и увешаны стеллажами с поделками младшеклассников.
- Вы к кому, девушка? — спросил ее чоповец.
- Скажите, а завуч или директор на месте? Мне бы хотелось с ними поговорить… я бывшая выпускница.
Охранник снял трубку внутреннего телефона.
- Антонина Николаевна, к вам выпускница бывшая пришла. Минутку… как ваша фамилия?
- Кутенкова Ирина.
- Кутенкова. Можно ей к вам пройти? Да, хорошо. Завуч на месте, она в учительской. Третий этаж, - большим пальцем он указал за плечо, в сторону лестницы.
- Спасибо, - кивнула Ира. Она и не надеялась кого-то застать в такое время. Поднимаясь на третий этаж, она представляла себе шумные толпы школьников, наполнявших рекреации и коридоры в те — какие же далекие — времена, когда она сама, в синей форме нового образца и в пионерском галстуке (чуть ли не единственная во всем классе Ира дисциплинированно носила галстук), стояла возле класса, перечитывая конспекты перед уроком, или болтая с подругами… или пытаясь уберечь свою сумку от хулиганящих ребят. И где-то, среди этой толпы, окруженная многочисленными друзьями, болтала с девчонками или кокетничала с ребятами Оля Селянчик. Она наслаждалась жизнью, не подозревая, что этой жизни осталось ей совсем немного. Уже через несколько дней закрытый гроб с телом Оли вынесут из подъезда. В тяжелом молчании, нарушаемом лишь рыданиями матери и отрывистыми репликами распорядителей с черными повязками на рукавах, его погрузят в заднюю дверь автобуса, в специальный отсек… Собравшаяся возле дома толпа еще долго не разойдется, обсуждая трагедию: «Такая молодая… жить бы еще и жить»… «Сама с крыши бросилась»… Ребят из школы отвезут на кладбище на четырех специально заказанных «Икарусах» - проститься с Олей хотели очень многие.
Дверь в учительскую была открыта.
- Здравствуйте, Антонина Николаевна, - сказала Ира, входя. — Не помешаю?
Завуч поднялась ей навстречу. Она заметно постарела.
- Здравствуй, Ирочка! Присаживайся. Что-то давно ты у нас не появлялась. Как дела?
- Ничего, спасибо.
- Где работаешь?
- В институте, где училась. Я диссертацию пишу.
- Вот здорово! — вроде бы обрадовалась завуч. — А я с кем из ваших ни говорила — все в бизнес пошли, в основном. Кое-кто и спиться успел, кстати. Усиевич в тюрьму сел — торговал наркотиками. А ты молодец, нечего сказать. О чем диссертация?
- По истории. Средние века.
- Замужем? Дети есть?
- Да, честно говоря, ни то, ни другое. Пока не получается. А у вас как дела?
- Работаем, Ирочка, как и всегда. Уже бы и на пенсию пора, да кто тут вместо меня будет. Из старого состава — я, директор, Крылова из канцелярии и Татьяна Анатольевна — ваша руководительница бывшая. Но она уже ушла.
- Жалко. Антонина Николаевна, - Ира помялась. — У меня к вам вопрос… такой, не совсем обычный, что ли.
- И какой же?
- Если честно, я даже не знаю, почему меня это интересует. Вы ведь помните Олю Селянчик?
Завуч нахмурилась.
- Да, помню. Красивая девочка была. Очень способная по-своему, - завуч интонацией выделила слово «по-своему».
- Антонина Николаевна, а за что у Оли были приводы?
Плотно сжав губы, завуч молча смотрела куда-то в окно. Потом она всё же ответила:
- Действительно, необычный вопрос. Тем более, сама не знаешь, зачем спрашиваешь… Ладно. Впервые ее забрали в пьяном виде — она, еще одна девчонка из другого района и трое ребят, на пару лет постарше, распивали вино в детском саду, ночью. Думаю, и не только вино у них там было… Когда приехала милиция, Селянчик уже на ногах не держалась, даже имя свое назвать не смогла. Словом, это первый был случай. Второй раз был связан с квартирной кражей. Двое из ПТУ полезли в квартиру, а Ольга возле подъезда караулила. Наряд вызвали соседи. Селянчик пыталась предупредить тех двоих, которые в квартире орудовали, и на этом ее поймали. Это привод номер два. В третий раз она попалась на торговле краденными вещами, но, поскольку ничего особенного у нее не было — пара наручных часов и дешевая куртка — отделалась она, можно сказать, легко. Подробностей, извини, не знаю, но после третьего раза ко мне мать ее приходила, упрашивала никому не рассказывать. Тогда мы вызвали Селянчик, и в присутствии матери директор устроила ей разнос. Ольга расплакалась, сказала, что больше ни за что так делать не будет, что не хотела… Почему-то я ей поверила.
- Поверили во что, Антонина Николаевна?
- Ну, скорее, в то, что она просто связалась с плохой компанией. Мы предупредили ее, что, если еще раз такое повторится, она попадет прямиком в колонию для несовершеннолетних. Не знаю, как бы всё повернулась дальше, если бы она не погибла…
- А смерть Ольги… я имею в виду — ее самоубийство… как-то расследовали?
- Расследовали? Да, конечно, да. Участковый, что ли, этим занимался… Никто ведь не видел, как она упала вниз — сама или кто-то ее столкнул. Но в милиции мне сказали — да, спрыгнула сама. Никаких признаков того, что ей в этом помогли. Вход на чердак был заперт на замок, но Селянчик, видимо, подобрала ключ.
- Зачем, Антонина Николаевна? Ведь она могла просто выйти на лоджию.
- Ну, этого я уж не знаю. Может быть, хотела обставить всё красиво, в кавычках, естественно. Да нет, Ирочка, дело в другом. Ты забыла, наверное — в том доме нет лоджии. Это обычная восьмиэтажка. Сходи посмотри, если уж так интересно.
Завуч говорила с раздражением в голосе; ей явно не нравилось, что бывшая выпускница явилась к ней с такими вопросами. Ире не хотелось больше задерживаться здесь, тем более, она услышала то, что ей было нужно. Испытывая неловкость, она попрощалась с завучем и вышла из учительской, едва успев посторониться, чтобы уступить дорогу несущейся ей навстречу толстой даме лет сорока.
- Здравствуйте, Алевтина Игоревна, - кивнула ей Ира.
***
- Родительница? — спросила запыхавшаяся секретарша — при ее комплекции подъем по лестнице стоил определенных усилий. — Что-то я ее не видела раньше.
- Да нет, выпускница. Кутенкова Ирина, из «Б».
- А-а-а… Ира-Не-От-Сего-Мира. Я ее не узнала.
- Да, изменилась.
- Точно-точно, помню. Первой краситься начала, классе еще в седьмом. И не научилась до сих пор. Маникюр — обхохочешься. А уж тогда над ней просто все угорали. Потом у нее это прошло. И чего она явилась? Конфет принесла хоть?
- Конфет не принесла. И вообще непонятно, зачем приходила. Про Селянчик ей, видите ли, спросить захотелось.
Крылова подняла выщипанные брови.
- Зачем?
- Да кто ее знает.
- Во, блин, - подумав, произнесла Крылова.
***
В среду на кафедре было тихо и спокойно. Ире казалось — даже слишком уж тихо, эта тишина по-прежнему действовала ей на нервы. Особенно когда в нее вторгались какие-нибудь звуки — из коридора или с улицы. Институт был еще более пустым, чем позавчера: двое неудачников сдали свои рефераты по новой истории, а маляры, похоже, просто не вышли на работу. На работу не вышла и Лариса. Доблестно прикрывавшая вчера Иринино отсутствие, сегодня она потребовала прикрыть ее саму. Она так ненатурально кашляла в трубку, что Ира поняла: белокурая красавица проводит время намного интереснее, чем пытается это представить. Лариса, кажется, вообще никогда и ничем не болела. Пришлось сидеть на ее месте целый день: в институт мог приехать декан, а ему очень не нравилось, если в приемной никто не дежурил на телефоне. Ира быстро смоталась в библиотеку и принесла оттуда потрепанную книгу, чтобы на досуге продолжить ее изучение. Но читала она не особо внимательно — не могла сосредоточиться. Ее страх, связанный с запертой и необитаемой квартирой номер тридцать, словно почувствовав, как она пытается объяснить себе его природу, изменил тактику и теперь изводил Иру постоянным внутренним беспокойством.
О возвращении домой Ира старалась не думать.
Если она и пыталась разобраться со своим страхом, пока что она действовала не совсем в том направлении. Само по себе копание в Ольгиных проблемах ничего ей не давало, также, как и вчерашний визит в школу. Попадания Ольги в детскую комнату милиции относились к восьмому классу, а о той кошмарной ловушке, в которую они угодили, наткнувшись в подъезде на только что обнаруженный труп, к тому времени перестала вспоминать даже Ира. Ольга же вообще не видела того, что пришлось увидеть Ире — ее поймали в самом низу пролета, откуда невозможно было разглядеть, как изуродовано мертвое тело. Так что ее переживания по этому поводу закончились гораздо быстрее, и потом она даже рассказывала об этом, как об увлекательном приключении.
Но что, если Ольга видела в подъезде что-то другое, пока бегала на седьмой этаж к Ириной маме?
А ведь это напрашивалось само собой.
Вот что пыталась сказать Оля своим пристальным, леденящим взглядом во вчерашнем дневном сне. На вопрос Иры, не встретила ли она кого-нибудь в подъезде, она не ответила ни «да», ни «нет». Но это во сне. А тогда, в реальности — действительно ли ее ответ был отрицательным? Оля сказала: «Я не… не, никого».
Она сказала это многозначительно.
Да, вот именно. За те шесть или семь минут, которые потребовались Оле, чтобы подняться на седьмой этаж, выпить воды, получить указание от мамы позвать Иру на обед, а затем спуститься вниз, она столкнулась с чем-то, что, очевидно, сильно ее напугало. Это могло быть что-то воображаемое, вроде неожиданно зашумевшего лифта или захлопнутой поблизости двери. А если нет?
Если нет, получается, Ольга хранила свою тайну до самой смерти. И ее сестра очень сильно ошибается, полагая, что Ольга не умела хранить тайны.
Несколько раз пролистав от начала до конца свою записную книжку, Ира нашла домашний телефон Наташи. На звонок ответила Наташина мать.
- Любовь Петровна? Здравствуйте, это Ира. Ира Кутенкова. Помните меня?
- А-а, Ириша. Помню, помню. Зашла бы в гости как-нибудь.
- Да всё времени нет, я бы с удовольствием.
- Олечке ведь тридцать два годика исполнилось недавно, - голос Любови Петровны дрогнул.