– У нас свои дела, – рычит Савва. – Отвяжись.
Поддакиваю, но наши слова слышим только мы, они застревают где-то в воздухе и не доходят до человека, к которому обращены. Тело не замечает нас, когда не хочет, – я злюсь на него и одновременно восхищаюсь таким умением. Он ищет ботинки, натягивает майку, куртку, и делает это по-обезьяньи проворно.
– Что будем делать? – шепчу.
Савва срывается, прет на Тело небольшой своей массой. Он раза в полтора меньше. Назревает вторая драка, в которой мы скорее проиграем, чем победим. Тело уже проснулся и бодр, если в прошлый раз он был медлителен и невнимателен, то сейчас он даже слишком активен. Если Савва пострадает, придется все отложить, а я уже слишком далеко зашла, чтобы сдаваться.
– Савва, Савва! Он все равно не отвяжется. Только время потеряем. Пойдем, – тяну его за рукав.
– А этот?
– Бог троицу любит, – говорит Тело.
– В каком смысле? – Мы с Саввой синхронизировались.
Но Тело снова нас не слышит.
Глава 5Дорога
В том смысле, что за бензином мы едем втроем: я, Тело и Савва, который сидит за рулем, аккуратно держит тридцать километров в час и правит машину ровно, как по линейке. Только водитель с буквой «У» на стекле более сосредоточен. Мы с Телом сидим на заднем сиденье, потому что впереди, как раз под пассажирским местом, днище машины проржавело и немного проваливается вниз – чавкает при езде. «Не заметишь, как начнешь тормозить пятками», – сказал Савва. Ни Телу, ни мне такая перспектива не нравится, поэтому мы трясемся вместе. Он все время умудряется быть ближе, чем ожидаешь, отвоевывает себе пространство и вот уже сидит под боком. Ставлю канистру между нами как барьер – люди привыкли отгораживаться, я уж точно. Три с половиной недели мечтала сбежать из четырех стен, а когда мне это удалось – что я сделала? Закрыла себя в квартире, отказалась от общения с немногочисленными близкими. Из добровольного заточения меня выгнали только страх и в какой-то степени чувство вины. Я собираюсь сжечь и то и другое – вот зачем я еду за бензином в компании этих людей. Все-таки с ними не так жутко, как оставаться с собой наедине.
На заправке никого нет, только наша компания да дремлющий дальнобойщик. Девушка на кассе зевает с удовольствием, показывая беззащитное, розовое небо, и только потом пробивает чек. В карманах деньги свалялись красно-синими комками, после того как я их туда запихивала в спешке. Приходится повозиться, чтобы отсчитать нужную сумму. Савва склоняется ближе к моим ладоням, почти греет купюры дыханием. Из этого положения говорит: и мне, подруга, тогда уж бензин оплати, заправлю свою ласточку под самую завязку. В моей ситуации не откажешь, расплачиваюсь и за это. К кассе подходит Тело, чье приближение я чувствую спиной, потому что он сначала падает на нас тенью – сзади него в панорамном окне светит утреннее солнце – и только потом равняется с прилавком. Нависает над витриной, за которой прячутся в шуршащих и ярких упаковках сникерсы, баунти, мармеладки. Пару раз широко втянув воздух ноздрями, Тело начинает беспокоиться – не тревожно, а радостно, как собака, ждущая у двери хозяина. Его относит к стойке с пирожками и крутящейся штукой для шаурмы с нанизанным на нее мясом. Тело проговаривает желания вслух: вот бы шоколадку, пирожок с яйцом и шаурму. Он оглядывается на меня по-собачьи, пытаясь убедить взглядом, а не словом, – самый верный способ. Киваю продавщице – дайте ему, что он просит. Савва вторгается в разговор: «Обойдется и сникерсом». Я отмахиваюсь от его строгости: раз уже трачу деньги, что бы и не купить вкусненького. Но Савва хватает меня за руку, в которой все еще лежат купюры, убеждает не разбрасываться деньгами, мало ли на что они понадобятся в пути. Тело быстро принимает поражение и соглашается на новые условия: купить каждому что-то перекусить. Мы с ним берем шаурму, а Савва пирожок с капустой и вместе вываливаемся на улицу.
На заправке пахнет бензином, сквозь его тяжелый дух – еще и весной. Невозможно понять, откуда тянет неоправданной, ничем не подтвержденной свежестью, ведь ни листочка, ни цветка – ничего. Вокруг надоевшая зима, напарываешься взглядом на просевшие, раскисшие сугробы. Они почему-то радуют меня своим видом, а не вызывают грусть. Хочется улыбнуться, прищуриться на солнце, которое освещает асфальт, деревья, заправку, дальнобойщика на его фуре, ГАЗ–31029 и нас троих. Полотно покрытой колдобинами дороги тянется мимо, лес стоит с двух сторон, чуть дальше освобождается ото льда река – видно спуск вниз и мосток. Темная, холодная вода притаилась подо льдом.
Скучный пейзаж. Любой, кто живет здесь, и за триста километров, и за тысячу, может увидеть его с закрытыми глазами. Только я смотрю вовсю, стараюсь ничего не упустить, не оказаться снова в подвале или на кухне деревянного дома. На свободе всего много: и света, и воздуха, и неба. Видишь мир, дышишь им – даже если это запахи бензина, шаурмы и морозного, солнечного весеннего утра. Как все-таки важно взглядом находить горизонт. Взаперти иначе: не только окружающие предметы, ты сама теряешь свойства. Там всего мало – и ты уменьшаешься, начинаешь чувствовать свою неодушевленность. Пространство душит тебя. Вместо неба – потолок. Ничтожная мелочь, но ведь незачем запрокидывать голову, потому что ничего там не увидишь: ни луны, ни звезд, ни облака странной формы – как бы они ни выглядели, я всегда умудряюсь разглядеть в них лошадь или младенца. И чтобы доказать самой себе, что я больше не в плену, хотя, казалось бы, я и так должна это знать, задираю голову и смотрю наверх. Там нет ничего, только синий цвет, перевернутое море. Я ему улыбаюсь. Ниже тянутся солнечные лучи – полупрозрачные, желтоватые линии, напоминающие провода.
Весенний ветерок просквозил не только мою голову. Тело прожевал еду быстрее всех и теперь хочет внимания. Он, по-птичьи похлопывая себя по карманам, полубоком двигается к нам с Саввой. Видно, что ему хочется поговорить, он ищет зрительного контакта, но мы стараемся не попасться, отводим взгляды кто куда. Тогда Тело открывает рот и говорит не для нас, поскольку мы успешно увиливаем, а просто рядом с нами. Приходится слушать жалобы на трудное утро. Хоть шаурма была удачная и очень даже ничего, закуска не должна идти поперек питья. И дальше следует крепленое нытье про вынужденную утреннюю трезвость, которую его заставляют соблюдать строже Великого поста. И ведь каждый человек знает, что просящему у тебя опохмелиться дай и не препятствуй. И много подобной ереси он несет, заметая нас, как пургой. Я пожалела, что купила ему поесть, может, у него было бы меньше сил разбрасываться словами. Когда напор жалоб ослабевает, Тело неожиданно меняет ход разговора. Он откашливается и выдает четверостишие:
Даже если спирт замерзнет,
Буду грызть его зубами.
Никогда его не брошу,
Потому что он хороший.
Телу будто и не важно, что мы думаем или как реагируем, просто рвалось наружу чувство, которое надо было выпустить. Я даже не пытаюсь издавать звуки одобрения или недоумения – молча жую. Еще один поэт на мою голову.
– Он что, дурак? – спрашиваю шепотом у Саввы, когда Тело отходит подальше.
Пожимает плечами.
– Искренний просто.
– Где ты его откопал?
Савва отвечает не словами, а ужимками, ничего не разобрать. Грузимся в машину. Вбиваем в навигатор на телефоне Старое шоссе, до ближайшего съезда на него ехать минут двадцать. Савва смотрит с вопросом – а дальше-то куда? Я покажу на месте, адреса не знаю, его и нет, но мимо точно не проедем. Как увижу место, все во мне отзовется, не сомневайтесь, почувствую, как металл ощущает приближение магнита. Тело плюхается рядом, канистра уже не спасает от близкого соседства, она спряталась в багажнике. Жаль, что я не могу. Не о багажнике речь, конечно, а о возможности притаиться где-то и переждать, когда все само решится.
Пока мы утюжим неровную ленту «новой» дороги, чувствую себя в безопасности. Машина спотыкается на колдобинах, подвеска трясется, как мускулы старой, заезженной кобылы. Мы вписываемся в колонну других машин, становимся частью большого движения. Нас обгоняют, иногда мы сами набираем скорость и оставляем позади «газель» или «КамАЗ». Мне спокойно, пока вокруг много машин, пока внутри «Волги» сидят эти двое. Я отдыхаю от сводящих с ума одиночества и бессонницы. Время, как и мы, стремительно гонит вперед, будто даже с запрещенной скоростью, кажется, что прошло восемь минут, а часы оспаривают: двадцать. «Волга», притормаживая, заворачивает с шумной дороги на забытое и никому не нужное Старое шоссе. Я тут третий раз, и за все это время мне встретилась лишь одна машина, из-за которой все и случилось.
Тревога растет внутри – легкая, как гелиевый шарик, – поднимается в горло и застревает там, зацепившись, наверное, за щитовидку. Несколько раз шумно вздыхаю, чтобы сорвать ее с места, судорожно сглатываю, но все напрасно. За окном мелькают деревья, все время кажется, что они мне знакомы, сейчас их строй чуть поредеет, и в просвете покажутся торчащие в разные стороны, как кривые зубы, деревянные домишки.
Тело заснул и похрапывает, щекой размазываясь по окну. Хорошо, что не приходится слушать его герметичное бормотание, существующее не для того, чтобы его услышали, а ради самого себя. Одной проблемой меньше. Савва оборачивается назад:
– Уснул, что ли?
– Да, слава богу.
За окном все тот же пейзаж, будто несколько кадров склеили друг за другом и поставили на бесконечное воспроизведение. Я одновременно хочу и скорее приехать – пока решимость во мне осталась, – и никогда не доехать до нужного места. Уж лучше вот так деревья за окном, остаться в этом моменте, когда еще чуть-чуть – и придется быть ответственной за все происходящее на свете, а пока можно ни о чем не думать. Ловлю взгляд – снова в зеркале заднего вида глаза Саввы. Они смотрят на меня прицельно в упор, недобро. Наверное, устал или похмелье дает о себе знать. Лишь бы довез. Он спрашивает, сколько нам еще ехать, объясняю, что недолго осталось. Воздушный шар в горле становится еще больше, чтобы его сдвинуть или хотя бы подсдуть, предпринимаю попытку покашлять. А что дальше, ну когда приедем? Там я сама, идти со мной не нужно, это только мое дело. Савва снова качает головой. А денег зачем столько взяла? У тебя, поди, там тысяч десять осталось. Может, и десять, я не считала.