…клятая Земля… что за ржавь… вместо этого…
Вместо этого эта штука движется сама. Она не может ее удержать. Когда она пытается, вся сила, которую она держала, утекает, втягивается куда-то так же быстро, как и наполнила ее.
Сиен резко возвращается в себя, хватая воздух и наваливаясь на деревянные перила смотровой площадки. Прошло всего несколько секунд. Достоинство не позволяет ей упасть на колени, но поддерживают ее только перила. А затем она понимает, что никто не замечает ее слабости, поскольку и площадка под ее ногами, и перила, за которые она отчаянно цепляется, зловеще дрожат.
Оглушительно взревывают сирены с башни прямо у нее за спиной. Внизу, под смотровой площадкой, по набережным и улицам бегут люди, и если бы не сирены, она, вероятно, услышала бы крики. С усилием Сиен поднимает голову и видит, что Азаэль, Эрсмит и прочие поспешно уходят со смотровой площадки, держась подальше от зданий, с застывшими от страха лицами. Конечно же, они бросают Сиенит.
Но не это окончательно выводит Сиен из поглощенности собственными мыслями. Это внезапный дождь морской воды, осыпающий набережные, за которым следует тень, накрывающая всю эту сторону гавани. Она поворачивается.
Из воды медленно поднимается, сбрасывая ошметки своей земной раковины и начиная с гудением вращаться, обелиск.
Он отличается от того, который Сиен видела прошлой ночью. Тот, пурпурный, наверное, по-прежнему висит в небе в нескольких милях от берега, хотя она не смотрит туда, чтобы убедиться в его наличии. Тот, что перед ней, привлекает все ее внимание, все ее мысли, поскольку он ржавенно огромен и еще не до конца поднялся из воды. Он темно-красного гранатового цвета, он представляет собой гексагональную колонну с острой неровной вершиной. Он полностью непрозрачен – ни полуреального мерцания, ни вспышек, как у прочих обелисков, и он шире, чем несколько кораблей, поставленных цепочкой. И, конечно, он очень длинный. Он продолжает подниматься и вращаться, перегораживая всю гавань, поскольку он где-то с милю длиной.
Но с ним что-то не так, и это становится понятно по мере того, как он поднимается. Посередине его чистая кристаллическая красота идет трещинами. Они массивны, уродливы и окрашены черным, словно океанические загрязнения проникали туда со дна в течение долгих веков, которые он там пролежал. Эти резкие, паутинные линии расходятся светящимися лучами по кристаллу. Сиенит чувствует, как гудение обелиска в этом месте дрожит и сбивается, когда неописуемые энергии протискиваются сквозь точку повреждения.
И в центре этих расходящихся трещин она видит какую-то окклюзию. Что-то маленькое. Сиенит прищуривается, налегает на перила, вытягивает шею, следя за поднимающейся точкой. Затем обелиск чуть поворачивается, словно глядя на нее, и у нее кровь в жилах застывает, когда она понимает, что видит.
Существо. В этой штуке внутри кто-то есть, застывший как муха в янтаре, руки и ноги его раскинуты, волосы застыли всплеском. Она не может как следует увидеть его лица, но в ее воображении у него распахнуты глаза и раскрыт рот. В крике.
Именно тогда она замечает странную мраморность кожи существа, чернопрожилочную в темно-красном кристалле. Вспыхивает солнечный свет, и она понимает, что волосы его бесцветны или по крайней мере достаточно прозрачны, чтобы растворяться в самом гранате. И есть в том, что она видит, нечто понятное ей, потому что она сама какое-то мгновение была частью обелиска – она понимает, откуда шла эта сила, она не хочет слишком глубоко туда заглядывать, поскольку, клятая Земля, она не может принять этого. Это знание у нее в голове, и невозможно его отрицать, как бы она ни хотела. Когда трезвый разум вынужден снова и снова сталкиваться с невозможным, не остается ничего иного, как принять это.
И потому она смиряется с тем, что то, что она видит, – это сломанный обелиск, пролежавший на дне гавани Аллии Земля ведает сколько. Она смиряется с тем, что существо, заточенное в его сердце, каким-то образом сломавшее эту массивную, великолепную, загадочную структуру… это камнеед.
И он мертв.
Отец-Земля мыслит веками, но он никогда, никогда не спит.
И ничего не забывает.
13
Вот что ты такое по сути своей – такое же малое и милое создание. Это коренная порода твоей жизни. Отец-Земля вправе презирать тебя, но не стыдись. Может, ты и чудовище, но в тебе есть и величие.
Неприкаянную женщину зовут Тонки. Просто Тонки – ни функционал-касты, ни названия поселения. Ты уверена, что, невзирая на все ее протесты, она геомест. Она признает это – или вроде как признает, – когда ты спрашиваешь ее, зачем она следует за тобой.
– Просто он чертовски интересен, – говорит Тонки, показывая подбородком на Хоа. – Если бы я не попыталась узнать, что он такое, мои старые хозяева из универа пустили бы убийц по моему следу. Не могу сказать, что они уже этого не сделали! – Она ржет как лошадь, обнажая крупные белые зубы. – Хотелось бы взять у него кровь на анализ, но без оборудования толку не выйдет. Так что буду наблюдать.
(Эти слова раздражают Хоа, и он целенаправленно старается держаться так, чтобы ты по дороге оказывалась между ним и Тонки.)
«Универ», о котором она говорила, явно Седьмой университет в Дибарсе, самый знаменитый центр обучения геоместов и лористов во всем Спокойствии, расположенный во втором по величине городе Экваториалей. И если Тонки обучалась в этом престижном заведении, а не является просто выскочкой из какого-то местечкового колледжа для взрослых или нахваталась от какого-то местного самоучки, тогда это и правда падение ниже плинтуса. Но ты достаточно вежлива, чтобы не говорить ей этого.
Тонки не живет в анклаве людоедов, несмотря на свои изобретательные угрозы. Ее дом – пещера, расположенная в полости породы – древнем провалившемся внутрь затвердевшем лавовом пузыре, который некогда был размером с небольшой холм. Теперь это изолированная ложбина в лесу, с кривыми колоннами блестящего черного стекла среди деревьев. Кругом множество всевозможных маленьких пещерок, там, где, вероятно, пузыри поменьше прилегали к большому, и Тонки предостерегает тебя, что некоторые в дальнем конце стали логовом для лесных кошек и прочих зверей. Большинство их в обычной обстановке неопасны, но сезон меняет все, так что ты тщательно следуешь указаниям Тонки.
Пещера Тонки полна всяких устройств, книг и прочего хлама, который она сюда натащила, среди которого есть действительно нужные вещи вроде ламп и долго хранящейся еды. Пещера благоухает ароматным виноградом от разведенного в ней костра, но его быстро забивает дух Тонки, как только она заходит внутрь и начинает хлопотать. Ты смиряешься с фактом, что придется его терпеть, хотя Хоа, похоже, не замечает этой вони или ему все равно. Ты завидуешь его стоицизму. К счастью, оказывается, что Тонки притащила всю эту воду действительно для мытья. Она без стыда моется прямо у вас на глазах, раздеваясь догола и садясь на корточки возле деревянной шайки, чтобы отскрести подмышки, пах и прочее. Ты с удивлением замечаешь где-то по ходу процесса пенис, но непохоже, чтобы какая-нибудь община взяла ее в Селекты. Под конец она полощет одежду и волосы в каком-то темно-зеленом растворе. Она говорит, что он противогрибковый. (У тебя есть на этот счет сомнения.)
В любом случае, после того как она заканчивает с помывкой, в пещере пахнет куда лучше, и ты проводишь очень приятную и спокойную ночь в своем спальнике – у нее есть запасные, но ты не хочешь рисковать подцепить вшей – и даже позволяешь Хоа свернуться рядом с тобой, хотя поворачиваешься к нему спиной, чтобы он не обнял тебя. Он и не пытается.
На следующий день ты возобновляешь свой путь на юг вместе с неприкаянным геоместом Тонки и Хоа… кем бы он там ни был. Ты совершенно уверена, что он не человек. Это тебя не волнует, официально выражаясь, ты тоже не совсем человек (согласно декларации Второго Юменесского совета по Преданию «О Правах личностей, пораженных орогенией» где-то тысячелетней давности). Тебя волнует то, что Хоа об этом не говорит. Ты спрашиваешь его, что он сделал с киркхушей, а он отказывается отвечать. Ты спрашиваешь его, почему он не отвечает, а он жалостно смотрит на тебя и говорит:
– Потому что я хочу понравиться тебе.
Странствуя с этими двумя, ты чувствуешь себя почти нормальной. В любом случае дорога требует вашего полного внимания. В следующие два дня пеплопад усиливается до такой степени, что вам приходится достать из рюкзаков и надеть маски – на счастье (ужас) у вас их четыре. Теперь пепел падает крошкой, это не висящая дымка смерти, о которой говорит Предание, но это не повод для неосторожности. Остальные тоже перешли к маскам, ты это видишь, когда они материализуются из серой мглы. Их волосы, кожа и одежда почти сливаются с пепельным пейзажем, их взгляды шершаво скользят по тебе. Маски делают всех одинаково узнаваемыми и неузнаваемыми, что хорошо. Больше никто не обращает внимания на тебя, Хоа или Тонки. Ты рада влиться в безликие массы.
К концу недели поток людей, тянущихся по дороге, начинает разбиваться на группки и порой ручейки. Все, у кого есть община, торопятся назад, и редеющий поток говорит о том, что люди находят, где поселиться. Теперь на дороге остаются только те, кто зашел дальше, чем обычно, или те, кому некуда возвращаться – как те экваториалы с пустыми глазами, многие из них в жутких ожогах после падения обломков. Эти экваториалы – назревающая проблема, поскольку на дороге их по-прежнему много, хотя раненые по большей части уже ослабели и умирают. (Вы как минимум двоих таких проходите каждый день, они просто сидят по обочинам дороги, бледные или, наоборот, красные от жара, свернувшись или дрожа в ожидании конца.) Осталось много вполне здоровых, и теперь они неприкаянные. А это всегда проблема.