Он рассмеялся снова, над невероятностью ситуации — и ее, Гарриет, — и сказал:
— Выйдет он из отключки, и что тогда?
— Ну, он увидит меня, — сказала Гарриет и по их лицам поняла, что ведет себя глупо. — Ладно, что вы тогда посоветуете?
— Заверните его в пару одеял поверх смирительной рубашки, — сказала женщина.
— И гоните как черт! — добавил мужчина.
Трое постояли в молчании, глядя друг на друга долгими спокойными взглядами.
— Вот и попробуйте здесь поработать, — сказала девушка, кипя негодованием на судьбу. — Попробуйте. А я ухожу отсюда в конце месяца.
— И я тоже. Никто не выдерживает больше нескольких недель, — сказал мужчина.
— Все нормально, — сказала Гарриет, — я не собираюсь никому жаловаться.
— Вам надо подписать бумагу. Чтобы мы ни за что не отвечали, — сказал мужчина.
Но они долго не могли отыскать бланк. Наконец после долгой возни в шкафу достали полоску бумаги, отпечатанную на ротапринте много лет назад, в которой говорилось, что Гарриет освобождает учреждение от всякой ответственности.
И вот она взяла Бена на руки, в первый раз дотронулась до него. Он был холодный, как мертвец. И тяжестью лежал в ее руках; тут она поняла выражение «мертвый вес».
Она вышла в коридор со словами:
— Я больше не пойду через ту палату.
— Да и кто вас за это осудит? — устало-ехидно сказал мужчина.
Он принес ворох одеял, и в два они завернули Бена, отнесли в машину, положили на заднее сиденье и сверху укрыли еще одеялами. Только лицо осталось на виду.
Гарриет стояла у машины с двумя санитарами. Они едва видели друг друга. Не считая габаритов машины и огней в доме, было темно. Под ногами хлюпала вода. Молодой человек вынул из кармана халата пластиковую упаковку со шприцем, парой игл и несколькими ампулами.
— Возьмите-ка, — сказал он Гарриет. Та помедлила, и девушка сказала:
— Миссис Ловатт, кажется, вы не понимаете…
Гарриет кивнула, взяла упаковку и села в машину.
— В день можно давать только четыре дозы, не больше, — сказал мужчина.
Уже готовясь отпустить педаль сцепления, Гарриет спросила:
— Скажите, как вы думаете, сколько бы он еще протянул?
Их лица были двумя белыми заплатками на сумраке, но Гарриет увидела, как мужчина покачал головой и отвернулся. Раздался голос девушки:
— Никто из них не живет долго. Но этот… он очень сильный. Самый сильный из всех, никто из нас такого не видел.
— Значит, он протянул бы дольше?
— Нет, — ответил мужчина. — Совсем не так. Оттого, что он настолько силен, он все время сопротивляется, так что приходится вводить ему большую дозу. А это убивает.
— Ладно, — сказала Гарриет. — Что ж, спасибо вам обоим.
Они стояли и смотрели, как Гарриет отъезжает, но почти сразу растворились в мокрой темноте. Сворачивая с дорожки, Гарриет увидела их на тускло освещенном крыльце — они будто жались друг к другу и не хотели входить.
Гарриет ехала как можно быстрее сквозь зимний дождь, избегая больших дорог, не выпуская из виду ворох одеял за спиной. Примерно на середине пути она увидела, что одеяла ожили и заколыхались, Бен очнулся с воплем ярости и забился, сполз на пол и начал визжать — не тем тонким механическим визгом, какой Гарриет слышала в больнице, а визгом ужаса, от которого внутри у Гарриет все содрогнулось. Она терпела полчаса, ощущая, как удары сотрясают всю машину. Высматривала обочину, где не было бы других машин, и вот увидела такую, остановилась и, не глуша мотор, вынула шприц. Она умела им пользоваться — приходилось, когда чем-нибудь болели другие дети. Разломила ампулу, на которой не было никакого названия, и наполнила шприц. Перегнулась через спинку сиденья. Бен, голый, если не считать смирительной рубашки, и синий от холода, тужился, бился и вопил. Его глаза, направленные на Гарриет, горели ненавистью, Бен ее не узнал — так ей показалось. Развязать путы она не осмелилась. Колоть рядом с шеей ей было страшно. Наконец удалось схватить и удержать щиколотку, она воткнула иглу в нижнюю часть икры и подождала, пока Бен не обмяк: прошло всего несколько секунд. Что это за вещество?
Гарриет снова уложила Бена на заднее сиденье под одеяла и пустилась к дому по главной трассе. Она приехала около восьми. Дети сейчас должны сидеть вокруг кухонного стола. Дэвид с ними: он не собирался сегодня на работу.
С Беном в виде вороха тряпок на руках — лицо его было прикрыто — Гарриет вошла в гостиную и поглядела через перегородку туда, где за большим столом сидела вся семья. Люк. Хелен. Джейн. Маленький Пол. И Дэвид, с неподвижным и сердитым лицом. И очень усталый.
Она сказала:
— Его там убивали.
И поняла, что Дэвид не простит ей того, что она сказала это при детях. Было заметно, что они испугались.
Гарриет поднялась прямо в большую спальню и через нее прошла в «комнату малыша», где положила Бена на кровать. Он уже приходил в себя. И скоро началось: борьба, корчи и визг. Он опять оказался на полу, катался по полу и снова извивался, гнулся, бился, а глаза его были сама ненависть.
Снять смирительную рубашку было нельзя.
Гарриет спустилась на кухню, взяла молока и печенья; вся семья сидела и смотрела на нее в полном молчании.
От воплей и содроганий Бена трясся весь дом.
— Сейчас полиция приедет, — сказал Дэвид.
— Побудь с ними, — распорядилась Гарриет и понесла еду наверх.
Бен, увидев, что у нее в руках, смолк и стих, глаза стали алчными. Гарриет подняла его, как мумию, поднесла к губам чашку с молоком, и Бен едва не захлебнулся, заглатывая: он умирал от голода. Гарриет кормила его кусочками печенья, держа пальцы подальше от его зубов. Когда все, что она принесла, закончилось, Бен опять начал реветь и биться. Гарриет сделала ему еще укол.
Дети сидели перед телевизором, но не смотрели на экран. Джейн и Пол плакали. Дэвид сидел у стола, подперев голову руками. Гарриет сказала тихо, чтобы услышал только он:
— Ладно, я преступница. Но там его убивали.
Дэвид не пошевелился. Она встала у него за спиной. Не хотела видеть его лица.
— Он бы умер через несколько месяцев, — сказала она. — А может, и недель.
Молчание. Наконец Гарриет обернулась. Она не могла смотреть на Дэвида. Он выглядел больным, но это не болезнь…
Она сказала:
— Я бы этого не перенесла.
Дэвид медленно произнес:
— Я думал, это и было задумано.
Гарриет закричала:
— Да, но ты не видел этого, ты не видел!..
— Я старался не увидеть, — сказал Дэвид. — А что, по-твоему, еще могло произойти? Ты думала, его там сделают полноценным членом общества и все будет славно?
Дэвид ерничал, но это потому, что у него стоял ком в горле.
Наконец они посмотрели друг на друга — долго, твердо, зная друг о друге все. Гарриет подумала: ладно, он прав, а я нет. Но так вышло.
И сказала вслух:
— Ладно, уже сделано.
— Вот-вот, это mot juste.[2]
Она села рядом с детьми на диван. И увидела, что у всех заплаканные лица. Она не могла дотронуться до них, чтобы утешить, потому что это из-за нее они плакали.
Когда она наконец сказала: «Спать», дети поднялись все разом и вышли, не глядя на нее.
Она принесла в большую спальню запас подходящей еды для Бена. Дэвид перетащил свои вещи в другую комнату.
Когда под утро Бен проснулся и начал вопить, она покормила его и уколола.
Детей, как всегда, накормила завтраком, стараясь вести себя обычно. Они тоже старались. О Бене никто не вспоминал.
Когда спустился Дэвид, она попросила:
— Отвези их в школу, пожалуйста.
В доме остались только она и Бен. Когда он очнулся, Гарриет покормила его, но не стала колоть. Он вопил и бился, но, как ей показалось, гораздо слабее.
В момент передышки, когда он вроде бы выбился из сил, Гарриет сказала:
— Бен, ты дома, ты не там.
Он слушал.
— Если ты перестанешь так шуметь, я освобожу тебя из этой штуки, в которую тебя засунули.
Но почти сразу он опять начал вырываться. Сквозь визг Бена Гарриет услышала голоса и вышла к лестнице. Дэвид не поехал на работу, он остался дома помогать ей. Внизу стояли две молодые женщины-полицейские, и Дэвид им что-то говорил. Скоро они ушли.
Что Дэвид им сказал? Она не стала спрашивать.
К тому времени, когда дети должны были вернуться домой, она сказала Бену:
— Теперь я хочу, чтобы ты вел себя тихо, Бен. Сейчас придут остальные дети, и ты напугаешь их, если будешь так орать.
Он стих: это было изнеможение.
Он лежал на полу, уже измазанном экскрементами. Гарриет отнесла его в ванную, распутала, посадила в ванну и помыла, и увидела, что он дрожит от ужаса: когда его мыли в той больнице, он не всегда был без сознания. Она перенесла его обратно в кровать и сказала:
— Если ты опять начнешь, я надену на тебя ту рубашку.
Он заскрежетал зубами, глаза вспыхнули. Но все же он боялся. Гарриет поняла, что управлять им придется через страх.
Она прибралась в комнате, пока Бен лежал, шевеля руками, как будто забыв, как ими пользоваться. В той полотняной тюрьме он, видимо, пребывал все время после того, как оказался в больнице.
Потом он сел на корточки в постели, двигая руками и оглядывая комнату и, наконец, узнавая и дом, и Гарриет.
— Открой дверь, — сказал он.
— Нет, — ответила она. — Сначала я должна убедиться, что ты будешь хорошо себя вести.
Он завелся было снова, но Гарриет закричала:
— Бен, я сказала! Будешь орать и визжать, я тебя свяжу!
Он сдержался. Гарриет подала ему бутерброды, которые он, давясь, заталкивал в рот.
Он позабыл все те основные человеческие привычки, научить его которым стоило такого труда.
Пока он ел, Гарриет тихо говорила:
— Теперь послушай меня, Бен. Ты должен слушаться. Если ты будешь хорошо себя вести, тебя не обидят. Ты должен есть, как положено. Ты должен ходить на горшок или в туалет. И не должен вопить и драться.