Голос её крепчал, сила и убежденность звучали в нём, и эти вибрации глубоко затрагивали души несчастных женщин, не видевших в своей жизни никакой отрады; души эти, чистые, не запятнанные пороком, открывались навстречу этим словам, и тянулись они к Молли, и доверяли ей, и верили ей — ведь была она одной из них, и вот, с ней произошли чудесные перемены… И каждая мечтала о такой перемене, и тоже хотела обрести эту силу и убежденность…
— Я не покину вас, дорогие сестры! — продолжала Молли свою речь. — Я люблю вас! И хочу, чтобы и вы познали любовь. Нет больше страха — так откройте же сердца свои для любви! Не глушите в себе его порывы. Любовью мы сделаем этот мир прекрасным. Я научу вас всему, что я узнала. И ещё я скажу вам: просто слушайте себя… И тогда вы почувствуете то, что всегда было в вас — самое прекрасное и светлое, которое невозможно уничтожить — оно вечно. Слушайте, говорю я вам!
И вся толпа замерла, и каждая начала прислушиваться к себе. И даже Ронга, подняв глаза к небесам, сосредоточенно слушала что-то внутри себя, и стремительно распрямлялась в ней какая-то пружина, выталкивая прочь то, что поколениями держалось под спудом — все тёмное, мрачное, безнадежное…
Дул прохладный ветерок, грело ласковое солнце, весело пестрели маргаритки на клумбах. Пятьсот беременных женщин стояли на утоптанном клочке земли, впервые направив свой взор в глубину собственной сущности — и, освобождаясь от гнета, сбрасывая ненужные оковы, расправляя белые крылья, души их устремлялись в головокружительный полет…
Они пробуждались.
11 мая 1918 года, вечер (время ужина), полоса отчуждения КВЖД, город Харбин, особняк управляющего КВЖД Д. Л. Хорвата
Камилла Альбертовна Хорват-Бенуа, дочь архитектора Альберта Бенуа, знатная благотворительница и даже пианистка
У Камиллы Альбертовны в доме всегда и во всём царил безупречный порядок. Малейшее отклонение от этого порядка выводило из равновесия её педантичную натуру. Она всегда строго следила, чтобы вещи стояли на своих местах, а еда подавалась в строго установленные для этого часы. Прислугу за оплошности она обычно в сердцах распекала, однако довольно быстро остывала. В общем-то она была добродушной женщиной, доброй христианкой. Ей нравилось ощущать свою нужность — семье, обществу. Стремление к благотворительности являлось её неотъемлемой чертой, да и в молитвах своих она никогда не забывала попросить у Господа благодати для всех сирых и убогих. Шестерых детей своих она обожала, и опекала несколько больше, чем это было необходимо, впрочем, не чрезмерно. Все её отпрыски сейчас пребывали в том периоде жизни, в каком юную душу требуется направлять, отсекая вредные виляния. Период этот бывает, когда дитя уже не ребёнок, но ещё и не взрослый человек — примерно от десяти и до двадцати лет. Камилла Альбертовна не была поборницей той идеи, что девочек нужно отдавать замуж пораньше. Она сама помнила себя восемнадцатилетней — ну сущий ребёнок.
Камилле Альбертовне недавно исполнилось сорок. Это была темноволосая женщина, слегка грузноватая, с карими глазами, невысокого роста. Она никогда не блистала красотой, но имела довольно приятную, располагающую к себе наружность. Она не была из тех кумушек, что любят поговорить ни о чём. Говорила она обычно мало, но порой увлекалась, и чаще всего случалось это в те моменты, когда она наставляла кого-то на путь истинный. Тогда её речь становилась витиеватой, полной ярких образов, с отсылками к Священному Писанию. Её дети, будучи замечены в каких-либо шалостях, порой тоже испытывали на себе всплески её красноречия — меж собой они называли это «маменька мораль читает». К счастью, дочери и сыновья Камиллы Альбертовны получились весьма удачными, чем эта почтенная мать семейства втайне гордилась: жили они меж собой дружно, без особых разногласий, характеры имели разные, но без буйств и взбрыков, как это порой случается даже в самых добропорядочных семьях. Муж у Камиллы Альбертовны был человек серьёзный, ответственный, строгий, впрочем, не особо вникающий в домашние дела. Но детей своих любил истово. Сыновья уже с малых лет равнялись на этого успешного человека, а дочери относились к отцу с нежностью, всякий раз ласкаясь и стараясь чем-то порадовать. Его работа была для него всем. Часто он задерживался, но к ужину всегда поспевал. Ужин — это было святое дело, и только крайне уважительная причина могла стать оправданием отсутствия кого-либо за столом. За ужином члены семьи обменивались новостями, делились своими радостями, планами, смеялись и шутили друг с другом. Камилла Альбертовна радовалась, глядя на эту идиллическую картину семейного счастья; щеки её румянились, и она даже иногда позволяла себе выпить рюмочку вишневой наливки.
Как чудесно начиналось это утро! Она съездила в церковь, а вернувшись, прошлась по саду, отдав распоряжение садовнику-китайцу Ю Су, чтобы подстриг кусты. Душу её полнилась благодатью, как это бывало всегда после посещения церкви. И ни малейшего предчувствия не было у Камиллы Альбертовны. Ни единого намека не дали ей Небеса, что отныне страшные перемены войдут в их размеренную, устоявшуюся жизнь…
Когда в ворота отчаянно стали звонить, Камилла Альбертовна досадливо поморщилась: кого это там принесла нелегкая в субботний день? И ведь как звонит-то заполошно, можно подумать, конец света начался!
За воротами стоял рыжий мальчишка в большом картузе и спрашивал барыню. Когда она подошла, мальчишка запыхавшимся голосом выпалил скороговоркой: «Барыня, велели передать: возле управления железной дороги нападение и стрельба! Есть раненые и убитые! Отряд полковника Орлова из пулеметов покрошили в фарш, казаки конвоя зарублены, адмирал Колчак обезглавлен, генерал Накасима ранен! Члены Правления тако же расстреляны!»
В глазах Камиллы Альбертовны потемнело.
— Что? Что ты говоришь? Стрельба? Какая стрельба? А Дмитрий Леонидович? Что с ним?
— Не знаю, барыня! — мальчишка шмыгнул носом. — Там такое! Такое! Что велено, я вам передал!
И он исчез, точно юркий стриж.
Камилла Альбертовна стояла, прислонившись к столбу ворот, чувствуя слабость и боль в груди. Ей не хватало воздуха. Повернув голову в сторону дома, она увидела, что к ней бегут старшие сын и дочь… Рядом, цокая языком, суетился Ю Су, что-то встревоженно лопоча.
— Мама, что? Что? — принялась тормошить её Анечка, в то время как Дима подставил ей плечо, чтобы увести в дом. На крыльцо высыпали остальные четверо её детей…
Когда её завели в дом и уложили на софу, она вдруг начала выть.
— Ой, беда, дети! Ой, беда какая!
— Да что случилось, маменька? — звонко воскликнула Душечка.
Все дети сгрудились вокруг неё, бледные и перепуганные.
— Ой, горе! Дмитрий Леонидович! Стрельба! Теракт в управлении! Ооой, беда, беда!
— Мама, да успокойся ты! — сказала Машенька, самая рассудительная. — Что случилось-то? Какой теракт? Что с папенькой?
— Не знаююю! — продолжала в истерике завывать Камилла Альбертовна. — О нём ничего не известно! Может быть, он убит! Ой, матерь пресвятая Богородица, спаси и помилуй, горе-то какое!
Дети впервые видели её в таком состоянии, и были изрядно растеряны. Их всегда спокойная, невозмутимая маменька сейчас была явно не в себе.
В дверях, тревожно переглядываясь, толпилась прислуга.
— Успокойся, мама! — сказала Маша. — Что ты раньше времени-то паникуешь? Может быть, папенька жив!
— Да, да, мама! — наперебой принялись успокаивать женщину остальные дети. — Никто же не сказал, что папенька убит! Надо же узнать сначала!
— Давайте просто позвоним в управление! — сказала Душечка. — И все узнаем! Лежи, мама, я сама позвоню!
Но управление не отвечало. И это было очень плохим знаком, отчего Камилла Альбертовна вновь начала причитать. И тогда Дима решительно сказал:
— Значит, так! Я сейчас сам съезжу туда и все узнаю!
И он решительно направился в прихожую.
— Да, да, — слабым голосом вслед ему сказала Камилла Альбертовна, — ты съезди, Димочка, разузнай!
Хлопнула дверь, и вскоре за окнами торопливо простучали конские копыта. Мать семейства была бледна, и грудь её тяжело вздымалась.
Маша бросила взгляд в сторону прислуги.
— Катя, принесли капли! — сказала она. — Поскорей!
Катя кивнула и исчезла, и через полминуты уже вернулась с хрустальной рюмочкой, наполненной наполовину прозрачной жидкостью.
Камилла Альбертовна выпила её, и вскоре стала успокаиваться. Младший сын, испытавший большое потрясение, приник к ней, и она гладила его по голове и говорила:
— Все, все, сынок, я уже в порядке. Сейчас Димочка вернётся и принесёт нам добрые вести… А может, и папеньку привезёт…
— Ну вот, маменька, так-то лучше! — улыбнулась Душечка. — А то напугала ты нас!
Через некоторое время Камилла Альбертовна поднялась с софы и принялась слоняться по дому в ожидании сына с хорошими новостями. И все это время она беспрестанно молилась, шевеля губами, и осеняла себя крестом. То и дело она подходила к окну, высматривая Дмитрия.
В доме царило нервозное ожидание. Прислуга старалась не попадаться на глаза. Никто не хотел думать о страшном. «Папенька жив, он вернётся», — убеждал себя каждый из детей Камиллы Альбертовны.
И вот Дмитрий вернулся, спрыгнул с коня и, бросив поводья слуге, торопливо зашагал по дорожке, ведущей от ворот. Мать сразу кинулась к дверям, чтобы встретить его. Остальные поспешили за ней.
— Ну что? Что? — обрушилось на Диму со всех сторон.
Мать подошла и, положив руки ему на грудь, заглянула в глаза.
— Димочка… Он жив?
Дмитрий вздохнул и поспешил успокоить мать:
— По крайней мере, не мертв.
— Что значит «по крайней мере?» — воскликнула Камилла Альбертовна. — Да расскажи уже толком!
— Да… Сейчас… Давайте пройдем в гостиную…
В гостиной они все расселись за столом, и Дмитрий принялся рассказывать:
— Я приехал, а там полный разгром. По словам сторонних очевидцев, которые ничуть не заинтересовали налетчиков, все произошло внезапно. Коляска с адмиралом уже подъезжала к площади, когда в воздухе появилось два десятка странных летательных аппаратов — они накинулись на выстроенные внизу войска подобно разъяренным осам. Главной их целью стал отряд полковника Орлова, и после обстрела из пулеметов крупного калибра от него остался только кровавый фарш, перемешанный с щебенкой от брусчатки. Скажу вам честно, хоронить там нечего, и опознать никого невозмож