явола. И потом заботливо вскармливаем его. И этот дьявол становится со временем все прожорливее…
Серегин же несет в миры нечто прямо противоположное. По сути, мне выпала честь узнать человека, который воистину является МОИМ ГЕРОЕМ. Его идеи абсолютно созвучны с моими. То, что он собирается выстраивать на американском континенте, в целом соответствует моим представлениям об обществе будущего… Да только в нём будут говорить на русском языке. Да, этот факт задевал меня. Но в свете того, что мне пришлось понять и осмыслить за это время, я не мог не признать, что иначе быть никак не может.
До всех этих удивительных приключений я мало был знаком с русской культурой, хоть и побывал в шестидесятом году в Советском Союзе. Тот визит оставил у меня двоякое впечатление, и к тому же его смазал инцидент со сбитым над Уралом американским высотным самолетом-разведчиком. Наверное, я ничего не понял тогда в силу каких-то глубоко укоренившихся предубеждений…
Воображая себе будущее таким, каким я хотел бы его видеть, я сам не верил, что такое возможно. И вот теперь я понял главное отличие между нами и русскими: ОНИ ВЕРЯТ. Осознанно или нет, но они всегда стремятся к идеальному обществу справедливого равенства и распределения обязанностей в соответствии со способностями. И ещё они очень много думают о Душе… Что неразрывно связано с концепцией существования Бога.
Собственно, я был не то чтобы атеистом, но о Боге рассуждал с точки зрения философии. Странно было бы писать научную фантастику, будучи традиционно верующим. И вот, когда началось это моё приключение, я убедился, что многие мои представления о Боге были верными.
Когда-то мне довелось читать выкладки исследователей о том, что человеку никогда не снятся те лица, которых он не видел наяву. А теперь я знаю, что и наши фантазии — это не просто фантазии, а то, что потенциально возможно. То есть то, что существует. Существует в том не имеющем пределов мире, состоящем из множества миров, которым управляет Бог. И фантасты — те люди, которые смогли заглянуть «за край».
Америка забыла о Боге. Да-да, забыли с того момента, как первые переселенцы ступили на её землю. Вся вера превратилась в сплошное лицемерие. Мы молились и благодарили Господа, а потом шли с оружием освобождать эту землю от тех, кому она принадлежала. Мы не разбирали, кто из них праведник, а кто нет. Нам была неинтересна их культура. Мы тут должны были стать хозяевами! Мы не допускали мысли, что в чем-то неправы — и это стало основой нашего национального самосознания. И дьявол, глядя на это, радовался и потирал руки, предвкушая своё будущее безраздельное господство… Что ему каких-нибудь несколько веков? К началу третьего тысячелетия в нашем мире он прочно воцарился на троне и уже не скрывал своего лица…
Дьявол обольщал нас свободой. И мы стали поклоняться ей как божеству, сделали из неё культ. Мы поставили её в виде идола Гекаты над заливом, вложив в руки скрижаль с декларацией о человеческой гордыне…
Русские же никогда не забывали о Боге, и в этом и заключается отгадка их «загадочной души». И поэтому Он тоже о них не забывал. Что сделал бы Серегин без покровительства Свыше? Ничего. Ничего такого, что изменило бы судьбы целых миров! Значит, с самого начала Всевышний вел его этой тропой, раз от раза наделяя все новыми возможностями. Как там было сказано? «Господь читает в наших сердцах». Сердца этих русских всегда открыты Богу. В этих сердцах — та праведность, которую мы утратили. Мы утратили даже возможность впускать в сердца эту праведность! Нам и так было хорошо со своей свободой, заменившей все духовные устремления. Но свобода оказалась безобразной сумасшедшей ведьмой, кровожадной старой шлюхой, как назвал её Серегин, и её истинный лик я увидел лишь сейчас.
Наверное, в том, что именно мне позволили глубоко вникнуть в те идеи, что несет Серегин, был какой-то высший промысел. Теперь я вообще склонен искать этот промысел повсюду. Нужно научить своё сердце слышать… Когда оно обладает этим свойством, легче отличить Добро от Зла, чтобы сделать правильный выбор.
Собственно, я сказал бы, что мои взгляды на человека и общество имеют много общего с мировоззрением Серегина. Он тоже считает, что права в обществе должны быть у тех, кто готов за него умереть. Он тоже не склонен к лжегуманистическим заблуждениям. Он, как и мои герои, решает проблемы силой оружия, не вдаваясь в рефлексии. И умеет объединять вокруг себя не только людей-землян, пусть и из разных эпох, но и человекоподобных существ из далёких и странных миров! Вот уж это было для меня самым поразительным. Ведь я доказывал, что ЧУЖОЕ всегда останется чужим и чуждым, если не враждебным, никогда ЧУЖИЕ не станут рассуждать так, как мы. Я убеждал, что даже среди людей могут быть такие разногласия, что никакого объединения не может быть в принципе. Увы, я признаю, что в этом я ошибался. Я рассуждал таким образом именно потому, что был американцем… Мы были самым непримиримым народом. Мы не признавали никакого другого мировоззрения, кроме собственного. Более того — мы старались искоренить это чужое мировоззрение и насадить своё. Повсюду. Где только можно. Не гнушаясь никакими средствами. И дьявол, который питался этими идеями, рос и креп. В конце концов в Америке моего мира стало бы примерно так же, как в этом Царстве Света! Ибо ложный путь, каким бы извилистым он ни был, неизбежно приводит в одно и то же место, где все обращается в прах и тлен.
О, как силен страх перед русскими в моей Америке! Он похож на психоз. И этот психоз коснулся и меня. Когда я общался с Серегиным, то постоянно думал: знает ли он о том, что я построил ядерный бункер под своим домом? Эта мысль неприятно сверлила мой мозг, ибо теперь я смотрел на все другими глазами, и мне было бы неприятно, если бы кто-то из этих русских, с которыми я общаюсь, с насмешкой спросил: «Мистер Хайнлайн, вы всерьез считаете нас агрессивными дикарями, готовыми убивать невинных людей миллионами?»
Да, прежде я считал примерно так. Психоз нам насаждался намеренно. Нас учили ненавидеть. А ненависть — это и есть трансформированный страх. Как сражаться, не испытывая ненависти?
Но в Серегине ненависти нет. Он совсем не похож на типичного нашего американского героя — исполненного ярости, с горящим взглядом, карающего по своему усмотрению, не заботясь о том, что кто-то невинный может нечаянно пострадать при этом. Он другой. И все его люди на него похожи — я заметил это сразу. При этом они ему не поклоняются, не благоговеют. Он для них — Командир и Патрон, но не царь и не бог. Более того, принимая у неофита страшную встречную клятву, Серегин говорит: «Я — это ты, а ты — это я, вместе мы сила, а по отдельности мы ничто». В созданном им обществе не делят людей по сортам, не злословят, не предают и не бьют в спину. Так не могло бы получиться ни у одного американца. Наша гордыня отвращает нас от Бога. Но она же и объединяет, ибо все мы — индивидуалисты…
Серегин чрезвычайно умен и находчив, смел в своих решениях. Всегда готов выслушать полезный совет. Удивительно: приобретя могущество нечеловеческой сущности, он все же остается человеком. Моему американскому уму это непостижимо. Гордыня не свойственна ему ни в малейшей степени. И я уже начинаю догадываться, что, стоит ему хоть на малую долю утратить свои человеческие качества — такие, как порядочность, честность, ответственность, сострадание — и могущество будет отнято у него. Но это невозможно, потому что масса Верных, которым он обязан так же, как они обязаны ему, удерживает Серегина в рамках человечности. Причём все эти качества в нём неизменны, с чем бы ни приходилось ему иметь дело, и это для меня тоже непривычно.
Размышляя обо всём этом, я все больше убеждаюсь, что Америка никогда не имела Божьего покровительства. Потому что для нас никакого значения не имели все другие народы, зато нам всегда был необходим образ врага: если ты не такой как мы — то потенциальный враг, а если у тебя есть то, что нужно нам, то значит, ты враг вдвойне и втройне. Это касалось и стран, и народов. Врага боятся и ненавидят, и стремятся уничтожить, чтобы забрать себе его землю, богатства, содержимое недр и урожай с полей. Мы наделяли врага самыми чудовищными чертами, чтобы его легче было ненавидеть, а затем ограбить. Мы веками культивировали в себе это отношение к непохожим — к тем, кто думает не так, как мы, идет своей дорогой и не отдает нам свои богатства. И мы старались сделать так, чтобы не было никого сильнее нашей банды, чтобы она могла ограбить любого, у кого есть хоть что-то ценное. Но этому обязательно придёт конец. В нашем мире он пришёл прямо сейчас в образе Серегина, которому Богом поручено прекратить наши бесчинства. В других мирах конец придёт в виде окончательного разложения нашей Америки, после чего со всех сторон сразу же набегут желающие поплясать на наших костях, ибо есть за что. Увы, есть, как ни горько это сейчас осознавать…
Я непременно напишу об этом… Я постараюсь раскрыть глаза американцам. Я не хочу, чтобы наша Америка продолжала оставаться прибежищем дьявола; только он — тот единственный чужой, который истинный враг. Но пока я ещё не могу ничего писать. Идет переосмысление… И мне ещё многое предстоит увидеть.
Ах да, я снова стану молодым… О, эта вечная мечта человечества! Ведь я часто задумывался о том, как может чувствовать себя человек, имеющий разум старика, но молодое тело. Вернутся ли восторженность и ожидание новых открытий, что так свойственны юности? Не противоестественно ли будет вернуть то, что уже пройдено и пережито?
И всякий раз я приходил к выводу, что нет, это не будет противоестественно. Я и раньше догадывался, что человеку слишком мало отпущено — за эти семьдесят не успеваешь сполна насладиться жизнью и сделать все то, что хотелось. А ведь, если верить Библии, до Великого Потопа люди жили семьсот-восемьсот лет! Когда я это узнал, то как-то сразу поверил в это. И мне тогда показалось, что да, этого было бы вполне достаточно. И поэтому мне не терпелось испытать на себе новую жизнь в молодом теле. Тогда мы с Джинни наверстаем все, что упустили в силу того, что самые активны