Причиной того, что в гости ко мне пришел призрак из техникумовского прошлого с канистрой в руке, стал злополучный ночной разговор по телефону. Или лучше назвать его счастливым? У меня хотя бы появилась надежда все исправить. Хотя и было несколько странно звонить себе, то есть набирать собственный номер и ждать, пока кто-то другой возьмет трубку. Я говорила с тем, кто, в отличие от меня, все еще находился в плену, придумывала, как можно его спасти. Возникла идея, которую я сразу же выложила. Он выслушал меня и поспешно согласился. Может, дело не в том, что ему понравилось мое предложение, а он просто боялся, что его услышат – и тогда… Нужна была канистра с бензином. Я начала искать.
Открыла WhatsApp, начала листать переписки. В конце списка наткнулась на Чумазого, то есть Савву. И вот чуть меньше чем через час пустая канистра стоит на пороге, остается только ее наполнить. Это вторая часть плана.
Катю и Витю в WhatsApp пролистала сразу – к этому двуглавому чудовищу, в которое они срослись в моем сознании, я не пойду. Они всегда знают, как правильно поступить, начнут отговаривать, приводить аргументы. В общем, будут вести себя, как нормальные люди. Но я-то не нормальна! То есть сейчас не нормальна, а вообще я разумный, хороший человек. Кому я это говорю? Ни за что не напишу им. Бывают ситуации, когда близкие люди становятся дальше, чем бывший техникумовский приятель. С ним ты можешь разделить свое настоящее, а с близкими – нет. Они думают, что знают тебя, но на самом деле это уже не так. Три с половиной недели – вот что нас разделяет. Они понятия не имеют, кто я после этого. Да я и сама не знаю, что я за человек. Чтобы это выяснить, мне нужна канистра на двадцать литров.
А Савва никогда не знал меня толком, как, честно говоря, и я его. Подростковые тусовки, на которых мы рисовались друг перед другом, не сделали нас друзьями. И приятелями мы оказались фиговыми, потому как разбежались в разные стороны после выпуска и слова друг другу не написали за годы. Нашему взаимному незнанию двенадцать лет – достаточный повод, чтобы кинуть сообщение в WhatsApp, недостаточный, чтобы откровенничать. Савва примет любую мою личину и не заставит оправдываться. Сидит посередине кухни, скрипит табуретом, на котором раскачивается взад-вперед, крошит похмельными руками пряник, чтобы закинуть кусочки себе в рот.
– Что-то ты задумала, – говорит и, не ожидая получить ответ, зевает.
Он не умеет задавать вопросы, общается заключениями и выводами. Всегда таким был. Я все больше его вспоминаю. Вот эта манера собирать подушкой пальца крошки и закидывать себе в рот, как он делает сейчас. Есть в этом мелкобытовая, коммунальная жадность. Не могу поверить, что когда-то в него влюбилась, хоть и на шесть часов.
И вот он материализовался на моей кухне горбатым знаком препинания. Молчит. Двигаю еду к нему поближе – пей, закусывай. Но вместо этого он, выпрямившись восклицательно, трет уголки рта рукой и ни с того ни с сего, без предупреждения, начинает читать стишок откуда-то с середины.
Короче, пройдена промзона,
За поворотом вдруг – менты,
Без суеты и без жаргона
Суют ему в кулак цветы.
Гражданин, пройдемте с нами,
Свидетель будете. Куда?
Поедешь срочно на венчание.
Тебя там встретит тамада.
– Я шел в бассейн, вот плавки, шапка.
И в органах у вас бардак!
– Вы не ворчите, словно бабка,
Садитесь мирно в автозак.
У церкви пусто, внутри – сыро.
И баба чахнет без фаты.
«А кто жених?» – спросил уныло.
Ну здравствуй, дядя, это ты.
Тишина. Савва ждет, я ищу слова, которые смогу произнести, но они пока не приходят на ум. Пауза затягивается в тугой узел, нужно срочно его ослабить. Я открываю рот в надежде, что если пробовать говорить, то что-нибудь само произнесется и получится нормально.
– Твои, что ли?
– Ага.
Хочу сказать что-то еще, вместо этого хмыкаю. Потом стараюсь замять смешок, но кажется, делаю только хуже:
– Стихоплетом, что ли, заделался? – вырывается из меня. Я не собиралась язвить, просто надо было чем-то задрапировать тишину.
Савва, не получив должной поддержки, опрокидывает в себя содержимое кружки и весь растворяется за окном. Становится таким же легким и прозрачным от водки, как утренний воздух.
Разглядываю его подвижное лицо и думаю, что он всегда был артистичен не к месту и невпопад. В техникуме это смотрелось очаровательно. Как-то на вписке один паренек отправился чужими ногами домой: кто-то потащил его на себе. Неудивительно, что в таком состоянии он все оставил в квартире, в том числе и наручные часы. Взрослая вещь из металла, добавлявшая лет пять руке, которая ее носила. С лица обычный мальчик семнадцати лет, а посмотришь на часы и решишь, что, наверное, у него и работа есть, и деньги какие-то – не карманные, выданные на чипсы и жвачку, а свои. Срастишь мысленно взрослую руку с детским лицом – и получается уже человек ответственный. Но дело не в этом.
Савва вдруг сорвался с места к часам, блестевшим на столе, схватил их и начал трясти. «Знаете, что это? – Он выдержал театральную паузу. – Время. Могу распоряжаться им, как захочу. Могу добавить год, а могу забрать. Ну, что стоите, заказывайте». Кто-то попросил прокрутить на два месяца вперед, чтобы уже наступило лето и не надо было сдавать экзамены. Человеку поаплодировали, посвистели в знак одобрения. «Принимается!» – крикнул Савва. Пошли другие просьбы, один просил набавить годик, другая – убрать несколько месяцев. Все придумывали нелепые причины, вокруг смеялись. Потом развлечение надоело, и Савва нашел новое. Он подносил часы к уху, кричал: «Не тикают!» – и топал от злости. Что смешного он делал? Перескажешь – ерунда получается, а тогда было весело. Мы хотели радоваться, и достаточно было ничтожного повода, маленького усилия, чтобы мы на него откликнулись. Люди, которые обычно разбредались по группам и не общались друг с другом, наконец собрались вместе. Было здорово чувствовать себя частью чего-то большого, пятнадцати– или восемнадцатиголового, молодого и сильного. Мир уменьшался, а мы росли. Удивительным образом невзрачный и угрюмый Савва сделал это с нами, дал нам что-то общее. Вечер испортила девочка с химической завивкой. Она разнервничалась и сказала, что плохая примета, когда часы останавливаются. Значит, человек, которому они принадлежат, умрет. «Он говорит глупости. Хватит! Из-за него случится беда», – говорила девочка, показывая на Савву. В ее голосе слышались сдерживаемые слезы. Все понимающе переглядывались – да она втрескалась в того парня с часами и перебрала к тому же. Кто-то смотрел на нее жадно, в надежде на скандал, кто-то ей сочувствовал. Девушка грозилась уйти сама на поиски владельца часов, если Савва не прекратит. Веселье затухло, как свеча от случайного порыва ветра. Савва еще покривлялся. Говорил, что утро никогда не наступит и мы его не переубедим. Утро, кстати, наступило, и парень, что потерял часы, прекрасно себя чувствовал. Но несчастье его все же настигло, хоть и менее значительное. Часы так и не нашлись. Конечно, они оказались отцовы, и, конечно, несчастному парню досталось. Но в пьяных компаниях происходит всякое: может, их случайно вынесли с мусором, может, разбили и не хотели признаваться, может, выкинули с балкона. Что только не пропадало на этих вписках.
– Плохо это кончится, – показывает Савва на канистру пальцем.
Типичная его манера общения: сказать три слова, остальное договорить жестами.
– Что ж ты каркаешь.
– Сама уродина.
Теперь я смеюсь искренне – мы снова подростки. Да и правда на его стороне: отражение в зеркале пугает, поэтому я перестала туда смотреть. Забинтованную руку, которая все равно попадается на глаза, научилась не замечать. Игнорировать свое тело – все, что я смогла придумать в попытке защитить себя.
– Ты того… Подумай.
Я лишь качаю головой ему в ответ. Кто тебя разберет, что ты там имеешь в виду. Примерный перевод его слов может быть таким: «Зачем тебе канистра? Только что нашлась после исчезновения – я что-то такое слышал, да. Я, конечно, вопросов не задаю, но они у меня есть. Завязывала бы ты». Я что-то от себя добавляю, не без этого, но как его понять, если он не говорит ничего, придурок. А ведь бы мог получиться нормальный диалог, если бы мы умели разговаривать или хотя бы пытались. Слава богу, что мы не пытаемся.
А раньше с удовольствием трепались, спешили перебить друг друга, потому что было о чем поговорить. Обсудить то разборки за гаражами, то серию краж в раздевалке. Все знали, что кто-то таскает деньги, но всегда находился растяпа, который забывал в куртке кошелек. Пропадали и сигареты, а однажды – плеер. Говорили, что в прилегающем к техникуму парке по вечерам маньяк душит женщин. Никакого подтверждения, конечно, не было, ссылались на слухи, а слухам принято было верить. Оспаривать их неразумно, потому что как дыма не может быть без огня, так не бывает пустых сплетен. Какая-то основа у них есть всегда, пусть не совсем такая, а то и вовсе противоположная по смыслу, но она обязательно существует. Может, в парке был не душитель, а добрый медик-интерн, который спасал старушек от сердечных приступов, а бегунов, выходящих на позднюю пробежку, – от ушибов и растяжений. И единственной его страшной чертой было то, что он бескомпромиссно делал добро, даже если его об этом не просили. Но суть в том, что в парке что-то происходило, а что – не так уж и важно. Факты ничто по сравнению с правдой, в которую люди готовы верить. И если им хочется создать городскую страшилку или, наоборот, всем городом закрыться от очевидного, они договорятся между собой и придумают свою правду. Опять мысль меня увела.
– Много ты про меня знаешь, – огрызаюсь.
Пустая железная канистра стоит на придверном коврике, пахнет гаражом и будущей бедой. За окном светает, шесть с чем-то утра. Улицу мажет серым полусветом. Савва с водкой, я с бессонницей – еще неизвестно, кто из нас более пьяный. Он наливает еще и еще, пока бутылка не иссякает. Табурет скрипит, взгляд его блуждает от окна к столу, к стене, ко мне, к потолку. Он хлопает себя обеими руками по коленям – это знак, что он решил уходить. Все выпито, сколько нужно – съедено. Я собираю ему с собой оставшиеся пряники и отдаю сигареты. Он прижимает к груди пакет, потом нароч