Он энергично кивнул и, откатившись в кресле назад, велел Фриман продолжать. Выбитая из колеи моим неожиданным ходом, она попросила у судьи несколько минут, чтобы собраться с мыслями и найти в своих бумагах место, откуда следует продолжить допрос, после чего подняла наконец голову и посмотрела на свидетельницу.
— Итак, доктор Стенли, кровь с молотка не была единственным образцом, который вам довелось исследовать в ходе этого дела, верно?
— Верно. Нам также передали отдельный образец крови, найденной на туфле, как я понимаю, в жилище обвиняемой. Точнее, в гараже, если не ошибаюсь. Мы определили…
— Ваша честь, — перебил ее я, вставая с места, — обвинение снова заявляет о согласии.
На сей раз мое заявление было встречено гробовой тишиной в зале. Ни малейшего шепотка не доносилось со зрительских мест, судебный пристав прекратил говорить по телефону, прикрывая рот ладонью, пальцы стенографистки замерли над стенотипом. Наступила полная тишина.
Судья, опершись подбородком о сцепленные ладони, сидел довольно долго молча, потом, махнув обеими руками, подозвал нас к себе:
— Прошу подойти.
Мы с Фриман встали рядом перед судейской скамьей, и судья зашептал:
— Мистер Холлер, прежде чем вы вошли в мой зал, мне была известна ваша репутация, далеко не из единичного источника я знал, что вы чертовски хороший юрист и никогда не сдающийся защитник. Тем не менее хочу спросить: отдаете ли вы себе отчет в своих действиях? Вы заранее признаете правоту обвинения в том, что на туфле вашей клиентки найдена кровь жертвы? Вы уверены, что поступаете правильно, мистер Холлер?
Я кивнул в знак понимания того, что у него могли возникнуть основания усомниться в моей адвокатской стратегии, и сказал:
— Судья, мы сами провели аналогичные анализы и пришли к тем же результатам. Наука не лжет, и защита не имеет намерения вводить в заблуждение суд или присяжных. Если судебный процесс есть поиск истины, то не будем препятствовать истине выйти наружу. Защита осознанно заявляет о своем согласии с результатами анализов. Позднее мы докажем, что кровь была искусственно перенесена на туфлю. В этом состоит важнейшая истина, а не в том, принадлежит кровь жертве или не принадлежит. Мы признаем, что она ей принадлежит, и готовы двигаться дальше.
— Ваша честь, можно мне высказаться? — вступила Фриман.
— Прошу вас, мисс Фриман.
— Штат возражает против стипуляции.
Она наконец просекла мое намерение. Судья чрезвычайно удивился:
— Не понимаю, мисс Фриман. Вы получили то, что хотели: кровь жертвы на туфле обвиняемой.
— Ваша честь, доктор Стенли — моя последняя свидетельница. Адвокат хочет сорвать обвинению финал, лишив меня возможности представить доказательство так, как я это задумала. Показания этой свидетельницы сокрушительны для защиты, и он просто хочет смазать в глазах присяжных тот эффект, который они должны произвести. Но стипуляция, как известно, допускается только с согласия обеих сторон. Я совершила ошибку, согласившись на стипуляцию по поводу молотка, но на сей раз я ее не допущу. Штат протестует против стипуляции относительно крови на туфле.
Однако судья был непреклонен и не собирался упускать возможность сэкономить полдня рабочего времени.
— Советник, вы должны понимать, что суд вправе отклонить ваш протест в целях экономии времени. Мне бы не хотелось прибегать к подобной мере.
Он давал ей понять, что лучше не идти против него и принять стипуляцию.
— Простите, ваша честь, но штат тем не менее протестует.
— Отклонено. Можете возвращаться на свои места.
Дальше все развивалось по той же схеме, как и в случае с молотком: судья разъяснил присяжным смысл стипуляции и заверил, что к началу окончательного обсуждения вердикта они получат письменный документ с описанием улики и констатацией факта, с которым защита выразила согласие. Я благополучно сорвал прокурорское крещендо. Вместо того чтобы покинуть зал суда под бравурный барабанный бой, с начертанными на транспарантах словами: «Она это сделала! Она это сделала! Она это сделала!» — обвинение завершало представление доказательств под собственное жалобное хныканье. Фриман кипела от гнева. Она прекрасно отдавала себе отчет, насколько важен победный финал, наступающий в конце постепенного и неуклонного наращивания звука. Нельзя десять минут слушать «Болеро», а потом, когда до кульминации остается еще всего только две, внезапно выключить запись.
Дело было не только в том, что, обрубив хвост ее делу, я нанес ему болезненный урон, но и в том, что эффектно превратил последнюю свидетельницу обвинения в первую свидетельницу защиты. Прибегнув к стипуляции, я представил дело так, что результаты анализов ДНК стали краеугольными камнями моей защитной стратегии. И Фриман ничего не могла с этим поделать. Она выдала все, больше у нее ничего не осталось. Отпустив свидетельницу, она села за стол и стала просматривать свои записи, возможно, размышляя, не вызвать ли снова Керлена или Лонгстрет, чтобы закруглить свой тур, дав возможность детективам подвести окончательный итог, еще раз собрав воедино все улики, но это было рискованно. Прежде она заранее репетировала с ними их показания, на этот раз нужно было бы действовать спонтанно.
— Мисс Фриман? — окликнул ее наконец судья. — У вас есть еще свидетели?
Фриман обвела взглядом присяжных. Ей нужно было убедиться, что она получит нужный вердикт. Что из того, что доказательства обвинения не были представлены в полном соответствии с сочиненной ею хореографией? Доказательства остаются доказательствами, и они занесены в протокол. Кровь жертвы на молотке и туфле обвиняемой. Этого более чем достаточно. Вердикт уже у нее в кармане.
Она медленно встала, не сводя глаз с присяжных, потом повернулась и обратилась к судье:
— Ваша честь, народ завершил представление доказательств.
Это был торжественный момент, и зал снова замер в мертвой тишине, которая на сей раз длилась не меньше минуты.
— Очень хорошо, — наконец произнес судья. — Думаю, никто из нас не ожидал, что удастся достичь конечной точки так скоро. Мистер Холлер, вы готовы начать представление дела стороной защиты?
Я встал:
— Да, ваша честь, защита готова.
Судья кивнул. Похоже, он до сих пор не оправился от шока, вызванного решением защиты признать улику, указывающую на то, что на туфле обвиняемой найдена кровь жертвы.
— Тогда мы отправимся на перерыв немного раньше срока, — сказал он. — А когда вернемся, приступим к этапу защиты.
Часть четвертаяПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Если тактика защиты на последних стадиях прокурорского представления дела чрезвычайно всех удивила, то, с точки зрения несведущего наблюдателя, ее первый шаг на пути собственного изложения материалов оказался ничуть не менее ошарашивающим и даже вызывающим сомнения в компетентности адвоката. Когда после перерыва все снова заняли свои места, я вышел на трибуну и огорошил суд еще одним «Что за черт?».
— Защита вызывает обвиняемую Лайзу Треммел.
Судье пришлось призвать присутствовавших к тишине, когда моя клиентка шла к свидетельскому боксу, потому что по залу прокатился гул перешептываний и возгласов. Удивительным было уже само по себе то, что она выступит свидетельницей по собственному делу. А уж то, что она будет выступать первой, и вовсе шокировало. Общепринятое мнение состоит в том, что адвокаты защиты не любят выставлять своих клиентов в качестве свидетелей. Считается, что в этом случае риск непропорционален шансу на успех. Никогда нельзя заранее знать наверняка, что скажет твой клиент, поскольку ты никогда до конца не веришь тому, что он говорил тебе прежде. А быть пойманным хоть раз на лжи, произнесенной под присягой перед лицом двенадцати человек, призванных решить вопрос о твоей виновности или невиновности, равнозначно катастрофе.
Но в нынешнем деле все было иначе. Лайза Треммел никогда не колебалась, заявляя о своей невиновности. Она ни разу не попыталась увильнуть от прямого ответа, когда речь заходила об уликах против нее. И она никогда даже отдаленно не допускала мысли ни о каком соглашении. Учитывая все это, а также в свете открывшейся связи между Гербом Дэлом и Луисом Оппарицио я несколько изменил свое мнение о ней по сравнению с моментом начала суда. Она настаивала на том, чтобы лично заявить присяжным о своей невиновности, и накануне вечером мне пришло в голову, что нужно дать ей такую возможность при первом удобном случае, то есть она должна стать моим первым свидетелем.
Произнося клятву, обвиняемая едва заметно улыбалась. Кому-то эта улыбка могла показаться неуместной. Поэтому, как только она уселась на место, и ее имя было занесено в протокол, я сразу же спросил:
— Лайза, я заметил, что, произнося клятву говорить только правду, вы слегка улыбались. Почему вы улыбались?
— Ой, знаете, это нервы. И облегчение.
— Облегчение?
— Да, облегчение. Наконец-то у меня появилась возможность высказаться. Сказать правду.
Неплохое начало. Я быстро провел ее через стандартный перечень вопросов: кто она, чем зарабатывала на жизнь, каково ее семейное положение, а также коснулся вопроса о состоянии дел с ее правом собственности на дом.
— Вы знали жертву этого чудовищного преступления, Митчелла Бондуранта?
— Знала ли я его? Нет. Знала ли я о нем? Да.
— Что вы имеете в виду?
— Дело в том, что в последний год или около того, когда у меня начались неприятности с выплатой ипотеки, я видела его. Раза два я ходила в банк, чтобы обсудить с ним мое дело. Меня ни разу к нему не допустили, но я видела его. Внутренняя стена его кабинета сплошь состоит из стекла. Похоже на насмешку: я могла его видеть, но не могла с ним поговорить.
Я украдкой взглянул на присяжных. Не то чтобы кто-то из них сочувственно кивнул, но Лайзин ответ и картинка, нарисованная моей клиенткой, явно произвели нужное впечатление: банкир, отгородившийся стеклянной стеной от обездоленных и бесправных.