На земле есть места, где церковь вынуждена бороться за жизнь. Где священников сажают в тюрьмы. Похищают. Даже убивают на улице. Для таких мест секретариат набирает священнослужителей определенного типа. Американский архиепископ, который до дяди Лучо сидел в Губернаторском дворце, был ростом с Симона и почти в два раза плотнее. Во время папского визита в Манилу, когда на его святейшество попытался наброситься человек со штыком, американец схватил нападавшего и отшвырнул подальше. Майкл был вполовину меньше того архиепископа, но кое-кто счел, что он обладает нужными задатками.
Новый потенциал Майкла, должно быть, разглядел кардинал Бойя. Каждый раз, когда Иоанн Павел снова протягивал православным христианам оливковую ветвь, Бойя посылал одного из своих квазимодо, чтобы наверняка ничего не вышло. Несколько хороших оскорблений, а то и пара драк, и годы дипломатической работы сходили на нет за считаные часы. Симон винил Майкла за то, что тот стал любимым квазимодо Бойи в Турции. А я винил кураторов Майкла за то, что взяли на работу вспыльчивого молодого священника и в тяжелый период жизни убедили, что он был прав, набросившись на православного репортера. И – что такими драками можно даже сделать карьеру. Священники – люди корпоративные, глина в руках церкви. Надо быть человеком необыкновенной силы, чтобы избавиться от влияния секретариата. Как Симон. А стоявший сейчас передо мной едва ли был похож на моего брата.
Майкл оказался ниже ростом, чем я помнил. Он громко дышал, почти задыхался. От тысяч коктейльных приемов и обедов из семи блюд он растолстел. Ему было неуютно – он поправил пояс и тяжко закряхтел, словно сетуя, что пришлось заставить себя двигаться. Выглядел Майкл еще неухоженнее, чем раньше. Он несколько дней не брился. Причина вполне очевидна: непростая задача – водить бритвой по таким складкам!
Раны еще были заметны. Шрам, как шов, пробегал под левым глазом. Нос тоже выглядел не лучшим образом – переносица еще была скошена набок. Вместо итальянских объятий он протянул мне руку для американского рукопожатия. Первые слова, которые я услышал от него за десять лет, были:
– Черт побери, Алекс! Никто не сказал мне, что вы остались восточным. Я думал, уже переметнулись, как Симон.
И все же в глубине его слов я почувствовал раскаяние. Если он пришел в эти стены, значит сожалел о том, что устроил мне и Петросу.
– Вы встречались с монсеньором Миньятто? – спросил я.
– Эти мне адвокатишки! – с отвращением произнес Майкл. – Да, встречался.
– И?
– Поставил меня в список на завтра.
На завтра. Миньятто времени не теряет.
– Но я сказал ему, – продолжал Майкл, – что врать я там не стану. Я не верю во всю эту ахинею. Объединение церквей… Лебезить еще перед этими бородатыми! Если меня спросят, то так и скажу.
– Майкл, по телефону вы говорили мне, что, прежде чем избить, эти люди расспрашивали вас об исследованиях Уго.
Он кивнул.
– Чего они хотели? – спросил я.
Он разглядывал свои кулаки.
– Думали, Ногара что-то раскопал. Что-то вредное для налаживания дел с православными. И считали, будто Симон заставил его все скрывать. Поэтому и хотели выяснить, что там было.
Как я устал от секретов…
– Четвертый крестовый поход. В тысяча двести четвертом году мы украли у православных плащаницу.
– Нет. Другое.
– Майкл, это совершенно точно! – озадаченно ответил я.
Он был римским католиком. Даже проработав много лет с моим отцом, он, возможно, не отдавал себе отчета, что для хрис тианского Востока означает тысяча двести четвертый год.
Но Майкл покачал головой.
– Ногара что-то обнаружил в Диатессароне.
– Невозможно! Я целый месяц работал с Уго над Диатессароном.
Майкл присвистнул.
– Значит, вам повезло.
– Повезло?
– Что кардинал Бойя раньше до вас не добрался. На самом деле это вас ему надо было искать.
Может быть, ему показалось, что Бойя его предал. Что на него совершил нападение собственный хозяин. Я не мог понять, почему так получилось.
– Как вы оказались в том аэропорту? – спросил я. – Помогали Симону?
– Я вам уже говорил, – ощетинился он.
– Что говорили?
– Я не могу рассказывать о том, что произошло.
Я откинул назад голову. Конечно же! Еще одна присяга.
– Я и адвокату так сказал, – прибавил Майкл. – Что в суде не смогу отвечать на эти вопросы.
– Нарушьте клятву. Расскажите судьям правду.
– Мы с адвокатом уже обо всем договорились, – его голос вдруг заклокотал гневом, – и я тут не для того, чтобы по новой с вами все ворошить.
– Тогда зачем вы здесь?
– Потому что мне так приказано.
У меня по телу пробежал холодок.
– О чем вы говорите?
– Сегодня мне позвонил кардинал Бойя. Он знает, что я в городе.
– Как это возможно?
– Ваш адвокат указал мое имя на каком-то документе.
– Его высокопреосвященство запугивал вас?
– Нет. Только кое о чем напомнил. А потом спросил, как ему связаться с вами.
Кровь тяжело била в виски.
– То есть?
– Он сказал, что вы сегодня на него кричали. У его окон.
– Я только пытался…
– Привлечь его внимание? У вас это получилось.
– К чему вы клоните?
– Его высокопреосвященство хочет с вами встретиться.
Я нервно огляделся.
– Прямо сейчас?
Майкл фыркнул.
– Завтра утром, до возобновления слушаний. В семь тридцать, в его апартаментах.
– Что ему нужно?
– Не знаю. Но надеюсь, что ваша встреча закончится лучше, чем моя – в аэропорту.
Глава 31
Я выдавил из себя еще несколько вопросов, но у Майкла не нашлось на них ответов. Имя кардинала Бойи возымело на него странное действие. Он принялся заполнять паузы восхвалением своего начальника. Бойя – великий человек. Защитник традиции. Потом пошла официальная линия: объединение с православными ослабит нашу церковь, размоет суть католичества, низведет папу до положения всего лишь их патриарха. К Майклу возвращалась его иррациональность.
Мне стало неприятно, меня знобило. Наконец я сказал:
– Майкл, я услышал достаточно. Я ухожу.
Я чувствовал, как он провожает меня взглядом. Будь мне известен другой выход из базилики, в тот вечер я бы им воспользовался. Всю дорогу домой я держал руку на мобильном. Несколько раз подумывал позвонить Миньятто, но и так знал, что он скажет: не слушать Майкла, не встречаться с Бойей.
Я забрал Петроса от аптекарей. Он еще и не думал спать. И мне редко когда доводилось видеть, чтобы ему так не терпелось уйти от брата Самуэля.
– Что ты задумал? – спросил я, вставляя ключ в наш новый замок.
От возбуждения мальчик чуть ли не подпрыгивал на месте.
– Давай позвоним маме?
– Петрос, не сегодня.
Он нахмурился. Наверное, решил, что я специально его дразню: после целого дня разлуки неужели я вправду откажу ему в одной, самой главной просьбе, на исполнение которой он так надеялся?
– Нам с тобой надо кое о чем поговорить, – сообщил я вместо этого.
И отправил сына умываться и чистить зубы, сказав, что подожду в его комнате. Он встревожился, но повиновался.
Я раскрыл Библию, которая лежала у нас рядом с иконой Богородицы. Дева Мария безмятежно взирала на то, как я переворачиваю страницы. Как бы я хотел обладать ее спокойствием…
Петрос вернулся, пахнущий своей любой имбирно-мятной зубной пастой. Он разделся, забрался в кровать и натянул простыню до подбородка.
– Петрос, я хочу поговорить с тобой о том, что происходит сейчас у дяди Симона.
Он удивленно посмотрел на меня. Его глаза вдруг стали невинны, наполнились трепещущей храбростью, свойственной только ребенку, который не в силах остановить то, чего страшится.
– Ты помнишь господина Ногару? – спросил я.
Он кивнул.
– Пять дней назад господин Ногара умер.
На лбу у Петроса залегла морщинка. Я ждал.
– Почему? – спросил он.
Почему… Ответить на этот вопрос мне не по силам.
– Не надо бояться. Ты ведь знаешь, что происходит, когда мы умираем.
– Мы возвращаемся домой, – сказал он.
Я кивнул, мучительным усилием скрыв отчаяние.
– Ты должен кое-что узнать о его смерти, – сказал я, погладив сына по голове. – Мы не понимаем, почему она произошла. И некоторые люди говорят, что виновен в ней Симон. Некоторые считают, что это он сделал плохое господину Ногаре.
У Петроса постепенно напрягались все мышцы. Он задрожал.
– Не бойся, – повторил я. – Мы ведь с тобой знаем Симона, да?
Он кивнул, но не расслабился.
– Знаешь, куда я сегодня ходил? – сказал я. – Во дворец, куда со всей Италии съезжались люди, как раз для того, чтобы поговорить о Симоне. И знаешь, что говорили некоторые?
– Как назывался дворец? – спросил он невпопад.
– Это… один из дворцов, – уклончиво ответил я. – Вон там.
– Дворец prozio?
– Нет, другой, – не сдавался я. – Туда приходили епископы и архиепископы, даже кардиналы, и знаешь, что они пришли сказать? Что Симон – очень хороший человек. Что они уверены, как и мы: он никогда никому не сделает плохо. Особенно своему другу.
Петрос закивал энергичней, но лишь потому, что пытался соответствовать моим ожиданиям. Показать, что достаточно силен и способен воспринять ужасную новость. Я обнял сына обеими руками и притянул к груди, словно говоря, что сегодня не нужно быть взрослым. И он вмиг расплакался от облегчения.
– Я знаю, – сказал я, поглаживая его волосы и чувствуя горячие слезы у себя на сутане. – Я знаю.
Он издал неразборчивый беспомощный звук – как младенец.
– Мальчик мой, – сказал я, чувствуя странную полноту бытия, которая появляется только в такие мгновения подлинного доверия.
Я принадлежал ему. Бог создал меня для этого ребенка.
Богородица устремляла с иконы на открытую Библию полный заботы взгляд. Заголовок на странице гласил: «δίκη του Іησού». «Суд над Иисусом». Много раз мы читали эту главу. Но когда прочитаем сегодня, надеюсь, Петрос начнет понимать. Не знаю, что случится завтра у кардинала Бойи. Я пойду на риск, о котором, возможно, нам с Петросом предстоит пожалеть. Но сегодня я мог объяснить ему так, что однажды он поймет, почему я на этот риск пошел.