ми.
Таким образом, среди наиболее частых персонажей галерей фигурируют представители африканской фауны — дикой и домашней. К первой можно отнести слонов, жирафов, носорогов, крокодилов, страусов, дроф, ко второй — зебу, овец, коз, ослов. Картины идут вперемежку, на разной высоте, без видимого порядка вплоть до небольшой расселины, которая разделяет вади на две части, причем нижняя часть вади не имеет рисунков, хотя плоских участков стены здесь не меньше, чем в верхней части. Я пытаюсь все-таки понять, почему галерея разместилась только в одной части вади. И вдруг понимаю, что именно там, где растет десяток невысоких деревьев, было самое удобное место для отдыха каравана — людей и верблюдов. И пока с животных снимали поклажу, разводили костры и готовили чай, один из караванщиков, взяв в руки черный камень, царапал на мягком известняке или контур слона либо домашнего животного, или же какие-то знаки.
Дело в том, что некоторые картины сопровождаются непонятными на первый взгляд знаками, которые при ближайшем рассмотрении оказываются буквами туарегского геометрического алфавита тифинаг. Точки, как бы служащие контуром различных фигур, квадрат, треугольник, окружности с точкой в середине и без нее, знак плюс, крест, параллельные линии и др. — все эти знаки в привязке к изображениям, видимо, несут какую-то информацию, интересную или важную для других караванщиков, идущих в гом же или противоположном направлении.
Осмотр картинной галереи окончен. Обратный путь домой, как обычно, занимает меньше времени. Мы едем другой дорогой, вдоль линии высоковольтных передач. У первой опоры встречаем полицейского, который мягко, больше для порядка, отчитывает нас за задержку, и мчимся дальше, поднимая клубы пыли, к шоссейной дороге. И вдруг Рони, наш караван-баши, предлагает посмотреть окаменелые деревья. Спускаемся с полотна дороги и упираемся в черный скалистый холм, в расщелинах которого лежит огромный, разбитый на куски ствол ископаемого дерева. На кусках видна фактура древесины, но это — камни, куски известковых соединений, крепкие, звенящие от удара друг о друга.
Как объясняют геологи, во влажный период, когда Сахара была покрыта лесами, эти деревья падали в вади или мелководные заливы моря и соленых озер и, пропитываясь перенасыщенными известковыми соединениями, превращались в каменные глыбы. Болгарские специалисты говорили, что в Сахаре, в некоторых вади и прилегающих к ним низких участках, они находили целые завалы таких окаменелых деревьев. Куски таких деревьев считаются самым желанным сахарским сувениром, однако их запрещают вывозить из Ливии.
К СОЛЕНОМУ ОЗЕРУ МАНДАРА
Короткое путешествие в вади Барджуж по каменистой и галечной пустыне и черным камням я не посчитал поездкой по Сахаре. В глазах европейца пустыня — это прежде всего желтый песок, дюны, пальмы, т. е. все то, что входит в его представление о пустыне. Наши болгарские друзья согласились удовлетворить мое желание увидеть ту Сахару, которая вызывает у меня жгучее любопытство. На этот раз в нашем распоряжении три вездехода, которые повезут нас к трем соленым озерам.
Со слов арабов я знал, что в пустыне, в районе города Убари, находятся три соленых озера и там живут люди, питающиеся красными рачками, вылавливаемыми из этих озер. Мой интерес к этому сообщению подогревается информацией немецкого журналиста Клауса Полькена, который писал: «До сих пор ничего не известно о происхождении народности дауда, насчитывающей несколько сот человек, живущих на берегах трех маленьких соленых озер на краю эрга Убари. Они подразделены на кланы, другой социальной дифференциации у них не существует. Обычаи и нравы дауда сильно отличаются от обычаев и нравов их соседей. Так, наиболее предпочтительная форма брака у дауда — женитьба между детьми братьев. Дауда оседлы, выращивают в небольшом количестве пальмы, разводят скот, однако питаются в основном рачками, которых женщины вылавливают в соленых озерах. Предполагают, что дауда — бывшие рабы, которые здесь осели и в соответствии с местными условиями создали свой собственный жизненный уклад»[38].
Все сходится: три соленых озера в пустыне, красные рачки, которыми питаются жители, Идехан-Убари. Ведь мы — в муниципалитете Убари, и административный центр того же названия находится в 15 минутах езды по дороге, ведущей в город Гат. Более того, палестинец, который работает переводчиком у болгарских специалистов, подтверждает, что жители района озер питаются красными рачками. Правда, форма брака меня не удивляет. Это обычный тип кузенного брака (в данном случае, если верить словам К. Полькена, — ортокузенный), характерный для мусульман всех стран.
Выезжаем из Джермы и вновь, как и во время поездки в вади Барджуж, останавливаемся у полицейского поста. Рони заходит к полицейским, объясняет им, куда мы едем и когда следует нас искать. На этот раз контрольное время нашего возвращения —12.00. Стало быть, дорога до трех озер не очень долгая.
Перед нами раскинулся огромный, до полнеба, холм девственно чистого золотистого песка. Прежде чем начать подъем, Рони приказывает уменьшить давление в шинах до 1,5 атмосферы, чтобы машины не зарывались в песок. Пока водители заняты подготовкой автомобилей, я обхожу наш караван и заглядываю через стекло в салоны «джипов», где вижу лишь большие термосы с холодной водой. И никаких припасов! Это уже второе точное свидетельство того, что мы к обеду вернемся на базу.
Пустыня производит на людей разное впечатление — все зависит от характера человека, его настроения, времени года и дня. Но все едины в том, что впечатление от обаяния этого огромного простора остается на всю жизнь как соприкосновение с чем-то бесконечным во времени и пространстве. Русский врач и путешественник А. В. Елисеев — о нем уже неоднократно говорилось в начале книги — считал, что пустыня самое большое впечатление производит на того, кто проведет «в ней лунную ночь, от заката солнца до утренней зари не смыкая очей… Чувство бесконечного охватит его полнее и сильнее, когда он всмотрится яркою лунною ночью в то беспредельное пространство, где утопают горизонты пустыни, озаренные серебристым светом, в ту трепещущую дымку лунного сияния, которым тогда пронизывается все вокруг. Прозрачный, как эфир, как самый свет, чистый воздух пустыни не загрязняется примесями, присущими атмосфере других пространств на земле; он стоит неподвижно, насквозь пронизанный сиянием, и придает блестящий колорит и безжизненным камням, и песку, и всей выжженной поверхности пустыни. Глаз уносится в беспредельную даль, в те светлые сферы, за которыми, кажется, нет ничего, кроме света, а за ним вольною птицею несется и сама мысль, не связанная представлениями о времени и пространстве»[39].
Путешествовать ночью по Сахаре нельзя, и все мысли о пустыне и ее безбрежных просторах Елисееву приходили на привалах. Нам же выбирать не приходится. Современные темпы жизни диктуют нам свои условия, к которым мы вынуждены подстраиваться.
И вот мы в пустыне. Каждая машина идет по своей колее. После ночи и слабой росы песок покрыт тонкой плотной корочкой, которая лопается под колесами, и если ехать друг за другом по одной и той же колее, то больше шансов застрять. Поэтому, развернувшись по фронту тремя машинами, мы идем на штурм Сахары. Едем быстро и, перевалив за первый гребень дюны, попадаем в песчаное море, которое гонит свои гигантские волны нам навстречу. От ощущения бескрайнего простора, белого солнца, блеклого, линялого неба захватывает дух. Но на эмоции нет времени, и, выйдя из машины на минутку полюбоваться видом Сахары, мы вновь устремляемся вперед.
По распадкам между песчаными дюнами мы разгоняемся для очередного рывка вперед. Один из таких рывков чуть не оканчивается катастрофой. Первая машина выскочила с разгону на гребень, который круто обрывается вниз. Если бы водитель не затормозил вовремя, машина определенно завалилась бы вниз, а вытащить ее оттуда практически невозможно. Мы сверху смотрим на дно зажатого высокими, почти отвесными стенами песчаного котлована, из которого трудно выбраться по сыпучему песку даже человеку, не говоря уже об автомашине.
Этот эпизод несколько сбивает лихачество наших водителей, и теперь они более осторожно выбирают дорогу между дюнами. Через полчаса быстрой езды на горизонте показались две одинокие пальмы и утоптанная автомашинами и людьми площадка. Скорее всего это небольшая станция для отдыха караванов. Живая пальма свидетельствует о том, что вода близка от поверхности. Наши водители заметно веселеют: значит, едем правильно и скоро будем на месте. Их настроение передается и всем остальным.
Переваливаем через очередной песчаный холм. Перед нами открывается уютный оазис, разумеется, с финиковыми пальмами. Еще несколько минут — и мы въезжаем в центр оазиса. Вокруг крошечной площади стоит несколько домов — школа, магазин и небольшая кофейня, где собираются местные жители.
Селение называется Мандара. Здесь, вокруг мелководного соленого озера, живет около 400 человек. Его зеркало свинцово блестит в нескольких десятках метров от нас, и мне не терпится увидеть этих красных рачков, которыми питаются местные жители.
В деревенской школе учатся 60 мальчиков и девочек. Дети — светлокожие, без примеси негроидной крови. Они аккуратно одеты. На них — платья, брюки, рубашки, в руках тяжелые сумки. Ребята с любопытством смотрят на иностранцев и своего учителя, который отвечает на наши вопросы. Вряд ли это потомки рабов, осевших в этом оазисе и создавших свой собственный уклад жизни. Учитель, он же директор школы, Али Мухаммед аль-Азхари рассказывает, что сейчас питьевая вода поступает из артезианской скважины, а раньше ее брали из колодцев. Нам обещают их показать. Над некоторыми домами видны телевизионные антенны, и Али подтверждает наше предположение: в деревне есть дизельный движок, который дает электричество по вечерам, а это позволяет смотреть телепередачи из Триполи и Алжира, причем из Алжира эти передачи принимаются лучше, чем из столицы страны.