Деревня за этот час, что я ковыряю ногами рыхлый весенний снег, ничуть ко мне не приблизилась. Боже, сколько же еще идти и как я устала от относительности всего, в этом случае – пространства! Хочу, чтобы деревня не была приклеена к горизонту, а двигалась мне навстречу. Между нами всего-то километра полтора, только неизвестно, сколько уйдет времени, чтобы их пройти: час или вся жизнь. Гиблое место. Остается только надеяться, чтобы все случилось, как я рассчитала. Главное, чтобы Пятно не пострадало. Приду к дому, остановлюсь за калиткой, чтобы меня не было видно, и подам знак. За обломками забора растет калина. Потрясу ее, как договорились. Если оно заметит, то поправит занавеску. Перекладываю канистру и пакет из руки в руку и дальше по-муравьиному ползу к цели. Оно не ответило на второй звонок, поэтому я волнуюсь. Над нужным мне домом едва заметен белый дымок, который обманул меня и сломал жизнь. Скоро белый дым станет черным.
Когда занавеска дернется, я выжду минут пять или, лучше, семь, чтобы оно наверняка успело спрятаться, а потом зайду за калитку. Та скрипнет, сообщит о моем приходе, и тогда действовать придется быстро. Прикидываю, с какой стороны поджигать: можно облить угол дома, порог, разбить окно и залить немного на кухню – должно схватиться.
Я же живой человек из плоти, крови, недосыпа, страха, слез, нервов. Пока чувствую только руки, их оттягивают канистра и пакет. Перекладываю их из левой в правую и обратно. Руки оттягивает. Скоро будут такие же длинные, как у… Почему из всех людей именно я попала в эту ситуацию? Ну почему? Катя бы не оказалась на моем месте. Витя бы тоже. Нет, никто. Ни школьные знакомые, ни приятели из шараги не смогли бы жить хуже и глупее, чем я. Бог, если ты есть, что ты про нас думаешь? Чего ты хочешь, в конце концов, от меня? Я столько в жизни не грешила, чтобы это все… Опять загундела. Сколько я продержалась, минут пять, не больше? Да как тут не гундеть при такой-то жизни, Господи?
Останавливаюсь, сил нет тащить канистру, пакет, а нужно еще и себя. Тяжело. Сердце бьется везде и сразу: в горле, ушах, голове. Бессонница, моя старая и, за давностью, лучшая подруга, дает о себе знать. К горлу подступает тошнота, в глазах темнеет – я кончусь раньше, чем эта история. Валюсь в снег, чтобы немного прийти в себя. Кружится голова, приходится брать ее за виски руками, но это не помогает. Можно, не я и не в одиночестве буду нести эту канистру к дому? Ложусь на снег в позу эмбриона – недавно так же лежала на полу подвала, пока темнота не проглотила меня. Сердце сбавляет обороты, ко мне возвращаются слух и зрение. Голову больше не надо держать руками. Если пришла в себя, вставай и иди. Куда? Прикладываю все силы, но у меня получается только сесть. Впервые за эти дни тянет спать. Снег, как белые простыни, манит. Тяжелеют веки и ум. Глаза открыты только потому, что я не даю им захлопнуться – на это уходят все силы. Наверное, так же хреново чувствовало себя Пятно, когда лежало, растянувшись между двумя дверьми. Долго ли, коротко ли, я сдаюсь, точнее, иду на уступку и закрываю глаза – пусть отдохнут. Под веками расползаются цветные пятна, большая фиолетовая лилия, обложка букваря с мальчиком и девочкой, стоящими рядом с гигантской красной буквой А, физиономия Саввы щерится, только во рту у него не хватает зубов. Вздрагиваю оттого, что роняю голову. Она бы свалилась мне на колени или, чего доброго, вообще укатилась в сугроб, если бы не шея, которая соединяет голову с телом. А так я только просыпаюсь от ощущения падения, будто бы меня вытолкали из самолета, а на самом деле всего лишь клюнула чуть-чуть носом. Подбираюсь и снова смотрю картинки под веками, они разноцветные и теплые, как солнце, хочется притиснуться к ним поближе, чтобы согреться. Центральный парк, куда мы ходили с родителями в детстве. Главная аллея, крутятся аттракционы, катамараны, как всегда, не работают, поэтому на пруду крякают непуганые утки. Судя по тому, что все вокруг в два раза выше меня, мне лет семь или девять. Почему-то я уверена, что именно нечетное число, с четными у меня не складывается. В четные свои годы я потеряла родителей, брак и попала в эту треклятущую историю, из которой никак не выберусь. Дурацкие цифры. Я в парке одна, без родителей. Чувствую беспокойство, хочется взяться за руку, срастись с кем-то большим. Вместо этого просто стою посреди аллеи, мимо проходят люди, некоторые – сквозь меня. Пищу им тонким детском голосом: «Осторожней!» Передо мной вырастает, как дерево из почвы, Витя. Он взрослый, в отличие от меня, можно сказать, вчерашний. Я так ему рада – единственное знакомое лицо в этом месте. Он нагибается ко мне, подхватывает и сажает себе на плечо – как одиннадцатиклассник первоклассницу в бантиках во время первого звонка. Или последнего, уже забыла, как все устроено в школе. У меня оказывается колокольчик, который бьется в руке без какого-либо моего участия, как живой. Только почему-то вместо звона играет песня группы «Руки вверх»: «Крошка моя, я по тебе скучаю, я от тебя письма не получаю!» Витя снимает меня с плеча и пересаживает на согнутую руку, как попугайчика. Кажется, я ничего не вешу, ему совсем не тяжело. Он улыбается широко-широко и остро, как Чеширский Кот, – полумесяц во рту. Говорит: «Настя, нам нужно поговорить. Мы разводимся, пойми». Бью ему колокольчиком по морде. Из полумесяца выпадает один зуб, Витя падает, а я зависаю в воздухе. Шипит злобно: «Дура! Проснись, проснись, дура!» Всхлипываю, будто только что всплыла со дна озера и мне не хватает воздуха. Дышу резко и жадно. В глазах еще стоит пелена сна, но и она уходит, как вода. Я вынырнула, не сгинула. Задница, правда, замерзла, копчиком чувствую мороз. Будет теперь цистит, надо купить таблетки. Если я до него доживу, разумеется. Нашла из-за чего переживать, смешно. Есть другие вещи для раздумий, но о них я почему-то предпочитаю не вспоминать. Не рассуждать, куда и зачем иду и что будет там. План, который я составила, не безупречный. Каков шанс, что Пятно не сгорит вместе со всем домом? Оно согласилось со мной – если слабое, разлагающееся на отдельные звуки, короткое «да» можно назвать согласием. Понимало ли оно, чем рискует? А что, если Пятно откажется и отошлет меня назад? Я ведь не уйду, мне обязательно нужно спасти его, иначе мы оба застрянем в этом месте, а я не могу. Никак не могу больше. Куда бы я ни уехала, этот дом уже пробрался внутрь меня, и единственный способ его изгнать – уничтожить. Пусть все сложится, пожалуйста. Ладно, пора вставать, а то придатки застужу, а мне еще рожать. То есть никаких планов на это прямо сейчас у меня нет, но гипотетически. Я же женщина, а мы рожаем.
Дом. Надо спалить дом. Поджечь. Зажигалка. Лезу за ней в карман, она лежит там – подарок Саввы, как своего рода извинение за доставленные неудобства. Это нелепое и обидное ограбление. Я все еще жду, когда наступит светлая полоса. Сейчас как ярко подпалю трухлявый деревянный дом, может, и в жизни просветлеет. Глаза закрываются, под веками приятная темнота, скользнуть бы туда – в нее. Нет, нужно идти. Я впрягаюсь в дорогу и несу канистру и пакет, когда совсем выдыхаюсь, тащу их за собой по снегу, согнувшись горбато, по-верблюжьи. Точно, а ведь можно было и так. Все-таки я не очень хорошо соображаю, надо будет когда-нибудь поспать. Деревня приближается, больше не стоит на месте.
У дома, который я собиралась превратить в пепелище, отчетливо видны окна, кроме того, которого уже нет, где дом скукожился, втянулся внутрь. Я даже могу рассмотреть узор наличников. Снаружи дом кажется мне незнакомым, я не успела его разглядеть ни когда пришла сюда, ни когда сбегала. Обычный сруб, деревяшка к деревяшке. Он даже не выглядит страшно. Старый, покосившийся, жалкий домишко, не способный ни на что, кроме как развалиться от чиха или дуновения ветра. Изнутри он смотрелся совсем по-другому.
Пока я ковыляла, к горизонту, как лист к подошве, прилип закат. Господи, сколько я уже тут торчу? Солнце растеклось по линии, которая отделяет небо от земли. В темных окнах заиграли отблески, будто дом уже полыхал изнутри. Я спряталась за остатками забора, чтобы не просматриваться из окна, и потрясла калину. С нее слетела гроздь ягод и зависла в воздухе. Я сначала ошалела, а потом поняла: снегирь. По-калиньему красный, вызывающий, как пожар. Он покружился и сел на угол дома, свистнул грустно, принялся чистить перья. «Хороший знак для того, кто собирается устроить поджог», – подумалось мне. Снегирь пылает на углу, окна горят закатным светом. Только ни одна занавеска не дернулась. Не знаю, чего боюсь больше: того, что уже слишком поздно и Пятно никогда не подаст мне сигнал, или того, что оно меня прогонит. Я должна спасти его, вытащить на волю, даже если оно этого не хочет. Я знаю, как дом умеет «уговаривать», сама едва не стала послушной куклой.
Из-за забора видна только верхняя часть окон. Всматриваюсь – никакого движения. Трясу дерево еще раз. Минутное ожидание – ничего не происходит. И другой раз – хватаюсь за ствол калины, словно хочу ее задушить. Прости, ты тут ни при чем, просто под руку попалась. Вспомнилась песенка из детства: «Я пойду-пойду погуляю. Белую березу заломаю». Всегда думала, зачем ломать березу? А теперь я такой человек.
Солнце уже впиталось в землю, полоса заката исчезла. Снегирь с грустным присвистом улетел. Больше никаких знаков судьбы. Скорее всего, их и не было, я в случайных совпадениях видела то, что хотела. Еще чуть-чуть – и нельзя будет разглядеть, что происходит за окнами. Неужели придется тут ночевать? Вспомнила, как лежала на снегу без сил разлепить веки. Я тут сгину, если задержусь. Внизу живота зазудел проникнувший туда снаружи холодок. Подобрала камешек и бросила его в окно. Оно коротко звякнуло, а потом вернулась тишина. За окном едва уловимо проскользнула тень. Занавеска дернулась и опала. Пятно меня увидело, надо дать ему время, чтобы спрятаться, и можно начинать.
Глава 16Конец
Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Угол дома, промерзший и облитый бензином, не хочет заниматься. На металлическом, тяжелом корпусе зажигалки в моих руках выгравирована змея с открытой пастью. Из пасти должно вырываться пламя, да только вместо этого летят нестрашные искры. Сдох друг-дракон, обессилел. Жму и жму пальцем по кнопке, змея только хрипит в ответ. Зато дом гремит, предостерегая, – я и забыла, как сильно его боюсь. Крыша грохочет, кажется, сейчас сорвется с нее лист шифера и придавит, стена трещит – вот-вот завалится в мою сторону, прихлопнет, как муху. Тороплюсь, и от этого выходит медленнее, чем обычно. Трудно успокоить нервозные пальцы – они мельтешат, но ничего не успевают. Наконец пламя показывает бледный язычок. Подношу его к тонкой полоске бензина, которую пролила от угла дома на метр в сторону.