Может быть, как вариант, она быстро отчислилась из технаря в моей прежней жизни? Так, что даже в стройотряде не успела побывать. Тогда – да, сходится. Тогда при таком раскладе мог я ее и не встретить.
Успокоился немного, выбрав себе более или менее приемлемое объяснение.
– А как звать тебя… Швецова?
– Вика. А тебя?
– Да… тоже. В смысле – Витей меня зовут. Получается, как и тебя.
Девчонка хихикнула, тут же став похожей на веселого лисенка:
– Смешно. Виктор и Виктория.
Я растерянно пожал плечами:
– Чего тут смешного-то? Просто… тезки.
Опять тезки. Мало мне было комсомольского вожака!
– Да нет же! – щебетала девчонка, семеня за мной между рядами коренастых виноградников. – Смотри, «Виктор и я» – получается Виктория! Понял?
Что она хочет этим сказать?
Что за «тонкие» намеки на «толстые» обстоятельства? И вообще про Викторию и Виктора – это древний «баян» из арсенала сопливых статусов гламурных львиц социальных сетей. А! Тут же этого нет. Так что, получается, сама придумала эту фишку? Родоначальница?
– Прикольно, – равнодушно бросил я через плечо. – А папа у тебя не Анатолий, случайно?
– Нет. Брони́слав. Стогис Бронислав. Он литовец. А Швецова я по маме.
Вот откуда такая белая, нетипичная для наших мест кожа! И конопушки.
– Виктория Брониславовна. Увесисто! На тебя посмотришь – иначе как Брониславовной и не назовешь! Повезло так повезло.
– Почему?
– Да у тебя имя с отчеством, как у главбуха какой-нибудь солидной конторы. Сразу представляется центнер живой женской плоти. Короче, не идет тебе.
– А какое имя подошло бы?
– Ну-у… Тошка, например. Тошка-Виктошка. И без отчества чтоб…
– Мне нравится. Зови меня так.
Я вздохнул. Почему у меня ощущения, что меня… кадрят?
Обычно бывало наоборот!
– Ну ладно… Тошка. Это твои ящики?
– Ага. Тут пять, там пять и в конце еще десять.
– Да ты, мать, стахановка! – Я ухватил сразу четыре ящика и, пыхтя, почапал «сдаваться». – Не надо, не бери!
Это я заметил, повернув голову, как пигалица вцепилась в оставшийся одинокий ящик.
Ага. Так она и послушалась. Вот характер!
Потянулась за мной, пошатываясь и багровея от напряжения. Фигасе она слабенькая! Того и гляди, на вынужденную посадку пойдет. Пропеллером в борозду. Как она вообще до пятнадцати лет дожила?
Лисенок Тошка.
Полудохлый.
Решительно поставив свои ящики на грунт, я развернулся и отобрал у нее непосильную ношу. Виктория Брониславовна пискнула было протестующе, но я сделал вид, что тут никого нет, – легко оттер ее плечом, даже не почувствовав в воздухе какого-либо сгустка материи. Поставил на свою стопку пятый ящик и, крякнув, взял вес. Тяжело, блин! И видимость по курсу нулевая, так как перед глазами – кусок фанеры. Благо направление можно корректировать по виноградным рядам справа и слева.
А вот спереди… только по наитию.
Только слабое у меня «наитие» оказалось. Ненадежное!
Именно по этой причине в конце своего нелегкого пути я, вместо того чтобы триумфально вытереть пот с заслуженного лба и омыться в лучах женского восхищения, банально споткнулся о вездесущего учетчика, оказавшегося у меня на пути, и… низринулся оземь!
Аки дуб.
А что? Дуб и есть, потому что грохнулся я как бревно неодушевленное. Вместе с ящиками, разумеется. И вместе с Фасулаки, которому мало того что досталось от фанерных углов, так еще и бо́льшая часть виноградной массы опрокинулась именно на разнесчастного грека, как на участника нашей инсталляции, занявшего позицию «я тут снизу полежу».
И «полежу», и «покричу», ибо Жорик подо мной и виноградом заверещал так, что о его неприятностях услышал весь наш рабочий гектар. Со всеми живыми организмами на его поверхности. А это сто на сто метров, на секундочку!
Вот умеет же человек привлечь к себе внимание!
И праздник для людей устроить – не хуже, чем фестиваль бразильский! Я некоторых слов, что доносились из глубин виноградной кучи подо мной, даже в своем почтенном возрасте никогда не слышал. К тому, что они уж точно не являлись древнегреческими вульгаризмами. Все родные, исконно русские.
Так даже и не в словах дело!
Сначала Жорик просто нечленораздельно орал, как раненая выпь. Потом стал разделять члены и воспроизводить вербально те самые чудо-образы, что ввергли меня в краткосрочное изумление. Затем, не вставая, хотя я, к примеру, был уже на четвереньках и занимался расчисткой эпицентра беды от остатков раздавленных гроздей, и не замолкая, Жорик стал проявлять первые признаки агрессивности. И ко мне, и к винограду, и к ящикам, причем последним доставалось на порядок больше, так как я большей частью уворачивался от его хаотичных попыток нанести мне телесные повреждения и руками, и ногами.
В какой-то миг я обнаружил, что всю эту идиллию сопровождает жизнерадостный девчачий смех. Радостный и лучезарный, аки родничок весенний!
Какая черствая девочка!
А вдруг… Фасулаки себе сломал что-нибудь?
Хотя вряд ли. Переломами так не машут.
Как-то на удивление оперативно стал массово прибывать встревоженный народ и, даже толком не разобравшись в ситуации, послушно начинал ржать. До обидного дружно. Уж больно заразительно хохотала Виктория Брониславовна. Тошка-Виктошка, злой и бездушный лисенок.
Потом зараза неконтролируемого ржача накатила и на меня.
До слез, до размазанного виноградного сока на пыльной физиономии. Вот про этот фестиваль радости я и упоминал раньше! В итоге – булькающе и басовито загыгыкало даже где-то снизу, из кучи фанерных обломков в луже липкого сока. Из центра мира!
И для присутствующих это стало отмашкой для второго цикла истерики.
Позже выяснилось, что в кутерьме кто-то у Жорика стырил листочек с точками, над которым полдня трудился поверженный бог маркетинга. Учет у учетчика был сорван. Короче, у грека день точно не задался.
Зато посмеялся вместе с нами от души. Смех продлевает жизнь и чистит карму!
А мы с Тошкой после непродолжительных разборок в конечном итоге оказались в конце ее виноградного ряда сидящими на ящиках спина к спине. И нас по очереди раз за разом пробивали судорожные всплески постепенно угасающего веселья, сжигая остатки жизненных сил. На излете. Давненько я так не смеялся!
А зря.
В какой-то момент я вдруг почувствовал, что взрослая моя составляющая превратилась в исчезающе малую точку, загнанную глубоко в подкорку головного мозга. В далекую звездочку, которую пока еще видно, но ни света, ни тепла уже не получишь.
У руля остался подросток! Полноправно и вседозволенно.
– Фу-ух! Слушай, Тошка, а ведь это из-за тебя весь бедлам, прикинь?
– Бедный Жорик!
– Бедный Йорик!
И вновь трясучка от смеха.
Тупые темы, тупые фразы – отчего же так легко и чисто на душе?
Что раньше мешало? Неужели… я сам? Тот, который взрослый. Со всей своей памятью, моралью и жизненными принципами? Старая зануда!
– Я липкий, как повидло.
– Пожалуйста, не мойся сегодня.
– С чего это вдруг?
– Поработаешь у нас в бараке ловушкой для мух. И комаров!
И сама смеяться со своей шутки! Да так, что заскользила с ящика куда-то вбок, под лозы. Я повернулся и поймал ее как пушинку. А потом неожиданно для самого себя развернул и поцеловал в смеющиеся губы. Она затихла и ответила на поцелуй – легко и естественно. По-взрослому.
Как будто не целовалась сейчас в первый раз в своей жизни.
Откуда я это узнал? Просто почувствовал.
Ее губы пахли виноградом.
Глава 17Великое и ничтожное
А утром следующего дня на стене поселковой столовой, где мы завтракали и ужинали, появился «уджат». Та самая пресловутая буква «Я» с глазом вместо верхней петельки. Значок был намалеван битумом и вонял соляркой – смола к утру даже не успела просохнуть. Вниз по стене от зловещей каракули стекали жирные черные подтеки.
Эпичненько получилось.
Жутковато даже на первый взгляд. Вряд ли этот эффект планировался намеренно – просто Цимакин со своим подручным соратником вряд ли особо аккуратничали во время совершения этого высокооплачиваемого злодейства. Видимо, сильно торопились.
Честно признаюсь – пару дней назад мне было бы на это наплевать.
Ну, делает селюк какой-то странный гешефт на свой страх и риск, пакостит по-мелкому. Что здесь такого? Причем пакостит он, что особо умиляет, себе подобным – другим, местным селюкам. Братьям по разуму. Приобщает, так сказать, дремучих крестьян к высокому искусству граффити.
А мне что, больше всех надо? Я им худсовет, что ли? Или совесть нации? Даже и не супергерой, знаете ли, – как-то слабо приживается сей чудесный американский персонаж в нашем российском менталитете, даже не знаю и почему.
И все бы так, но…
Нюансы появились, знаете ли. Интерес.
Ибо поменялось кое-что в этом подлунном мире – как раз с момента получения сзади по моей ни в чем не повинной голове коварного удара от неизвестного почитателя. И появления после этого в моем кармане загадочного фантика с кракозяброй. Уж больно навязчивые совпадения, не находите? Я этот «уджат» вообще третий раз в жизни вижу. И все разы – за последние два дня: в первый – у Цимы в автобусе, потом – на подброшенной бумажке и наконец – тут, на стене местной харчевни. «Три пескаря»! Шедевр в исполнении хитросделанного и малоизвестного художника. И где-то между этими тремя эпохальными событиями – не менее эпохальный приход кастетом по моему персональному затылку.
Заинтересуешься тут!
– Стой! Раз-два, – ухватил я за плечо пробегающего мимо Циму. – Погодь, душа моя. Перетереть надо.
– Чего ты? Что надо? А ну, отпусти!
– Отпустил. Не напрягайся, все нормально, – поднял я руки ладонями вперед. – Ты как из «бараков» свинтил, лишенец? Я ночью два раза людей проверял.
Цима усмехнулся:
– Как надо, так и свинтил! Стучать пойдешь?
– А за «стучать» можно и в глаз получить. Что за предъявы? Я что, повод тебе давал?