огое показалось подозрительным: и было охранников меньше, и не в камуфляжах были и… молчали. Глухо и угрюмо. Только глаза в прорезях шапочек сверкали, но не в его сторону. Почему? Тогда он не придал этому значения, а жаль! А последнее, что он вспомнил, бесцеремонно выхваченный телефон из его рук, вообще запредел… Он тогда хотел возмутиться, вспомнил, но ему чем-то неприятным дунули в нос и… Павел Георгиевич даже непроизвольно задержал дыхание, чтобы, как тогда, не потерять сознание, но почувствовал только головную боль… И вот он здесь. Его украли, догадался он, выкрали! Кто это сделал? Кто посмел? Как это? Сволочи! Ублюдки! За что? Мама! Он попытался сеть, но почувствовал прикованным себя к чему-то прочному. «Эй, эй, люди!», прислушиваясь, негромко прикрикнул Павел Георгиевич в темноту, потом заорал во всё горло.
Когда и через какое время вспыхнул свет в комнате, Павел Георгиевич не знал. Счёт времени был потерян. Он даже замёрз, его трясло. Нервы. Испуг. Холод. К тому же, его золотой «Роллекс» был за спиной. И телефона не было. Да если бы и был, воспользоваться им Павел Георгиевич не смог бы. Из кармана бы не достал. Когда шапочку с его головы сдёрнули, он прищурился от яркого света, через минуту разглядел. По виду стоящих над ним людей, он понял — это не люди, это нелюди. Быки! Бычары! Бить будут. Будут бить! Почему? За что? В желудке от страха заледенело. Мочевой пузырь сам собой опорожнился. Павел Георгиевич заёрзал ногами на мокром полу. Обступившие его парни, заржали. «Смотри, мы его ещё не тронули, а он уже обмочился. Здоров дядя, понимает. Ты это, скажи, дорогой…»
Последовавший пинок ногой выбил дыхание, но Павел Георгиевич понял, что спрашивают его про какие-то картины. Не про девку…
— Какие картины, вы что? Я не…
Град последовавших сильных пинков отключил на время сознание. Пришёл в себя Павел Георгиевич от жуткой боли в плечах. Выворачивая их, его поднимали вверх. Боль в суставах была невыносимой, больнее даже чем во всём теле. Павел Георгиевич уже не кричал, а сипел.
— Ублюдки! Сволочи! Вы знаете, на кого руку подняли? Вам сейчас… Вы…
Его не слушали.
Били, выбивали ответ.
Он выл. Голоса уже не было, он осип. Когда ноги оторвались от пола, он снова потерял сознание.
— Скажи, сука, где картины. — Доходило порой до сознания, и оно вновь гасло.
Над ним работали как над боксёрским мешком. Таковым он уже и стал. Ни лицо, ни костюм, ни рубашка, ничего не напоминали прежнего, вальяжного Павла Георгиевича Варенцова, советника депутата Госдумы.
— Отпустите! За что? Вы на своих руку подняли. Суки! Наши ореховские вас нашинкуют. Какие картины? Я не знаю… Милиция… Шаман за меня…
Неожиданно открылась дверь, в комнату вошёл тучный, высокий человек. Перестав бить Варенцова, на него все обернулись. Сквозь пелену слёз на глазах, Павел Георгиевич разглядел вошедшего, это был… Так это же Баринов Владислав Семёнович!! Коллега по работе в Думе! Его друг, Баринов. Спаситель.
— Владислав… Семёныч, помоги… — Сплёвывая кровавую кашу во рту, позвал он. — Они меня… — Но Владислав Семёнович криво улыбнулся в ответ.
— Ты что, суконка, так и не понял, почему ты здесь? Не понял, да? Картины. Мне нужны картины! — сдерживая ярость, выкрикнул он.
— Тебе нужны картины? — Понял наконец Варенцов суть своего похищения. — Картины? Но это же не честно, Влад…
Договорить он не успел, его вновь ударили, теперь уже коленом в живот, как в боях без правил. Вернее, вообще без правил. Пара профессионально выполненных мощных хуков по корпусу, справа и слева, вновь отключили сознание. Не на всегда, на время. Струя холодной воды привела его в чувство.
— Хорошо, хорошо, не бейте. Я отдам картины, — отплёвываясь и задыхаясь от мощной струи воды, едва выговорил он.
— Так-то лучше. Давно бы так. — Усмехнулся Баринов, повернулся и вышел.
Варенцова больше не били. Его перетащили в другое помещение, в комнату. Тоже без окон. Маленькую, с узкой кроватью, раковиной и унитазом за низкой перегородкой. Как из-под земли возникший врач его осмотрел. Всё тело прощупал, прислушиваясь простучал, покачал головой, пряча глаза и зажимая нос наложил повязки, и удалился. Павел Георгиевич пребывал почти в забытьи. Его, вялого, безвольного, сначала полностью раздели, потом полностью одели. На маленький, привинченный к полу столик поставили чашку с кашей, кусок хлеба и кружку с чаем. Кто? Павел Георгиевич их не видел, тени какие-то, призраки. Он плакал и от боли, и от страха, и от унижения, главное от бессилия и беспомощности. Есть Павел Георгиевич пока не мог, болело в груди, его тошнило, глотать было больно, руки не слушались, даже сидеть он не мог. С трудом сделал несколько глотков чая. Это тюрьма. Он уже в тюрьме, понял Павел Георгиевич, валясь на кровать. Не раздеваясь, с мыслью быстрее вырваться отсюда и отомстить, он забылся больным сном.
20
Следственная группа капитана Мухина работала во всю. «Рыла» или «копытила» «землю», как говорят на ментовском сленге, в поте лица. Во-первых, установила кое-что интересное, относительно потерпевшего депутата Баринова В.С., нечто несущественное и про Токарева Валериана Дмитриевича. Местный смотрящий и топтуны в курсах не были, но задание получили. По остальным пока только «пробивали». А вот, что касается советника депутата фракции «За единство», Варенцова Павла Георгиевича, узнать особо ничего не удалось, как и относительно ночного «пятна». Потому что…
Варенцов куда-то исчез. Да, испарился. В Госдуме коротко объяснили Мухину: «Понимаете…эээ, господин капитан Мухин, советник депутата Государственной Думы Российской Федерации товарища Суровцев товарищ Варенцов Павел Дмитрич, личность подотчётная только своему депутату, и куда он уехал и на какое время, знать может только его прямой начальник. А его начальник, депутат товарищ Суровцев Геннадий Васильевич, сейчас находится в ответственной зарубежной командировке с высокой правительственной и парламентской делегацией страны. Так что, придётся подождать. Извините». Отбрили, что называется, капитана Мухина просто и незатейливо. Зато по своим каналам майор Цветков разузнал и про Баринова В.С. и про Варенцова П.Г. Это было интересно и важно. Первое. Баринов В.С. работал депутатом уже второй срок потому, что его продвигал и поддерживал не только электорат от далёкой Тувинской республики, но и, главное, опекала братва из Люберецкой ОПГ. А товарища Варенцова П.Г, в свою очередь прикрывала тоже братва, но уже из Ореховской ОПГ. Через депутатов отмывались деньги. Деньги братвы участвовали в инвестициях, вкладывались в строительство, банки, продвигали своих «менеджеров». Братва имела полное представление о состоянии экономик всех регионов и удачно «опережала» действия правительства страны в развитии тех или иных областей экономик. Работали «общаковские» деньги. Среди парламентариев, — и депутат и советник, как и другие их коллеги, — пользовались доверием и уважением. Их фракции, время от времени пополнялись «новыми» членами, привнося с собой существенный финансовый вклад в экономическую и политическую казну своих фракций.
— Интересно, девки пляшут, — воскликнул Алексей Порогов. — Какие плохие дяденьки! А как же честь, совесть, забота о народе, Закон, в конце концов?
— Лёша, детский сад, Закон для них именно там, в заднице. Когда им надо, Закон впереди, когда не надо, он в конце. А честь и совесть, эти понятия в одном таком лице суть несовместные. — Возразил майор. — Они же добились в жизни главного, взошли на Олимп, а там, извините, у них другая задача.
— Понятно. Значит, мочить дяденек в сортире, и все дела.
— Ага, мочить. — Хмыкнул Цветков. — А депутатская неприкосновенность, как тебе? А политические течения? Риторика вообще и ни о чём… Лёша, они же «круглые», со всех сторон защищённые, дела проводят тонко. Часто за гранью фола, но взять их не моги. Не за что. Они всё делают чужими руками. Да и адвокатская, и физическая поддержка у них, извините, не хухры-мухры. Знаешь, как они вооружены и кто их тренирует?
— Догадываюсь.
— Лёха, тут не догадываться нужно, тут противостоять необходимо, грамотно и в полном соответствии. А мы? Вот ты, салага, куришь, дымишь вовсю, трубкой красуешься, значит, ни догнать, ни убежать ты не сможешь. А там, у бандосов, в первом эшелоне в основном спортсмены, бывшие кандидаты в мастера спорта. Кандидаты в мастера, сечёшь? И вооружены они, стервецы, лучше нашего. А стреляют… Это только в кино они палят в молоко, а наши — чётко прицельно. На самом деле, у них мандража нет, а мы боимся в человека попасть…
— В преступника. — Поправил Алексей.
— Да, в преступника. Но у него преимущество, дорогой мой, он стреляет первым. А мы…
— Как положено при задержании: первый выстрел вверх…
— Понятно. Вот тебя, при задержании, и положат.
— Васильич, не накаркай. — Одёрнул Мухин.
— Я же образно. Извини, Лёша. Это про нас всех. Тьфу, тьфу…
— А как надо?
— А надо… А надо как у них там, за границей. При первом же хоть устном, хоть физическом неповиновении, полицейский стреляет первым. И этим всё решает. Он защищён законом. Я был там, на стажировке, в Канаде, видел.
— Ты был?! Интересно, Васильич, расскажи…
— Потом как-нибудь. — Отмахнулся Цветков. — Как поймаем этого, который вазы с картинами увёл, будет время, расскажу. Что там по Токареву, Сергеич, по управляющему?
Разговор перешёл в нужное русло. В кабинете всё так же пахло трубочным табаком, но Порогов уже не курил, сосредоточенно выбивал трубку о край пепельницы. В раздумье морщил лицо. Мухин поднялся из-за стола, подошёл к окну, распахнул створки. Окно открывалось во внутрь, снаружи чернела решётка.
— Сколько раз говорить заму по АХЧ, — в сердцах ругнулся он. — Решётки нужно заменить на распашные. Не дай бог загоримся, в окна не выпрыгнем…
— Чур-чур, Анатолий Сергеевич. Я уже не курю. Видите, бросил. — Вновь улыбаясь, сообщил Порогов, демонстрируя в зубах пустую трубку. — Видите? Кстати, когда у нас там, по графику, тренировочные стрельбы? Расписание около вас там, дядя Вася, посмотрите.