– Диего, – сказал дядя, – у меня все. Если кто-то будет звонить, пожалуйста, скажите, что я занят.
Не дожидаясь моей просьбы, Диего забрал с собой Петроса. Мы остались вчетвером.
– Александр, – сказал Лучо, – это монсеньор Миньятто, мой старый товарищ по семинарии. Сейчас работает в Роте. Вче ра вечером мы получили важные известия, и я попросил его известить мою семью о том, чего нам ждать дальше.
Миньятто чуть склонил голову. Дядю вечно окружали престарелые священники, которые пытались оказаться полезны нашей семье, в надежде, что Лучо обеспечит их старость. Интересно, каковы мотивы у этого человека? Титул «монсеньор» – лишь на полшага выше по карьерной лестнице, чем священник.
В большинстве диоцезов этот титул – повод для гордости, но здесь, для человека возраста Миньятто, он, скорее, признак неудачника. Утешительный приз для того, кто не смог дослужиться до епископа. К Симону начнут обращаться «монсеньор» в следующем году – обычное повышение по службе после пяти лет работы в секретариате.
С многозначительным видом, свойственным адвокатам, Миньятто один за другим выложил на стол три листа бумаги, после чего защелкнул портфель. Адвокат Роты стоял намного ниже по рангу, чем кардинал, но сутана Миньятто выглядела дорогой и сшитой на заказ, не чета тем, что я заказывал себе по каталогам товаров для священнослужителей. Монсеньоры его ранга пользовались почетным правом носить пурпурные пояс и пуговицы вместо черных, чтобы отличаться от обычных священников. Восточные католики считали это мелкими причудами – у титула монсеньора, не говоря уже о цвете его пуговиц, нет никакого библейского обоснования, – и тем не менее неуютно было чувствовать себя единственным греческим священником в одном помещении с пре успевающими римскими католиками.
– Отец Андреу, – Миньятто повернулся ко мне, – начнем с вашего случая.
– Какого случая? – удивился я.
– Дон Диего говорит, что сегодня вы лишились полицейского сопровождения. Хотите знать почему?
Я жадно кивнул.
Миньятто подвинул мне бумагу, похожую на полицейский рапорт.
– Они дважды осмотрели вашу квартиру, – сказал он. – И не нашли следов насильственного вторжения.
– Не понимаю.
– Они полагают, что ваша экономка солгала. Взлома не было.
– Что?!
Глаза Миньятто ни на секунду не отрывались от моих.
– Они считают, что все повреждения в вашей квартире – инсценировка.
Я повернулся к Симону, но тот напустил на себя вид дипломата, приученного не выказывать удивления. Дядя Лучо поднял палец, призывая меня сдержать недоверие.
– Это имеет весьма большое значение в деле убийства Ногары, – сказал Миньятто, – поскольку ход следствия зависит от происшествия у вас в квартире. Если был взлом, то вы и ваш брат – потерпевшие и мы имеем дело не с одним, а с двумя преступлениями. В отсутствие взлома у нас остается только то, что произошло в Кастель-Гандольфо.
– Но почему? – Я старался говорить спокойно. – Почему они думают, что она могла лгать о подобных вещах?
– Потому что так ей велел ваш брат.
– Как вы сказали? – Я с трудом скрывал изумление.
– Следствие считает, что она разыграла незаконное вторжение, чтобы отвлечь внимание от происшествия в Кастель-Гандольфо.
Я еще раз посмотрел на Симона. Он разглядывал свои руки. Беседа свернула совсем в иное русло, чем я ожидал.
– Симон, – сказал я, – что, по их мнению, произошло в Кастель-Гандольфо?
Он провел рукой по губам.
– Алли, я хотел тебе сказать еще в Музеях. Но там был Петрос.
– Что ты хотел мне сказать?
Брат выпрямился. Даже сидя в кресле, он казался величественным. И печаль в глазах лишь подчеркивала это величие.
– Судебное разбирательство – против меня, – сказал он. – Меня обвиняют в убийстве Уго.
Глава 14
Я похолодел. Меня словно выпотрошили. Показалось, что подо мной разверзлась дыра и к ней заскользило все окружающее. И туда, не в силах удержаться, падал и я сам.
Все внимательно смотрели на меня. Ждали, что я скажу. Но я лишь глядел на Симона. Мои руки неподвижно лежали на столе, и я всем своим весом прижимал их, чтобы не дрожали.
Симон молчал. Вместо него заговорил Миньятто:
– Не сомневаюсь, для вас это потрясение.
Мир вокруг понемногу замедлился. Перед глазами плыло, отчего казалось, что все присутствующие – где-то далеко. Миньятто молча смотрел на меня с вежливым сочувствием, которое уместнее было бы при каких-то иных обстоятельствах. Оно словно пришло из чуждого мира. Хотелось забиться, словно крыса, которая пытается освободиться из капкана. Все трое знали! Все трое смирились!
– Как же так… – пробормотал я. – Дядя, ты должен их остановить!
Сквозь туман потрясения проникали первые отчетливые мысли. Люди, которые напали на Майкла, убили Уго и угрожали мне, наверняка пытались добраться до Симона.
– Кардинал Галуппо! – воскликнул я. – Это он сделал.
Миньятто настороженно покосился на меня.
– Галуппо, – настойчиво повторил я. – Из Турина.
– Александр, – сказал Лучо, – помолчи и послушай.
Миньятто достал из портфеля еще один документ.
– Отец Андреу, – сказал он Симону, – это исковое заявление. Копию направили на ваш адрес в Анкаре, только вчера вечером судебный курьер установил ваше местопребывание.
Что бы подготовить вас к чтению документа, мне нужно убедиться, что вы помните о ваших правах на этом процессе.
– Мне не нужно напоминать, – ответил Симон.
Так вот что это было: стратегическое совещание. Принятие неизбежности суда.
– Святой отец, – мягко сказал Миньятто, – любому человеку в вашем положении требуется напомнить. – Он поправил манжеты. – Эти слушания не похожи на итальянский суд. Церковь следует более старой, инквизиторской системе.
Теперь я понял, кем на самом деле был Миньятто. Не гонцом, приносящим плохие известия, а семейным адвокатом. Посланник Роты, который вчера вечером приходил на квартиру Лучо, видимо, известил Симона, что против него выдвинуты обвинения. А теперь мой дядя нанял Миньятто выступить адвокатом Симона в суде.
Я внимательно следил за Лучо. Его внешняя невозмутимость передавалась и остальным. Внушала уверенность в том, что мы можем приготовиться ко всем испытаниям, которые предстоит пройти Симону.
– Что касается нашей системы, – продолжил Миньятто, – то судебный процесс заключается не в том, что обвинение и защита излагают противоположные точки зрения на произошедшее. У нас судьи вызывают свидетелей, задают вопросы и решают, кто из экспертов даст показания. Защита и обвинение могут выдвигать предложения, но судьи полномочны их отклонять. Это означает, что мы не сможем задавать в суде вопросы. Не сможем заставить суд рассмотреть ту или иную линию расследования. Мы сможем только помочь судьям самим искать истину. Таким образом, у вас не будет некоторых из тех прав, которыми вы, возможно, рассчитываете воспользоваться.
– Я понял, – сказал брат.
– Должен вас также предупредить, что обвинительный приговор в каноническом суде, скорее всего, будет означать передачу вас светским властям для возбуждения уголовного дела по обвинению в убийстве.
Лицо Симона осталось невозмутимым. В этом человеке таи лись такие запасы внутренней силы, о которых наши родители и не подозревали. Он был даже бесстрастнее, чем Лучо.
И все же его спокойствие пронзала печаль. Мне захотелось поддержать его. Но если бы я протянул к брату руку, она бы задрожала.
Миньятто подвинул к нему исковое заявление. Симон взял бумаги, постучал ими о край стола, выровняв пачку, и положил на место.
– Это вам, – уточнил Миньятто. – Можете ознакомиться.
Но когда он снова протянул Симону документы, тот, с безмятежностью в лице, произнес:
– Монсеньор, я ценю вашу помощь. Но мне нет нужды читать это заявление.
Прежде чем он снова заговорил, установилось молчание. И в эту паузу меня пронзил страх, как разорвавшаяся глубоководная бомба. Я почувствовал старый, хорошо знакомый отзвук. Я молился, чтобы оказаться неправым, чтобы мой брат оказался другим человеком, не таким, как раньше. Но все равно я отчетливо понял, что он собирается сказать.
Симон встал.
– Я решил, что не буду защищать себя против обвинений в убийстве.
– Симон! – вскрикнул я.
На лице Миньятто отразился испуг. Потом расплылась неловкая, недоумевающая улыбка. Мне словно кинжал в сердце вонзили, оно зазвенело болью, которую я молил Бога никогда больше не испытывать.
– Что вы такое говорите? – спросил монсеньор. – Вы признаетесь в убийстве Уголино Ногары?
– Нет, – твердо ответил Симон.
– Тогда объяснитесь, пожалуйста!
– Я не стану защищаться.
– Симон, – попытался я образумить его, – пожалуйста, не делай этого.
– По каноническому праву, – строго произнес Миньятто, – вам предписывается осуществлять защиту.
Слова разумного человека. Обычного, разумного человека. Который категорически не понимал моего брата. Я схватил Симона за руку и попытался встретиться с ним взглядом.
– Симон, что за глупости?! – прошипел Лучо.
Но брат проигнорировал дядю и повернулся ко мне. Его взгляд можно было назвать отсутствующим. Он готовил себя к этому мгновению. Я понимал, что никакие слова до него уже не достучатся.
– Алекс, мне не следовало втягивать тебя, – сказал он. – Прости. С этой минуты, пожалуйста, держись от суда подальше.
– Симон, ты не можешь…
– Не будь идиотом! – рявкнул Лучо. – Ты все потеряешь!
Но не успел он сказать что-либо еще, как в дверях появился Диего.
– Ваше высокопреосвященство, снаружи ждет посетитель! – взволнованно сообщил он.
Симон глянул на часы, затем шагнул от стола к двери, которую открыл Диего, и обменялся взглядами со стоявшим за ней незнакомцем.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Сядь! – отрезал ему Лучо.
В его голосе звенела истерика.
Но Симон задвинул стул на место и слегка поклонился.
Я окаменел от горя и тоски. Снова все тот же Симон, вернувшийся из мертвых. Симон, которого никто не мог изменить, который все так же готов в любой момент расстаться с этим миром.