Потому она не верит.
– Откуда ты узнал о табличках Тапиты?
– Я двадцать лет выполняю поручения вне Эпицентра. У меня есть друзья.
Друзья, разговаривающие с орогеном? Об исторической ереси? Звучит абсурдно. Но все же… ладно.
– Хорошо, но как же ты изменишь Предание способом, который…
Она не обращает внимания на окружающие породы, поскольку спор увлек ее сильнее, чем она готова признать. Он, однако, похоже, продолжает утихомиривать дрожь земли даже по ходу их разговора. К тому же он десятиколечник, так что нормально, что он резко вздыхает и вскакивает на ноги, словно его дергают за ниточки, поворачиваясь к западному горизонту. Сиен хмурится и следует за его взглядом. Лес по ту сторону дороги в заплатках от лесозаготовок и рассечен двумя расходящимися наземными дорогами, тянущимися среди деревьев. Там, вдалеке очередные руины мертвой цивилизации, купол, скорее провалившийся, чем целый, и она видит тут и там три-четыре точки огражденных стенами общин среди деревьев. Но она не понимает, на что он реагирует…
…затем она сэссит это.
Ржавь земная, это серьезно! Восемь, а то и девять баллов. Нет, больше. Горячая точка примерно в двух сотнях миль, под окраиной небольшого городка Мехи… Но это неправильно. Мехи на краю Экваториалей, то есть сильно за пределами узловой сети. Почему же…
Не имеет значения почему, когда Сиен видит, как это землетрясение заставляет дрожать всю землю вокруг виадука, а деревья – шататься. Что-то пошло не так, сеть не действует, и горячая точка под Мехи фонтанирует, пробиваясь к поверхности. Первичные толчки даже отсюда ощущаются настолько сильно, что у нее во рту появляется привкус старого металла, а ногтевое ложе на пальцах начинает зудеть. Даже несэссорики-глухачи могут ощутить эту постоянную рябь по дребезжанию тарелок, старики ахают и хватаются за голову, а младенцы внезапно разражаются плачем. Если ничто не остановит это набухание, глухачи ощутят куда больше, когда у них под ногами взорвется вулкан.
– Что… – начинает было Сиенит, поворачиваясь к Алебастру, но потрясенно застывает, поскольку он стоит на четвереньках и рычит на землю.
Через мгновение она ощущает это – ударную волну дикой орогении, бьющую наружу и вниз сквозь опоры виадука и уходящую в сланец местной почвы. Это не настоящая сила природы, это мощь воли Алебастра и сила, которую она зажигает, но она не может не смотреть сразу на двух уровнях, как сила несется – быстрее, чем Сиен способна бежать, – к этой далекой горящей бурлящей точке.
И прежде чем Сиенит понимает, что происходит, Алебастр хватает ее, так, как никогда не бывало раньше. Она ощущает собственную связь с землей, собственное орогенное сознание, внезапно захваченное и направляемое кем-то другим, и это ей совершенно не нравится. Но когда она пытается вернуть контроль над своей силой, это жжется как при трении, и в реальном мире она вскрикивает и падает на колени, не понимая, что происходит. Алебастр каким-то образом связал их, использовал ее силу для увеличения собственной, и она ни черта с этим поделать не может.
И вот они уже вместе, вдвоем погружаются в землю, спиралью проходя сквозь огромный бурлящий колодец смерти в горячей точке. Он огромен – несколько миль в ширину, больше горы. Алебастр что-то делает, и что-то выстреливает, и Сиенит вскрикивает от внезапной боли, которая почти тут же кончается. Перенаправляется. Он снова делает это, и на сей раз она понимает, что именно: он прикрывает ее от жара, давления и ярости горячей точки. Ему это не в тягость, поскольку он сам стал жаром, давлением и яростью, настроившись на них, как у Сиен получалось только с маленькими термополостями в спокойных во всем остальном слоях, но это все равно что искра по сравнению с пожаром. В ней нет ничего, что могло бы с таким сравниться. Итак, он использует ее силу, но также выпускает силу, которую она не может переработать, посылая ее вовне прежде, чем она успеет одолеть ее восприятие и… и… на самом деле она не понимает, что будет. Эпицентр учит орогена не переступать границ собственных возможностей, но это не объясняет, что будет с тем, кто это сделает.
И прежде чем Сиенит успевает об этом подумать, прежде чем она успевает собрать необходимые силы, чтобы помочь ему, раз невозможно уйти от него, Алебастр делает что-то еще. Резкий удар. Что-то где-то прорвалось. Сразу же давление магмы в направлении поверхности начинает утихать. Он вытягивает их из пламени во все еще содрогающуюся землю, и она знает, что делать, поскольку это всего лишь толчки, а не врожденный гнев Отца-Земли. Внезапно что-то меняется, и теперь его сила в ее распоряжении. Столько силы, Земля побери, он же чудовище! Но затем все становится легко – легко сглаживать рябь, запечатывать щели и уплотнять прорванные слои, чтобы там, где земля ослабла и находилась в напряжении, не образовались новые разломы. Она может сэссить линии разрыхления с такой ясностью, какой не знала прежде. Она разглаживает их, натягивает шкуру земли вокруг с хирургической точностью, какой прежде никогда не достигала. И когда горячая точка утихает, превращаясь еще в одну потаенную угрозу, и опасность проходит, она возвращается и видит, что Алебастр лежит, свернувшись перед ней, и их обоих окружает пятно инея, который уже начал испаряться.
Она на четвереньках, ее трясет. Когда она пытается двигаться, требуются огромные усилия, чтобы не упасть ничком. Локти подламываются. Но она заставляет себя подползти на пару футов к Алебастру, поскольку ей кажется, что он мертв. Она прикасается к его руке, и мышцы под тканью униформы кажутся твердыми, сведенными, застывшими, а не расслабленными. Это хороший признак. Она чуть подтаскивает его и видит, что глаза его открыты, широко распахнуты, но не пусты, как у мертвого, а полны чистого изумления.
– Как и говорила Гессонит[1], – вдруг шепчет он, и она подскакивает, поскольку думала, что он без сознания.
Чудесно. Она посреди дороги неизвестно куда, полумертвая после того, как ее орогения была использована кем-то другим против ее воли, ей никто не поможет, кроме безмозглого и нелепо могущественного болвана, который все это и натворил. Она пытается взять себя в руки после… после…
Вообще-то она понятия не имеет, что случилось. Это было нелепо. Землетрясения так не происходят. Горячие точки, существующие бесконечно долго, просто так внезапно не прорываются. Их что-то должно спровоцировать – сдвиг плиты где-то, извержение вулкана, десятиколечник в дурном настроении, что-то такое. И поскольку толчок был таким мощным, она должна была бы отсэссить триггер. Должны были быть какие-то предпосылки, кроме вскрика Алебастра.
И что за ржавь сделал Алебастр? У нее в голове это не укладывается. Орогены не могут работать вместе. Это доказано – когда два орогена пытаются оказать одно и то же влияние на проявление сейсмической активности, тот, у кого выше самоконтроль и точность, передавливает. Более слабый может пытаться – и выгорит, или сильный пробьется сквозь его торус и заморозит вместе со всеми окружающими. Именно потому Эпицентром руководят старшие орогены – они не просто более опытные, они могут убить любого, кто выступит против них, хотя и не предполагается, что они должны это делать. И потому у десятиколечников есть выбор: никто не собирается заставлять их что-либо делать. За исключением Стражей, конечно.
Но то, что сделал Алебастр, было безошибочно, хотя и необъяснимо.
Да ржавь все это побери! Сиенит садится прежде, чем успевает упасть. Мир мерзко вращается. Она облокачивается на поднятые колени и кладет на руки голову. Сегодня они никуда не уехали и не поедут. У Сиен нет сил ехать верхом, а Алебастр вряд ли способен выбраться из спальника. Он даже не одет, он просто свернулся клубком с голой задницей и трясется, совершенно бесполезный.
Так что на долю Сиен остается в конце концов встать, порыться в мешках и достать пару чеканистых мела – маленьких дынь с жесткой коркой, заползающих под землю во время Зимы, или так рассказывают геоместы – и закатить их в остатки их костра, который они, к ее радости, не успели разбросать. У них не осталось ни растопки, ни топлива, но углей хватит, чтобы испечь дыньку, так что через пару часов они поедят. Она вытаскивает из кучи мешок с кормом для лошадей, наливает воды в ведро из промасленной холстины, чтобы они могли попить, смотрит на кучу их навоза и думает, что надо бы смести ее с виадука, чтобы не воняло.
Затем она снова ползет к спальнику, который, по счастью, сухой после недавнего инея. Она падает позади Алебастра и погружается в дрему. Она не спит. Самое малое содрогание земли при затухании горячей точки дергает ее сэссапины, не давая ей полностью расслабиться. Но все же от того, что она просто лежит, силы ее немного восстанавливаются, разум успокаивается, пока остывающий воздух не заставляет ее прийти в себя. Закат.
Она моргает. Обнаруживает, что почему-то обнимает Алебастра сзади. Он по-прежнему лежит, свернувшись комочком, но на сей раз его глаза закрыты, а тело расслаблено. Когда она садится, он чуть вздрагивает и тоже поднимается.
– Мы должны поехать на узловую станцию, – выдавливает он хриплым голосом, что ее не удивляет.
– Нет, – отвечает она, слишком усталая, чтобы злиться, в конце концов совсем оставив попытки казаться вежливой. – Я не поеду верхом по боковой дороге по темноте, пока у меня сил нет. У нас не осталось сушеного торфа, и все остальное на исходе. Нам надо заехать в какую-нибудь общину и закупиться. А если ты хочешь заставить меня ехать в какой-то узел в заднице мира, то тебе придется отдать меня под суд за неповиновение.
Она прежде никогда не противилась приказу, потому немного не понимает последствий, но она слишком устала, чтобы думать об этом.
Он стонет и прижимает ладони тыльной стороной ко лбу, словно от головной боли, чтобы загнать ее поглубже. Затем он ругается на языке, который она слышала от него раньше. Она по-прежнему не понимает его, но теперь все больше уверена, что это язык каких-то креолов Побережья, что странно, поскольку он говорил, что был зачат и воспитан в Эпицентре. Но все же кто-то должен был в