— Ладно, герр Сергий, — махнул рукой Гитлер, ослабляя узел галстука и расстегивая воротник рубашки, — говорите, зачем пришли, и давайте как можно скорее покончим с этим делом, потому что в вашем присутствии мне становится нехорошо.
— Мне нужны все заключенные ваших концентрационных лагерей, — сказал я, — разве что за исключением гомосексуалистов и европейских политиканов, лобызавшихся с вами на Мюнхенской конференции — таким в моих владениях сразу же отрубают головы.
— Что? — удивленно спросил приободрившийся Гитлер. — Мы должны просто так отдать вам этих людей? Немцы в таком случае меня не поймут.
— Почему просто так, Адольф Алоизович? — удивился я. — Я всегда плачу за то, что мне нужно, если не беру это силой с трупа врага, но сейчас не тот случай. Ставки таковы: четыре унции звонкого металла за каждого взрослого и дееспособного человека, без различия пола и национальности, по две унции за ребёнка и унцию за старика. А ещё гарантирую, что эти люди никогда не вернутся в ваш мир, потому что они нужны мне для заселения пустующего владения, доставшегося мне после уничтожения владевшего этими землями демона. Господь отдал мне весь тот мир в ленное владение, но начинать свою деятельность мне требуется с самой пострадавшей его части. Во-первых, потому что сильнее всего во враче нуждается не здоровый, но больной, и, во-вторых именно там, на полностью разоренной земле, мне будет проще устроить жизнь по своему вкусу. В Основном Потоке Истории в результате устроенных вами безобразий в Европе погибло никак не меньше пятидесяти миллионов человек. Я изо всех сил стараюсь сократить эти потери, в том числе и таким экстравагантным способом.
— Ну хорошо! — вскричал Гитлер, — предложенные вами цены нас вполне устраивают. Теперь нужно договориться о практических деталях, но как это сделать, если я больше уже не могу находиться в вашем обществе и вот-вот потеряю сознание?
— Тогда вы на трое суток отпускаете с нами своего любимого ученика, договариваемся с ним, а потом он привозит к вам готовое соглашение, в котором все необходимые условия будут прописаны чёрными буквами на белой бумаге.
— Рейнхард, — страдальчески произнёс Гитлер, — иди вместе с этим человеком, нашим самым страшным врагом, и принеси мне то соглашение, о котором он говорит. Быть может, тогда он ещё на какое-то время отстанет от нашего рейха. А мне сейчас нужно отдохнуть…
Развернувшись, фюрер германской нации пошаркал к выходу, давая тем самым понять, что разговор закончен.
— Рейнхард, давай иди сюда, не задерживай меня, — сказал я и, узрев неприметную, как серенькая мышка, секретаршу-стенографистку, добавил: — И вы, девушка, тоже, бросайте свои записи и идите сюда. Сегодня вы видели невероятное, и это может стать причиной опасности для вашей жизни. И в то же время я не обижаю юных девиц, даже если прежде они служили моим врагам.
— Да, Марта, иди, — сказал Гейдрих, обернувшись. — У герра Сергия ты будешь в полной безопасности. Ему служат множество молоденьких девушек, и среди них немало таких же чистокровных ариек, как ты. Можно сказать, что это твой последний шанс.
После этих слов девушка вскочила из-за стола и быстрым шагом, почти бегом, бросилась догонять милягу Рейнхарда. Это дело в общих чертах было сделано, теперь требовалось утрясти детали.
пять минут спустя, там же, линкор планетарного подавления «Неумолимый», императорские апартаменты
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Едва закрылся портал в Вольфшанце, как я тут же открыл другой, в Тридесятое царство и, по принципу «подобное к подобному», переправил растерянную девицу Марту прямо в объятия лейтенанта Гретхен де Мезьер, которая теперь Маргарита Соколова. Я действительно ничего не имею против молоденьких девиц, даже если они прежде служили моим врагам. Покончив с этим делом, я развернулся к Гейдриху и сказал:
— Ну что, Рейнхард, поговорим?
— О чём вы хотите говорить, герр Сергий? — прикинулся дурачком любимый ученик Гитлера.
— О твоем любимом вожде и учителе и о том, как ему резко стало плохо в моем присутствии, — сказал я. — Обычные люди от одного моего вида сознания не теряют.
— Вы думаете, что наш фюрер, как это у вас говорят, оседлан демоном? — спросил Гейдрих.
— На просто оседланного ваш Адольф Алоизович не очень-то и похож, — ответил я. — Обычно им становится нехорошо только во время обряда экзорцизма, а я никаких действий в этом направлении не производил, да и проявившиеся симптомы нездоровья не совпадают. К тому же в тот момент, когда, назвав меня Божьим Посланцем, ваш вождь и учитель сказал о себе как о предводителе противной стороны, он имел в виду не Адольфа Гитлера как человека, а именно завладевшую его душой злую сущность. Или нет там уже вообще никакой души, и теперь вместо неё — только злое начало, истово ненавидящее все человечество в общем и германский народ в частности…
— Но постойте, герр Сергий, как же такое может быть, чтобы не было души? — удивился Гейдрих. — А как же тогда сознание, мышление и прочая свобода воли — как к добру, так и ко злу?
— Душа — это не более чем надстройка к сознанию дикого зверя, дарованная нам Творцом, — сказал я. — Некоторые спокойно обходятся и без души, считая её излишеством, потому что она не требуется для того, чтобы есть, пить и размножаться. Но некоторые, видимо пошли ещё дальше и заменили отсутствующую душу демоническим злым началом. Вот тут уже нет никакой свободы воли: сознание этого человека будет направлено только ко злу. Косвенно эту догадку подтверждает обращение вашего фюрера к немецким солдатам в канун нападения на Советский Союз, когда он заявил, что освобождает их от такой химеры как совесть. Для таких заявлений недостаточно простого бездушия, ибо пораженный им человек безразличен к окружающим, тут требуется активное стремление ко злу…
— В том мире, из которого происходит ваша супруга, в бытность советниками императора Михаила Александровича мы с Александром Васильевичем после воссоединения Австрии и Германии обращались к императору Вильгельму Второму по поводу одного его нового подданного, который грозил принести миру немало бед, — по-русски произнесла товарищ Антонова. — Кайзер перепоручил это дело своей тайной полиции, и та произвела всестороннее расследование со всей свойственной немецкой нации тщательностью и пунктуальностью, в ходе которого были опрошены бывшие школьные соученики подследственного и его случайные венские знакомые, а один из полицейских агентов, юноша, как говорят в Третьем Рейхе, стопроцентно арийской внешности, даже завязал с Гитлером довольно близкое знакомство. В результате произведенных действий германским коллегам удалось выяснить, что злобой на весь мир этот персонаж сочился с самого раннего детства, и это чувство никак не связано с его неудачами на художественном поприще. На встрече, состоявшейся на борту дальнего броненосного рейдера «Измаил» сразу послу успешного завершения Лондонской конференции, мы обсудили этот вопрос в узком кругу Посвященных, и вынесли решение, что жить господину Гитлеру, в общем-то, и незачем, оставив метод устранения на усмотрение германских коллег. И все, в той версии истории эта особь человечество своими завиральными идеями не беспокоила.
— Теперь кое-что понятно, — сказал я, — мы, конечно, могли предпринять своё расследование в мире нашего царя Михаила, но поскольку уважаемая Нина Викторовна считается источником очень высокой достоверности, то мы примем её сведения как рабочую гипотезу. Если Адольфа Гитлера осеменило чужеродной сущностью в самом раннем возрасте, то тогда его личность развивалась исключительно под влиянием злого начала. Не исключено, что там вообще нет ничего человеческого, а один лишь демон, причём не из высших, а, так сказать, средней руки…
— Вы, товарищ Серегин, лучше бы не производили отвлеченных рассуждений, а своими методами посмотрели, что там поделывает господин Гитлер, — с некоторой ехидцей сказал Александр Тамбовцев. — Быть может, он после встречи с вами уже и подох давно. Это нам рядом с вами радостно и сладко, а вот подобных личностей от ваших эманаций должно корежить, как тараканов от дихлофоса.
Ну, я и открыл просмотровое окно по метке ауры величайшего злодея в истории, после чего все увидели, как два здоровенных эсесовца из личной охраны волокут теряющего разумение фюрера германской нации под моросящим дождем из бункера для совещаний с генералами в бункер, где находятся его личные апартаменты. Сказать честно, на месте Адика я бы сурово наказал того дебила, который проектировал «Вольфшанце», не предусмотрев подземных переходов хотя бы между главными сооружениями, используемыми первым лицом. Такое было бы полезно и в смысле скрытности перемещения, и ради защиты заказчика от возможной непогоды. Впрочем, предполагаю, что мой умный совет этому величайшему из всех негодяев уже не потребуется: его самочувствие ухудшается прямо на глазах. Есть подозрение, что дотащив своего фюрера до места, телохранители с чистой совестью смогут класть его не на постель, а прямо в гроб. Воистину — ничего не сделал, только вошёл…
— Лилия, — как всегда в подобных случаях сказал я в пространство, — ты мне нужна!
Хлоп! — И мелкая божественность тут как тут.
— Кого тут нужно лечить, папочка? — привычно спросила она.
— Лечить никого не надо, нужна диагностика, причём дистанционная, через окно, — ответил я. — Вон, видишь того персонажа? Мне нужно знать, он ещё оклемается или ваш Харон уже дал ему своим веслом по голове?
Лилия бросила через портал только один беглый взгляд, и сморщилась как при виде протухший дохлятины.
— Папочка! — воскликнула она, — но это же не человек, а натуральный демон! Ничего человеческого в нём нет, одна лишь злоба и жажда всеобщего разрушения.
— Мне это известно, — ответил я, — но все равно требуется знать, продолжит это тело дышать и отправлять прочие физиологические надобности или же вместе с демоном упокоится в могиле.
— Ты, папочка, правильно сказал про «вместе», — подтвердила мелкая божественность. — Я не знаю, как такое получилось, но демон и человеческое тело стали неразделимы. При этом демон поврежден, и весьма существенно. Его энергетическая структура вскрыта и разомкнута, а потому он непрерывно теряет то, что можно было бы назвать жизненной энергией. А без демона не будет жизни и в человеческом теле. Сначала это будет просто бессознательное состояние, за ним придёт кома, а потом смерть. Другого исхода быть не может.