Среди моей коллекции — пять обточенных рыбьих позвонков, отбеленных морем и солнцем. Они хорошо отполированы и почти невесомы. Скорее всего их использовали в качестве фишек во время какой-нибудь игры вроде современных шашек или нард.
Но больше всего здесь бронзовых предметов: шесть почти целых монет, десять фрагментов монет и кусочек бронзового, небольшого размера кольца. Лучше других сохранилась монета Галлиена, на которой император изображен в характерной для него солнечной короне. На двух других — он же, но в шлеме. Латинские буквы на монетах можно прочитать при достаточном навыке и терпении. Кольцо же интересно прежде всего своей замысловатой квадратной печаткой. Возможно, этим кольцом запечатывались письма или ставилось клеймо, скажем, на каком-нибудь глиняном изделии. Часть этих предметов, которые я получил от Олеся, были найдены им в том самом месте, о котором он писал мне с таким знанием дела.
…Мы с Олесем Костенком выезжаем из Мисураты. Через 40 километров дорога сворачивает к морю, здесь и находится его площадка. Голубой щит указывает, что перед нами — рыболовецкий кооператив Зурейк. Зурейк — небольшая деревня, расположенная на берегу моря. Большое продолговатое помещение капитальной постройки с трубой, несколько домов из кирпича, школа, магазин, как обычно, со скучающим продавцом в дверях — таков сегодня Зурейк. Но мы едем дальше параллельно морю и, миновав несколько домов и зеленых полей, выскакиваем на побережье, замусоренное целлофановыми пакетами и пластмассовыми бутылками из-под жидкого мыла и бытовых химикалий. Выходим из машины, и Олесь с торжественным видом начинает:
— Вот здесь мной открыто несколько ниш с захоронениями, которые мы сейчас и осмотрим.
Спрыгиваем в круглую яму, куда предприимчивый ливиец уже успел сбросить целый самосвал строительного мусора, и Олесь зажигает свечу. В яме в разные стороны расходятся тесные ходы-коридоры. На животе проползаем в наиболее широкий коридор. Олесь показывает могилу, выложенную камнями, и рассказывает, что именно здесь он нашел человеческий скелет, который при прикосновении рассыпался в прах. Никаких украшений или предметов в склепе не обнаружено. Над этой могилой, могилой взрослого человека, находится несколько небольших ячеек, в которых, по словам Олеся, скорее всего были захоронены дети. Ползем дальше, и картина повторяется: склеп взрослого человека, выдолбленный в мягком песчанике, и чуть выше — три-четыре маленькие лакуны (углубления). Олесь утверждает, что это захоронение напоминает захоронения в Киево-Печерской лавре. Я же вспоминаю катакомбы первых христиан в египетской Александрии, хотя маленькие лакуны вокруг могил взрослых вызывают много вопросов.
Выбираемся на чистый воздух и поднимаемся на высокую скалу, обрывающуюся к морю. Скорее всего здесь была одна из стоянок финикийских или греческих мореходов, которая потом была освоена другими поселенцами. Как известно, торговля всегда была двигателем финикийской колонизации. Колонизация развивалась в остром соперничестве не только с греками, но и между самими финикийскими городами на территории Восточного Средиземноморья. Поэтому как в самой Финикии, так и в Северной Африке каждый город представлял собой крепость, причем предпочтение отдавалось морской крепости, построенной на острове или полуострове, отбитом от материка либо каналом, либо высокой крепостной стеной. В этом отношении образцовым городом считался Тир, основанный на небольшом скалистом островке, который в X столетии до нашей эры усилиями царя Хирама был несколько расширен искусственной насыпью. Тир считался неприступной крепостью. Однако Александр Македонский в 332 году до нашей эры захватил Тир, лишив его единственного преимущества перед большой сухопутной армией: солдаты Александра насыпали дамбу и, соединив остров с сушей, взяли его приступом.
Финикийцы при выборе колоний и строительстве в них крепостей строго следовали принципам сооружения своих основных городов, таких, как Библ, Тир и Сидон. На островках, например, располагались колония Мотия в Сицилии и город Гадир (Гадес) в Испании. На африканском берегу Столпов Мелькарта (финикийское название Гибралтарского пролива, имеющего еще греческое имя — Столпы Геракла и латинское — Геркулесовы Столпы) финикийцы построили город Абила. Следы финикийских сооружений найдены и на марокканском острове Магадор. В этом отношении выбор местоположения Карфагена был весьма удачным: он лежал в углу большого залива и фактически находился на полуострове.
Осмотр городов ливийского побережья подтверждает, что финикийцы и здесь при строительстве своих укреплений соблюдали все необходимые меры предосторожности. Например, Зурейк расположен на высокой скале, три склона которой круто обрываются в море и лишь один, восточный, полого спускается к песчаному пляжу. Здесь, на этом пологом склоне, также находились захоронения.
У финикийцев и у их наследников — карфагенян существовало два вида погребения: сожжение трупов и предание тела земле. Поэтому в финикийских и карфагенских некрополях находят и урны с пеплом, и саркофаги со скелетами, рассыпающимися в прах от прикосновения. До наступления нашей эры был распространен обычай трупосожжения, что связывают с греческим влиянием, а затем, после появления и укрепления христианства в Африке; особенно во II веке, преобладающим стало телозахоронение. Некрополь в Зурейке, по-моему, дает пример того, как постепенно его обитатели переходили от одного вида захоронения к другому.
Традиция захоронения в саркофагах была древнейшей в Финикии и отсюда перешла в финикийские колонии Северной Африки. Финикия славилась своим лесом — знаменитыми кедрами — важным предметом экспорта в безлесный Египет. Из этого же дерева делались и саркофаги, которые, разумеется, с учетом социального положения покойника покрывались искусной резьбой, приемы которой были перенесены и на камень. У простого финикийца это был просто прямоугольный ящик с крышкой, забитой гвоздями, с ручками из бронзы или железа. Может быть, именно поэтому здесь, в Зурейке, к наиболее частым находкам из бронзы относились разного размера кованые бронзовые гвозди. Ведь некрополь — кладбище, а саркофаг — тот же гроб, на изготовление которого и идут эти гвозди.
Олесь мечтал найти в Зурейке какую-нибудь статуэтку, которая сразу дала бы возможность датировать время захоронения. Но ему не повезло. Его увлечение археологией, чудачество этого повара, к сожалению, не нашло понимания. Сначала у него отняли предоставленную было автомашину, затем ему запретили подбирать черепки, чтобы «не осложнять отношений с ливийскими властями», потом выходить за пределы поселка. А жаль! Мне всегда казалось, что доброжелательное, уважительное отношение к увлеченному человеку, пусть нам непонятному, должно всегда преобладать в нашем обществе. Ведь это те самые чудаки, которые украшают мир!
КАРТИННАЯ ГАЛЕРЕЯ ВАДИ БАРДЖУЖ
Ранним мартовским утром мы выехали из Триполи в большое путешествие по Сахаре. Преодолев почти тысячу километров и проехав через несколько крупных городов, в том числе и Себху, уже под вечер мы прибыли в город Джерму.
От Себхи наша машина шла вдоль вади Хайят. Слева от дороги поднимаются невысокие черные скалы, иногда вплотную приближающиеся к шоссе. Справа, за финиковыми пальмами, в зыбком мареве видны светло-желтые холмы дюн песчаного массива. Это — уже упоминавшаяся «идехан». На языке туарегов «идей ен», от которого произошло арабское «идехан», означает «песчаная пустыня». Между скалами и песками не только проходит хорошая асфальтированная дорога, но и кипит жизнь, которую, находясь в Триполи, трудно было себе представить. Обработанная земля, разбитая на квадраты, обрамленные невысокими бордюрами, засажена кукурузой, африканским просом, овощами. По полям деловито снуют важные голуби, черные скворцы, серые воробьи. В отдельных местах скалы отступают от дороги, и взору открывается высокая стена эвкалиптов, акации и других деревьев. За этой живой стеной на поливных землях раскинулись поля пшеницы и кукурузы. Все это говорит о том, что в наше представление о нынешней Сахаре следует внести серьезные поправки.
Не доехав 5 километров до Джермы, мы остановились на отдых. Желание сфотографироваться на фоне дюн, подходящих здесь близко к шоссе, было так велико, что, загребая буквально килограммы чистого сахарского песка в башмаки, мы пошли искать наиболее удачную точку. Рядом было чье-то поле, где работал дизельный насос, подающий воду для орошения. Стук насоса и птичий гам, шедший из зарослей эвкалипта и пальм, слились в общий шум, далеко разносившийся вокруг. Возвращаясь назад, мы натолкнулись на полуразвалившийся колодец. Дно его было засыпано песком, завалено пустыми пакетами из-под молока и другим мусором.
Значит, до того как были пробурены артезианские скважины, здесь существовали колодцы, которые не только давали воду многочисленным караванам, но и позволяли заниматься земледелием. Наше немудреное предположение позднее подтвердили ливийцы в Триполи, которые сказали, что вади Хайят и следующее за ним вади Ираван были оживленными караванными тропами, известными еще в глубокой древности, причем на всем протяжении многокилометровой дороги были прорыты колодцы.
Еще 15 минут пути — и мы в Джерме. Рабочие турецкой строительной компании завершали дорогу, которая ведет к центру муниципалитета Убари. Мы остановились на территории, где расположилась болгарская организация «Булгаргеомин», которая ведет поиски воды в этом районе Сахары. Чувствуется, что эти люди знают, где искать. В центре небольшого лагеря сооружен плавательный бассейн с пресной водой, вокруг лагеря растут эвкалипты, мимозы, в цветах прячутся небольшие домики. И это в Сахаре!
В этих местах мы оказались не случайно. Интерес к древней цивилизации Африки невольно вызывает в памяти имя древнего народа — гарамантов. Помните описание их у Геродота?
В Национальном атласе Ливии, изданном в 1978 году в Триполи, помещена карта, составленная на основе древнеегипетских документов и посвященная периоду правления основателя XXII (Ливийской) династии, фараона Шешонка I (950–929 годы до нашей эры). В ней названы ливийски