – сказало Пятно. – Так надо.
Чтобы дом принял оставленную в подвале куклу за Настю. Можно было бы и предупредить. Подмывало отказаться от плана, но она была в прямом смысле слова прижата к стенке – не вывернешься и не убежишь. Пятно посадило ее на пол в позу эмбриона, велело зажмуриться. Она послушалась. Почувствовала лишь запах сырости, как в не самом новом гостиничном душе после мытья. А когда разомкнула веки, вокруг было темно, хоть глаз выколи, и влажно.
Глава 14Чрево
Веяло землей. Настя лежала, как в колыбели, – тихо и покойно. Все кончилось, бояться больше было нечего, осталось только свернуться калачиком и ждать. Как мертвецы лежат себе ровнехонько до Страшного суда. Почему опять что-то страшное должно быть впереди?
Тесно и уютно, больше ничего не чувствовалось. И не хотелось ничего. А снаружи боязно-боязно, а тут хорошо-хорошо, а снаружи дом трещал-трещал, а тут мир-тишина, а снаружи Пятно по подвалу ползло, а внутри Настя комочком свернулась. И глаза закрыла – чтобы видеть в темноте, не обязательно их открывать, Настя и так все ведала. Гасла то одна половина ее тела, то другая. Глаза, руки, пальцы на ногах перемешались, будто на картинах кубистов. Неважно, в каком порядке человек собран, главное, чтобы все было при нем: два уха, две ноздри, две ноги и другое по надобности.
Настя чувствовала боль в хромой ноге Пятна, каждый шаг его отзывался нытьем в собственном колене. Граница между ними стала тонкая и проницаемая, будто бы они теперь не двое, а одно. Она слышала его ушами, ощущала неровность земляного пола его ладонями и голенями, билась о балки их общей головой. Знала все, что чувствовало Пятно, только мысли были от нее сокрыты. И красные глаза не делились увиденным. Может, и хорошо, что она не узнает, как оно видит мир. Настя училась жить во тьме. Как он там рассказывал ей байку? Тьма заперла человека внутри себя. История повторяется.
Прошло минут пятнадцать, Пятно все еще ползло по подвалу в сторону выхода. Видимо, Настя – тяжелая ноша. Оказавшись у лестницы, Пятно подтянулось руками, встало неуклюже, задевая большим животом все вокруг. Настю перевернуло – спиной, пятками и головой она сосчитала ступеньки, которые предстояло пройти. Ее перевалило на правую сторону, следом накренилось Пятно. Ноша перевешивала, чтобы устоять, оно схватилось за стеллаж с банками, потащило его на себя. Звякнуло, разбилось. Носом Пятна Настя уловила: упало что-то соленое – то ли огурцы, то ли квашеная капуста, то ли патиссоны. Она не видела, но пальцами рук чувствовала холодную поверхность металлической стойки, за которую держалось Пятно. Вспомнила стену, на которой оставляла зарубки, и почувствовала тоску оттого, что не успела попрощаться. Та долгое время была ее единственным союзником в доме. Хотелось отдать ей что-то, хотя бы пристальный взгляд на прощание, который бы ничего не изменил, не добавил, а просто встал точкой в конце. В отношениях с кем бы то ни было нужны точки: с подвальной стеной, с Витей, с умершими родителями. Все написанные истории заканчиваются не последним словом, а точкой. Иногда вопросом, у особо нервных – восклицанием или многоточием. Но не словом.