Иногда вглядываюсь в полумрак комнаты, и мне кажется, что в углу стоит фигура с такими длинными руками, что пальцы достают до пола. Я запрещаю себе думать о ней. Прости меня. У кого я прошу прощения, если не у себя самой? Надо просто научиться спать, как люди после травмы ног заново пробуют ходить. И я закрываю глаза. Снова что-то давит. Скоро перестанет хватать кислорода, и я попытаюсь всплыть над темнотой. Оставляю включенным свет, но в мои кошмары он не проникает.
Днем делаю вид, что выспалась, но кого я обманываю? Синяки под глазами стали частью лица. Сегодня самое сложное испытание – забрать машину. Сначала нужно вытащить ее из сугроба, в который она влетела, и тот обнял ее, как родную. Повезло мне, что не разбилась. Хотя как посмотреть.
Я не собиралась ехать на место аварии, сопротивлялась как могла. Думала объяснить, где все случилось, и отправить туда Даню, мужа Кати. Это на его машине я едва не разбилась. Точнее, на Катиной, но купленной на Данины деньги. Сложная история. Даня меня никогда не любил, но после того, как я пропала вместе с их машиной, думаю, невзлюбил еще больше. План отправить их вдвоем казался безупречным, но я не учла того, что люди умеют все портить – из лучших, разумеется, побуждений. Катя решила, что на месте я что-то вспомню, поэтому настояла на моем участии в поездке. После очередной ночи, поспав от силы часа три, встречаюсь с Даней и Катей, и мы едем.
Я помню место, но назло им несколько раз направляю не туда, якобы ошибаюсь поворотом. Заодно поддерживаю легенду о потере памяти. Когда надоедает увиливать – откладывать пытку тоже пытка, – даю верный курс. Мы тормозим у машины, съехавшей с обочины. Девятка упирается бампером в березу. Как математически точно я остановилась в миллиметре от дерева, избежав столкновения. Высокий снег осел минимум вполовину, теперь будет легко дернуть машину. Даня убеждается, что корпус цел, и начинает рассматривать детали: бампер, пороги, двери. Ползает вокруг, приседает, заглядывает под «девятку» – эти упражнения меня не интересуют. Я занята другой задачей: пытаюсь не смотреть на линию горизонта и не думать о ней, хотя все мои мысли крутятся около запретной темы. Боюсь не справиться с собой, как тогда в полиции при виде закрытой двери. Расставляю ноги пошире, будто правда могу упасть, давлю всем весом на землю. Перед глазами маячит береза – хватаюсь за нее взглядом для надежности.
«Тормоза работали? Когда съехала в кювет, подвеску не проверила, не помнишь?» – спрашивает Даня. Никогда он не разговаривал со мной так много. За рощей через поле проглядывает ряд деревенских домов. Они торчат из земли, короткие и широкие, покосившиеся то вправо, то влево, как кривые зубы. Стараюсь не смотреть на них, все крепче привязываясь взглядом к дереву.
– А ключи где?
– Не знаю. Потеряла.
Катя шикает на мужа, ей неловко из-за его прагматичности, вещности и приземленности. Он говорит со мной о машине, а не о том, что я пережила. Не для этого Катя меня сюда везла, она обнимает меня, чтобы исправить Данину холодность. У меня появляется опора.
Даня договаривается с кем-то, что они приедут и вытащат «девятку» на следующий день. Сегодня не смогут.
– Ее еще можно спасти, – улыбается он, когда кладет трубку.
Это не про меня, а про машину. Ряд домов за березовой рощей – взгляд тянется к ним вопреки желанию. Когда все улажено и мы наконец трогаем обратно, Катя смотрит в сторону, от которой я отворачиваюсь. Она замечает дымок над одной из крыш и предлагает заехать туда, поговорить с местными. Может, они знают что-то обо мне, видели или помогут найти тех, кто видел. Не могла же я выжить зимой на улице в течение трех с половиной недель.
– Нет, мы никуда не поедем! – Из меня вырывается чужой голос, со ржавчиной, будто я проталкиваю звуки не через горло, а через старые водопроводные трубы.
Вот я и влипла. Но Даня впервые поддерживает меня: дороги к деревне нет, застрянем еще в снегу, потом не вытолкаем машину. Его безразличие к моим проблемам и потере памяти мне на руку, и мы временно становимся союзниками. Линия домов остается позади, отдаляется с каждой минутой. Просто чтобы убедиться в этом, я быстро оборачиваюсь, но вижу только деревья, бегущие за машиной по обочине. Наконец-то чувствую себя в безопасности. Точнее, не так: хотела бы чувствовать, но что-то во мне ломается.
Настаиваю, чтобы меня высадили как можно скорее, не обязательно довозить до дома, можно прямо тут, я пешком. Не обнимаюсь ни с кем, просто выбегаю из машины: пока-пока. Катя пишет весь вечер, звонит – не беру. Ночью снова не могу уснуть. В полутьме чудятся два красных огонька. Они висят под самым потолком, не двигаются. Сморгнешь – и нет ничего. А потом смотришь – опять появляются. Я боюсь их. По-настоящему боюсь, как мужика, идущего сзади в темном парке, как агрессивного алкоголика, заходящего в один с тобой лифт, как группу орущих, подвыпивших пацанов в пустом вагоне электрички. Я просто болванка человека, которая не справляется. И человека ли. Не получается пристроить тело ни в одну удобную позу. Голова чугунная. Хочется отмечать каждую проведенную так ночь привычной зарубкой на дверной балке, но зачем эти варварские методы, если есть календарь в телефоне. Смартфон я купила сразу же в день возвращения – самый дешевый, подержанный, но это лучше, чем никакого. Разблокирую телефон и забываю зачем. Тыкаюсь в разные приложения: «Телеграм», «ВК», почта, сайты знакомств. Наконец нахожу календарь, в котором красным цветом отмечена дата: 11 марта. День, когда мне удалось сбежать. С тех самых пор я не могу нормально спать – получается, уже девятые сутки. К трем утра понимаю, что все бесполезно: только и удалось забыться минуть на двадцать. Иду в туалет, чтобы занять время, и сижу там, пока босые ноги не замерзают на кафеле. Уже день. Выбираю приложения с медитацией, потом решаю поискать в холодильнике какую-нибудь еду. Еще один день. Включаю свет во всей квартире, чтобы не дать темноте переехать меня. Боюсь предположить, что не смогу спать никогда, и все равно предполагаю, несмотря на страх. Голова – чугун. Голова гудит. Я становлюсь нервная, истончаюсь до пульса и кожи. Не отвечаю на звонки Кати и Вити. Написала, что уехала из города, мне нужно время прийти в себя. Насчитала пять опечаток в сообщении. Плевать. Катя угрожала приехать домой, если я не возьму трубку, пришлось с ней поговорить. У меня тяжелый период, дай время. Она поплакала и просила держать в курсе. Как же я устала. Рассеивается внимание, забываю, зачем иду на кухню. Возвращаюсь в постель и долго смотрю на люстру: выключать ли свет? Решаю, что пора, на часах четыре утра. Несколько дней назад перестала ходить в ванную, смотреться в зеркало, переодеваться. Надо поменять бинты. Сматываю повязку с руки. Через всю ладонь идет косой разрез. Совсем забыла о ране, она не напоминала о себе. Кожа вокруг еще несколько дней назад была воспаленно-красная, теперь почернела по краям. Синтомициновая мазь не помогает. Бегу к раковине смывать гной и запекшуюся кровь, но черное намертво пристало к коже. Пальцы левой порезанной руки стали длиннее, чем на правой. Или я придумываю? Долго складываю ладони вместе – все-таки показалось. Но темное пятно вокруг раны становится все больше, и это точно. Несусь на кухню, открываю ящик стола с приборами и быстро нахожу то, что мне нужно. Нож ложится в руку легко. Отредактировать себя. Холодный металл вжимается в кожу – на большее я не решаюсь. Пока. Проходит пара минут, нож, согретый телом, льнет ко мне, ласковый, как домашний питомец. Скоро я начну меняться, черное пятно распространится по руке и дальше и тогда выдаст меня. Я лишусь друзей. Что же я буду делать в одиночестве? Кто-то звонит в дверь. Вздрагиваю, нож летит на пол, значит, пришел мужик. За дверью Витя, требует, чтобы я открыла. Если посидеть молча, он уйдет. У него же жена, ему нельзя не вернуться домой. И он действительно перестает стучать. В тишине приходит в голову странная мысль, но я хватаюсь за нее. Нахожу телефон и вбиваю знакомый – до недавнего времени собственный – номер. Звоню на телефон, оставшийся там, откуда я сбежала. Боже, надеюсь, он все еще работает. Невозможно усидеть на месте, ноги носят меня от одного угла спальни к другому. Все-таки смартфон не разрядился совсем, раз гудки идут. Остается только ждать, ответит ли. Первый звонок длится бесконечно долго и заканчивается ничем. В горячечном азарте я набираю и набираю много раз подряд. Жарко. Хожу по комнате. Наконец гудок обрывается резко, значит взяли трубку, но я слышу только тишину. Говорить, надо же что-то говорить. Я об этом не подумала. Какое-то слово, прямо сейчас достать из себя. Как извиняться, и извиняться ли? О чем спросить? Дом не отпускает меня, ты знаешь, что делать? Я… Мне правда стыдно, прости. Я говорю все это или думаю?
– Я не могу больше спать.
Решила пожаловаться, как мне тут плохо, ну молодец. Дура. Но что еще сказать, если не правду? И снова тишина. Что делать с ней, чем заполнять?
– Я… Я могу что-то сделать?
– Нет, – слабый голос.
Вздрагиваю и от радости, и от страха. Боюсь, что он положит трубку и никогда больше ее не возьмет.
– Прости меня.
Смотрю на экран, вижу, что секунды идут, и снова подношу телефон к уху, слушаю тишину, которую не знаю чем прервать. Прости меня. Прости меня. Прости.
Глава 3Дом
Сумрак улицы проникал сквозь окна и смешивался с сумраком кухни. Свеча на столе заставляла ближайшие к себе предметы держать форму, остальное размывалось. В дальнем углу спиной ко всему на свете стояла Настя. Ее силуэт был изъеден подступающей темнотой. Она мыла посуду. Вода лилась прерывисто, потому что в деревенском рукомойнике надо все время толкать кран вверх, а это требовало привычки. В соседней комнате что-то – или кто-то – скребло половицы.
Луна крепко вмерзла в холодное небо и долго не двигалась с места. А может, прошло всего несколько минут, просто они показались такими тягучими? Сложно сказать, ведь во всей округе не было часов. Вечер тянулся вечность. Справедливости ради, никакого другого времени, кроме вечности, здесь и не было. Настя взялась за подсвечник.