ого и постсоциалистического хозяйствования, я рассказал своему гостю о семьдесят шестом годе, о своих детских впечатлениях в конце восьмидесятых и начале девяностых годов. Потом разговор перепрыгнул на Аквилонию и тамошние порядки с делением потребностей граждан на основные и дополнительные. Мол, если тебе больше четырнадцати лет, то за все вкусности и красивости ты должен отрабатывать своим трудом, а основные потребности: еда из общего котла, теплая и удобная одежда, а также медицинское обеспечение на равных основаниях предоставляются и руководителям государства, и рядовым труженикам, и тем, кто проходит Путем Искупления. Правда, есть один нюанс. Тех, кто не желает трудиться на общее благо, там без всякой пощады изгоняют в дикую местность с одним ножом и огнивом в руках.
Выслушав мои слова, самый старший из всех товарищей Сталиных подумал и сказал, что не понимает, почему столь радикально-коммунистическое общество за три года ещё не подверглось буржуазной эрозии, несмотря на то, что в большом количестве принимает людей со стороны. Не только аборигенов того времени, привыкших к таким коммунистическим отношениям, но и выходцев из рабовладельческих, феодальных и буржуазных времен.
— Все дело в том, — сказал я, — что с самого начала и по сей день вожди-основатели Аквилонии не сделали ни одного исключения из своих правил ни для кого. Даже когда грешна оказалась одна из основательниц, её в полном соответствии с законом списали в монашки и оплакали как мертвую. Закон суров, но он закон. В противном случае маленький очаг цивилизации на диких просторах неизбежно бы распался, а все его обитатели погибли.
На этом наш разговор завершился, потому что было уже поздно, то есть уже рано. Я лично проводил товарища Сталина в госпиталь и поручил заботам врачей. После экспресс-методов Лилии необходимо закрепление — хотя бы несколько часов сна в релаксирующей ванне. И иметь дело с этим человеком тогда будет гораздо проще.
Девятьсот восьмой день в мире Содома, восемь часов утра, Заброшенный город в Высоком Лесу, один из двухэтажных домов превращенных в общежитие для советского женского контингента
Варвара Николаевна Фирсова, 19 лет, беременная на 8 месяце
Жизнь моя до самого недавнего времени ничем не отличалась от жизни других таких же неудачниц: жизнь в новгородской глубинке, откуда, как со дна колодца, не видно белого света, пьющие родители, детдом, школа-восьмилетка, ПТУ, где меня с грехом пополам выучили на маляра-штукатура, распределение на стройку… в Ленинград, жизнь в общежитии. Несмотря на все жизненные невзгоды, я выросла статной и красивой, а моя пшеничная косой до пояса вызывала неизменное восхищение, как и яркие синие глаза. Уже в Ленинграде ко мне подходили эти… сутенеры, предлагали спать с иностранцами. Мол, за один вечер можно заиметь столько же, сколько я на своей стройке зарабатываю за месяц. Но я отказалась. Я считала себя приличной девушкой и хотела выйти замуж, как все. Кроме того, по нашей общаге ходили разговоры, что тех дур, что соглашаются на «легкие деньги», сначала несколько дней насилуют сутенеры, и только потом, когда они станут послушными, их подкладывают под разных пьяных фиников (финнов). А если будешь сопротивляться, то могут и порезать. Брр, ужас какой! Такого мне и близко было не надо…
А залетела я по-глупому. Вскружил голову мальчик-красавчик — дарил цветы, говорил ласковые слова, читал стихи (как оказалось, не свои), а когда добился своего, вдруг резко охладел. Ох и страдала же я… Ну а потом выяснилось, что нарвалась я на «вскрывателя». Есть в больших городах такая порода двуногих кобелей: они знакомятся с молоденькими провинциальными дурочками-девственницами, а потом ломают им девственность из спортивного интереса, соревнуясь между собой в количестве «вскрытых». И жаловаться было бесполезно — ведь я уже не малолетка, сама пришла к нему на квартиру, никто меня не тащил. К тому же семейка у Васьки-кобеля была не простая: папа с мамой — большие начальники, а дедушка — старый большевик, ещё Ленина помнит. Ну их, связываться с такими сволочами — себе дороже…
И не та у меня была главная беда, что я перестала быть девушкой, а та, что через пару месяцев после того случая я заболела. Мне было плохо, меня постоянно мутило, и я не понимала, что со мной. Прямо с работы меня отправили в больницу, и там установили, что я беременна. Вот это был шок и позор… Меня даже проработали на комсомольском собрании. Ну, не всерьез, а так, просто чтобы отчитаться, что по комсомольской линии меры ко мне за аморальное поведение приняты.
Ну а потом у меня начал расти живот… Работать становилось все труднее, но я тянула с уходом в декрет, сама не знаю почему. По закону уволить меня никак не могли: восемь недель оплачиваемого декретного отпуска до родов и столько же после — это, как говорится, выньте да положьте. Но потом начинались проблемы, потому что выйти на стройку, имея на руках двухмесячного спиногрыза, было невозможно. И дополнительный отпуск «до года» тоже не спасал положение: из общаги меня, положим, не попрут, но и платить тоже ничего не будут, поскольку этот дополнительный отпуск неоплачиваемый. Единственный выход — оставить ребёнка в роддоме, отказавшись от него после родов, и выходить на работу сразу после завершения декретного отпуска… Но до такой степени отчаяния я ещё не дошла.
И тут как-то вечером к нам в общежитие пришёл молодой человек «в штатском». Он щелкнул перед вахтершей красными корочками, и старая церберша чуть было не упала в обморок. Менты в нашу общагу приходили, было дело, и не раз, а вот представитель КГБ наше обиталище посетил впервые… Лейтенант Володя прошел в комендантскую и о чем-то пошушукался с Раисой Гавриловной, и сразу после этого на встречу с ним в ленинскую комнату по очереди стали вызывать некоторых девушек — в основном разных бедолаг, которым грозило увольнение и, соответственно, утрата временной прописки по лимиту. Мало у кого прегрешения тянули на увольнение по статье, но в случае конфликта с начальством оно, это самое начальство, может множеством способов вынудить строптивицу написать заявление по собственному желанию. Не все у нас тут сиротки, у которых ни кола, ни двора, есть просто девушки из деревень, для которых утрата временной прописки не станет жизненной катастрофой.
Одни девушки выходили из ленинской комнаты повеселевшие, другие задумчивые, третьи старались делать вид, что ничего особенного не произошло. Некоторые наши девки пытались подслушать, о чём говорят там внутри, ведь любопытство же разбирает, но, приложив ухо к замочной скважине, не слышали ровным счетом ничего…
И меня тоже, среди прочих неудачниц, пригласили на встречу с Володей. Бросив на меня проницательный взгляд, он жестом предложил мне садиться (ишь ты, какой вежливый), показал раскрытые «корочки», чтобы я смогла прочесть имя, фамилию и звание, потом потер пальцами металлический кружок вроде пятикопеечной монеты, приклеенный у него на виске, и тихим голосом сказал:
— Ну что, Варвара Николаевна, рассказывайте, как вы дошли до жизни такой…
— Что, и об этом тоже? — спросила я, указывая на свой живот.
— Об этом позже, — ответил мой собеседник, — сначала автобиографию.
Я пожала плечами и начала рассказывать, а мой собеседник смотрел на меня и все потирал пальцами ту штуку на виске. И вдруг он сказал:
— Все, Варя, хватит, довольно. Вы нам подходите.
Этот переход он официального «Варвара Николаевна» до домашнего «Варя» ошарашил меня не меньше всего прочего, и я чисто на автомате спросила:
— Для чего я вам подхожу, товарищ лейтенант? А то у меня что-то нет желания становиться героиней шпионского романа. Потолок побелить я умею, стену оштукатурить и наклеить обои тоже, а вот работать в вашей организации мне не хочется…
— Мы, собственно, проводим этот оргнабор не для себя, — сказал лейтенант Володя. — Вы о том, что произошло в Чили, что-нибудь слышали? Или о боевом космическом корабле, несколько дней назад совершим посадку в воды Пуцкого залива? Верховный главнокомандующий Четвертого Галактического Союза товарищ Серегин и генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Брежнев некоторое время назад подписали договор об совместной обороне, дружбе, союзе и взаимной помощи. Советский Союз на просторах галактики сражаться не может, зато американцы у себя по ту сторону океана притихли в испуге, ибо, пролетая над Германией, в ответ на обстрел зенитными ракетами галактический линкор перебил все горшки на тамошней американской кухне. И вот теперь товарищ Серегин в качестве ответной любезности попросил руководство Советского Союза завербовать ему сколько получится девушек с русским культурным кодом, членов ВЛКСМ, незамужних, и в то же время находящихся в таком положении, что им будет нечего терять, кроме своих цепей. Вот, собственно, и все, вы под эти требования подходите даже чуть более, чем на сто процентов.
— А как же это, товарищ лейтенант? — спросила я, указывая на свой живот.
— А это при соблюдении всех прочих требований не помеха, — ответил лейтенант Володя. — Мы дали бы вам добро, даже если бы вдобавок к тому, что в животе, за вашу юбку цеплялись ещё пара-тройка малышей. Товарищ Серегин просил не обращать на такие мелочи внимания, ибо у него есть должности, где больше подойдут беременные, а есть такие, где желательно использовать молодых мам. К сожалению, ничего больше вам сказать не могу, потому что и сам не знаю, а вы все узнаете уже на базе Галактического Союза. Ну что, Варя, вы согласны.
Я подумала, и согласилась. А что мне было терять в таком положении?
Местом сбора тех, кто прошел по конкурсу, товарищ лейтенант назначил автобусную остановку возле нашего общежития. Всего с нашей общаги набралось человек двадцать; кроме меня, беременная была только одна, Наташка Соколова с третьего этажа, остальные решились бросить все по другим обстоятельствам, или их животы были пока незаметны.
На следующий день, ровно в назначенный срок, в восемь утра, приехал ПАЗик с непрозрачными стеклами и доставил нас во внутренний двор какого-то здания. А там уже толпа таких же, как мы, ведь наша общага в Ленинграде далеко не единственная. При этом у некоторых девушек на руках тихо хнычущие и попискивающие свёртки, что означает, что этот самый товарищ Серегин и в самом деле берет к себе всех без разбора — и беременных, и с детьми, лишь бы подходили по тому самому нужному ему русскому культурному коду.