ожалуй все, встретимся в том же составе в обществе нового министра обороны после того, как хотя бы в общих чертах будут ясны полные последствия недавнего чрезвычайного происшествия.
Восемьсот девяносто восьмой день в мире Содома, поздний вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Терпения, Госпиталь, ванна с живой водой
Мамаша Молли, 30 полных лет от роду, восьмой месяц беременности
Спокойствие и уверенность ощутила мамаша Молли, когда выпила стакан удивительной воды, что дала ей странная девочка-доктор. Все тревожные мысли тут же покинули её, и она лишь с любопытством наблюдала, как подходят к доктору остальные женщины, и та их бегло осматривает, иногда прикасаясь к их телу своими пальчиками. Нет, мамаша Молли не была одурманена, и разум её был абсолютно ясен… Ясен и чист. Все мрачное, что нависало над ней, растворилось и исчезло. Сердце билось ровно, а тело было легким, как в молодости, даже несмотря на большой живот. Ей не думалось ни о прошлом, ни о будущем, словно кто-то сосредоточил её сознание на настоящем моменте. Ещё четыре женщины составили компанию стоявшей в сторонке мамаше Молли, после того, как каждая из них приняла стакан воды из рук маленькой целительницы и выпила его. Потом к ним присоединились ещё несколько групп женщин из других бараков, потом ещё и ещё…
И вот уже собралась довольно многочисленная толпа, около ста человек. Барачный дворик едва вмещал их, вместе с теми, кому предстояло остаться. И наконец девочка-доктор хлопнула в ладоши и, обращаясь к толпе отобранных женщин, звонко произнесла:
— А теперь мы отправляемся в Тридесятое царство — чудесный край, где у вас начнётся совершенно новая жизнь, полная радостей и приятных событий!
Она подошла к сотне отобранных, развернулась к ней спиной и резко развела руки в стороны. И тут же перед женщинами заколыхалось удивительное видение, словно окно в другой мир: площадь, вымощенная камнем, причудливые здания, и за ними, вдалеке, исполинские деревья, сливающиеся в ярко-зеленую полосу леса. Оттуда веял жаркий ветер, густо напоенный дивными ароматами. Затем окно приобрело вид широкой арки и, лишь миг поколебавшись, застыло, придав четкость видимому пейзажу, и лишь края его трепетали легкой белесоватой рябью.
Девочка-доктор шагнула в эту арку и, оказавшись по ту сторону, обернулась и поманила женщин рукой. И тут же они ринулись туда — в этот дивный мир, где все дышало неведомой им благодатью. Никто не толкался, не спешил, все шли бодрым шагом, не оглядываясь.
Очутившись в рядах первых на той стороне, мамаша Молли остановилась и посмотрела назад. Она могла видеть, как поток её товарок в полосатых платьях, словно ручей, вливается на эту площадь, заполняя её стуком своих сандалий на деревянной подошве. И вот, когда все они оказались здесь, арка заколыхалась и подернулась волнами, смазывая черты их родного мира… Затем приподнялась над землей и превратилась в круглое окно, которое стало стремительно сжиматься. И вот все исчезло.
Женщины молча озирались по сторонам, поводили носами, задирали головы, дивясь удивительно синему высокому небу с мазками облаков. Впечатления наполняли их словно пустой сосуд. Впечатления оседали в их душах, пробуждая что-то новое, неведомое, сладостное. Некоторые стали махать руками над головой, словно пытаясь потрогать этот непривычный воздух — такой густой и ароматный. Бескрайний простор ошеломлял их, видевших прежде лишь стены бараков и высокие заборы. И они вдыхали глубоко и с наслаждением, и расправлялись их плечи, и неосознанные улыбки расцветали на их лицах. Даже жесты их приобрели совершенно другой характер: они моргали, поводили плечами, потирали ладонь о ладонь, откидывали пятерней волосы со лба и встряхивали головой — словно пытаясь окончательно увериться, что все это им не чудится. Каждая из них как будто заново начала осознавать своё тело.
Мамаша Молли, набрав в легкие воздух и слегка задерживая дыхание, медленно провела рукой по лицу — сверху вниз. Ладонь её очертила подбородок и добралась до шеи — холод металла заставил её вздрогнуть. Ошейник… Она, как и все остальные женщины в лагере, носила его с четырнадцати лет не снимая. Она не знала, да никогда и не задумывалась, зачем он нужен. Маткам-воспроизводительницам даже не приходило в голову думать над подобными вещами. Это была данность. И они даже не замечали этих штук на своей шее. И только сейчас мамаша Молли вдруг ощутила, насколько лишний на ней этот ошейник, и это ощущение несказанно удивило её. Ей нестерпимо захотелось освободиться от этой крепкой полоски металла и подставить шею горячему вольному ветру… И она уцепилась за край ошейника кончиками пальцев и слегка потянула его — жест совершенно бессмысленный, так как металл был запаян накрепко. Мамаша Молли, как и прочие, догадывалась, что от этих ошейников можно освободиться только после смерти. Это очень легко было представить: как мясник легко сдергивает их с уже обезглавленной окровавленной шеи и складывает в кучку, после чего они, вероятно, снова идут в дело. И вот теперь, когда она знала, что смерть отменяется, этот ошейник уже не мог быть частью её тела. Он мешал ей. Он казался тяжелым, холодным, чуждым. Он закрывал от неё что-то важное, и при этом что-то не выпускал из неё…
Конечно, мамаша Молли не могла бы сформулировать эти мысли — все это возникало в ней на уровне чувств, каких-то невнятных колыханий разума. И она просто не могла убрать руку от ошейника, и все тянула и тянула его, причиняя себе боль. И тут она обратила внимание, что и все прочие женщины точно так же вцепились руками в свои ошейники…
— Лапочки мои, девочки-красавицы! — прозвучал вдруг знакомый звонкий и бодрый голосок девочки-доктора; она, улыбаясь и помахивая своими огромными очками, стояла перед ними, все в том же белом халатике и белой шапочке. — Сейчас вас всех освободят от этих мерзостных штук. Только — спокойствие! Потерпите немного! Давайте разделимся по двадцать человек, и каждой группой займется специалист, по очереди снимая эти больше не нужные вам украшения!
На площади началась деловитая суета. Пришли какие-то мужчины, и женщины, ещё не привыкшие к своей новой жизни, опасливо косились на них.
Мамаша Молли оказалась первой в своей группе, которая подошла к мужчине, державшему в руке странный инструмент. Мужчина был не менее странен: он не имел бороды, и лицо его было приветливым и добрым. По привычке трепеща, Молли слегка склонила перед ним голову. Он очень осторожно просунул под её ошейник холодную металлическую пластину, затем инструмент тонко зажужжал в его руке, и женщина ощутила легкую вибрацию. Это продолжалось всего несколько мгновений, затем мужчина издал удовлетворенный звук на непонятном языке и легким движением сдёрнул с неё уже разогнутый ошейник…
Когда Молли выпрямилась, потирая шею, её место возле мужчины уже заняла следующая. Остальные женщины нетерпеливо топтались, поглядывая на Молли с любопытством. А она, отойдя от толпы, пыталась понять, что изменилось. А изменилось ВСЕ. Краски стали ярче, запахи заиграли новыми нотами, а в доносящихся издали трелях неведомой птахи угадывалась какая-то прекрасная мелодия, на которую с жадностью отзывался разум женщины, наполняясь ликованием, радостью и… свободой. Молли смотрела на лица своих товарок, и будто бы видела их в первый раз. «Какие они все… непохожие друг на друга…», — ошеломленно думала она. Она вдруг обнаружила, что их волосы имеют разный оттенок, что у них разные фигуры, разный рост. Раньше её внимание не заострялось на таких деталях. Все они были просто массой — безликой, серой. И существовали они тоже как единый организм, не выходящий за свои пределы. Уходили в Небытие одни, приходили другие — этот организм оставался неизменен. А сейчас оказалось, что каждая — это отдельный мир! Молли смотрела на них на всех — и видела каждую в отдельности. Отмечала и открывала для себя каждую черточку тех, с кем жила бок о бок. И неважно, были это женщины из их барака или другие, незнакомые — они вдруг стали интересны Молли, и ей захотелось с каждой поговорить, к каждой прикоснуться…
Она и сама дивилась этим своим странным желаниям, ощущениям. Конечно же, это было связано с тем, что она освободилась от ошейника. Так, выходит, ВОТ ТАК они должны чувствовать? И с отчетливой ясностью к ней пришло горькое понимание: если бы не эти ошейники, то все могло бы быть по-другому… Те, кто заключал их в эти серебряные полоски, БОЯЛИСЬ ИХ.
И когда это окончательно закрепилось в сознании Молли, она почувствовала в себе СИЛУ. Эта сила билась в ней, искала выхода. Она вздымалась волнами, точно штормящее море. И вот волны постепенно улеглись, и осталась одна бескрайняя гладь. Океан силы наполнил Молли до краев. И ей хотелось что-то делать, но она не знала что. И она просто стояла на площади и наблюдала за тем, как бывшие матки, освобождаясь от ошейников, выпрямляются и, потирая шею, изумленно озираются по сторонам. Молли не то поняла, но почувствовала, что все они испытывают примерно то же самое, что и она.
В это время к ней подошла высокая женщина необычной наружности: глаза её были слегка раскосы, а уши заострены. Она жестами попросила Молли и тех её товарок, что освободились от ошейников следовать за собой, и повела их в одну из башен, что окружали площадь по периметру. И вскоре Молли первой оказалась в необычной комнате, в то время как остальные женщины, что пришли вместе с ней остались ждать снаружи. Провожатая тут же вышла, бесшумно притворив за собой дверь и Молли огляделась. Белый потолок, белые стены, светлая мебель непонятного назначения, стол и несколько стульев. Это место слегка напоминало кабинет доктора Митчелла, только тут не было тяжелой ауры ужаса и безнадежности.
Перед Молли стоял человек. Мужчина. Но это был очень необычный мужчина, и женщина смотрела на него во все глаза, пытаясь разгадать странность его облика. У него был довольно нежный овал лица, без малейших следов растительности. Он обладал невысоким ростом, но был в то же время довольно плечист. Одет он был в светло-бежевую рубаху и бурые брюки, хорошо облегавшие его довольно массивную фигуру. Его светло-зеленые глаза смотрели на Молли с доброжелательным интересом, и казалось, будто они подсвечены изнутри теплым светом. Это был первый мужчина, не вызвавший в