У «Казы» есть маленькая библиотека для гостей. Когда мы с Петросом вернулись в гостиницу, я взял свод законов, которые распространяются на всех римских католиков, – Codex Iuris Canonici, Кодекс канонического права, – и мы отправились в номер.
Кодекс и прилагающийся юридический комментарий занимают невероятный объем. По сравнению с ним Библия кажется пляжным чтивом. В моих руках лежал собранный воедино двухтысячелетний опыт разрешения повседневных церковных проблем. Сколько можно заплатить священнику за совершение обряда погребения? Допустимо ли жениться на протестантке? Может ли папа подать в отставку? Канон диктует, кто должен преподавать в католической школе, торговать церковным имуществом, снимать отлучение. Дело Уго подпадало под канон тысяча триста девяносто семь: «Того, кто совершает убийство, а также того, кто силой или обманом похищает, удерживает, калечит или тяжко ранит какого-либо человека, следует покарать». Однако в списке наказаний не упоминается тюрьма. И в этом главная сложность рассмотрения убийства Уго по церковному закону: убийца ни дня не проведет за решеткой, поскольку каноническое право не предусматривает такой меры, как тюремное заключение. Но если убийца – священник, то ему грозит наказание более страшное: низложение.
Светскому человеку трудно понять, в чем суровость запрета на священнослужение. Фраза «священник больше не священник» – звучит парадоксально, примерно как «бездетная мать» или «живой труп». То, что Бог дает человеку при рукоположении, никто из людей не в силах отменить. Поэтому низложенный священник в состоянии отправлять таинства и они даже считаются действительными, но ему запрещено это делать. Католикам-мирянам следует избегать месс, которые он проводит. Он не вправе читать проповедь или выслушивать исповедь, за исключением исповеди тех, кто находится на смертном одре. Он даже не может работать в семинарии или преподавать богословие в любой школе, не только католической. Такой приговор превращает нас в призраков, вот что придает ему силу. Он предписывает миру отрицать наше существование. Ни один светский суд не имеет такой силы над мирянами. Этот вердикт толкает многих священников на самоубийство. Возможно, здесь и скрывался ключ к развитию событий по делу Уго. Рассматривать дело в каноническом суде – значит не просто предоставить священникам контроль над результатами слушания. Это жестокий способ запугать подозреваемого священника.
– Петрос, – позвал я, – принеси из чемодана мои карточки для записей.
– Зачем?
– Надо кое в чем разобраться.
Петрос застонал. Хотя он был еще слишком мал, чтобы знать значения юридических терминов, он понимал: если Babbo надо кое в чем разобраться – он зароется в книги.
Поначалу эта работа выматывала. Пробелы в образовании казались мне катастрофическими. Каждый священник в семинарии изучает курс основ канонического права, но серьезное обучение начинается только на четвертом курсе, когда тему дипломной работы надо выбрать либо из теологии, либо из канонической юриспруденции. Никогда еще мне не казалось, что мой выбор теологии был так некстати.
– Запиши число, – сказал я Петросу. – Один, четыре, два, ноль.
Канон тысяча четыреста двадцать: «Каждый диоцезный епископ обязан назначить судебного викария или официала… отличного от генерального викария».
Я знал, как начинается канонический суд. В теории, обвинение расследует епископ. Если обвинение обоснованно, он созывает трибунал. Но в действительности все иначе. Епископ – человек занятой, и поэтому его работу выполняют помощники. Это особенно касалось Иоанна Павла, который отвечал не только за Римский диоцез, но и за церковь во всем мире. И который из подчиненных Иоанна Павла принимает решение? Ответ скрывался в этом каноне: особый помощник, отвечающий за юридические вопросы, священник, называющийся судебным викарием. Теперь, когда я знал название должности, можно было воспользоваться «Понтификальным ежегодником», чтобы найти имя того, кто занимает эту должность.
– А теперь, – сказал я, – напиши: один, четыре, два, пять. И волнистую черточку с цифрой три.
– А три – это в какую сторону? – задумчиво нахмурился Петрос.
Я потрепал его по волосам.
– Как В, только без вертикальной палочки.
Канон тысяча четыреста двадцать пять, параграф три, гласил: «Судебный викарий также назначает и судей». Получалось, что все судебное разбирательство находилось в руках одного человека, которого мы пока не знали. Мне стало любопытно, кто будет этими судьями, но передо мной стояла более важная цель: правдами и неправдами узнать, кто проходит ответчиком по делу об убийстве Уго.
Церковные суды – заседания закрытые. Приход может так никогда и не узнать, что за преступление совершилось у них под носом, не то что услышать вердикт. Полезно будет знать имя судебного викария, но я все равно не смогу позвонить в его канцелярию и спросить, как продвигается расследование. К счастью, в нашей церкви всегда – без исключения – остается «бумажный след». И каноническое право говорило мне, что именно я должен искать.
– Один, семь, два, один, – сказал я Петросу. – Потом добавь звездочку. И внизу: один, пять, ноль, семь.
Я повторил для него каждое число, цифру за цифрой. Свод, как и Библия, перепрыгивал вперед и назад, каждая строчка отсылала к другим, отстоящим на сотни страниц. Канон тысяча семьсот двадцать один гласил: «Когда епископ решает, что набралось достаточно улик для начала судебного процесса, он просит укрепителя правосудия написать официальный обвинительный документ – исковое заявление, включающее в себя имя, фамилию и адрес обвиняемого». С этим каноном непосредственно связан канон тысяча пятьсот семь, который говорит, что исковое заявление должно быть разослано всем сторонам. Иными словами, исковое заявление – путь, которым известие о процессе может просочиться наружу, за пределы непосредственного окружения епископа. Если к Лучо приходит друг с информацией о суде, можно сделать вывод, что исковое заявление разослано. И я знаю, куда наверняка отправили одну копию. Безопасность его святейшества требовала, чтобы швейцарских гвардейцев извещали о любых опасных личностях на ватиканской земле.
– Петрос, – сказал я, – перевяжи эти карточки резинкой. Пожалуй, мы закончили.
Я набрал телефонный номер.
– Алекс? – ответил Лео. – У вас ничего не случилось?
Я рассказал то, что выяснил, и спросил:
– Ты не слышал никакого имени?
– Нет. Ничего.
– Но тебе наверняка велели за кем-нибудь следить?
– Нет.
Этого я не ожидал. Если исковое заявление разослано, убийца Уго знает, что его преследуют. А его даже никто не ищет.
– Я сделаю пару звонков, – пообещал Лео, чтобы успокоить меня. – Поговорю с гвардейцами, которые дворец охраняют. Может быть, они получали другие приказы.
Но у Лео было достаточно высокое звание, так что вряд ли приказы шли через его голову. Я уже собрался снова вгрызться в свод законов, но меня отвлек звук в прихожей. Шуршащий звук оттого, что под дверь что-то подсунули.
– Лео, погоди-ка, – сказал я.
Конверт. На лицевой стороне написано мое имя. Почерк показался мне смутно знакомым.
Открыв конверт, я увидел одну только фотографию. На ней красовался фасад «Казы», и из дверей выходил восточный священник.
Я ахнул.
– Что случилось? – спросил Лео.
Этим восточным священником был я.
Фотографию сделали вчера. Тот, кто снимал, стоял на другой стороне дворика.
На обороте я прочел надпись, сделанную тем же самым почерком.
«Скажи нам, что прятал Ногара».
И ниже – номер телефона.
Я, пошатываясь, добрался до двери.
– Агент Мартелли!
Где-то вдалеке открывались двери лифта. Я повернулся на звук и увидел подол черной сутаны, исчезающей в кабине. Это был священник, и он уходил.
Я повернулся в другую сторону.
– Мартелли!!!
Но этот конец коридора пустовал. Мартелли ушел.
У лифта стояла группа восточных священников. Они с тревогой глазели на меня.
Сзади за сутану меня потянул Петрос. Без лишних слов я взял его на руки и побежал к ближайшей лестнице.
– Что случилось? – крикнул он.
– Ничего. Все в порядке.
Я потянул ручку двери, ведущей на лестницу, но та не поворачивалась. Дверь заперли.
Мы вернулись в номер и закрылись на замок. Я позвонил Симону на мобильный, но, видимо, в музеях сеть не ловится. Тогда я набрал номер управления жандармерии.
– Pronto. Gendarmeria[12].
– Офицер, – поспешно выпалил я, – говорит отец Андреу. Ко мне приставили охранника, но он исчез. Мне требуется помощь.
– Да, святой отец. Конечно. Одну минуту.
Но, вернувшись на линию, он сказал:
– Простите. На ваше имя не значится никакой охраны.
– Это ошибка. Я… Мне нужно найти агента Мартелли.
– Мартелли здесь. Пожалуйста, побудьте на линии.
Я застыл. Голос, который зазвучал из трубки, не вызывал сомнений.
– Мартелли слушает.
– Агент, – неуверенно начал я, – это отец Андреу. Где вы?
– У себя за столом, – отрезал он. – Ваша охрана снята.
– Не понимаю. Что-то происходит. Нам нужна ваша помощь. Пожалуйста, вернитесь в «Казу».
– Извините, святой отец. Вам придется позвать местную охрану, как всем остальным гостям.
И трубка замолчала.
Петрос ошарашенно смотрел, как я собираю вещи.
– Babbo, куда мы идем?
– К prozio Лучо.
Я позвонил в апартаменты Лучо, и дон Диего поехал к нам. Он должен был проводить нас в апартаменты во дворце моего дяди.
– Что случилось? – спросил Петрос, вцепившись мне в руку.
– Я не знаю. Лучше помоги собрать сумку.
Через десять минут в дверь постучали. В глазок я увидел Диего и незнакомого швейцарского гвардейца. Я отпер дверь.
– Отец Алекс, – сказал Диего, – это капитан Фуррер.
– Что произошло, святой отец? – спросил Фуррер.
– Кто-то подсунул мне под дверь послание.