— Да, сэр, участвую.
— Мистер Оппарицио, составил ли ваш личный доход от продажи АЛОФТа шестьдесят один миллион долларов, как сказано в репортаже «Уолл-стрит джорнал»?
— Нет, это они неправильно написали.
— Как так?
— Мне причитается такая сумма, но я не получил ее сразу.
— Вы получаете ее в рассрочку?
— Что-то в этом роде, но я не вижу, какое отношение все это имеет к тому, кто убил мистера Бондуранта, мистер Холлер. Зачем я здесь? Я никоим образом не… Ваша честь?
— Подождите минутку, мистер Оппарицио, — сказал судья, после чего, склонившись над столом, о чем-то поразмыслил. — Я объявляю утренний перерыв. Представителей сторон прошу собраться у меня в кабинете.
И снова мы направились за судьей в его кабинет. И снова мне предстояло оказаться на грани провала. Но я так разозлился на Перри, что решился сразу перейти в наступление. Оставшись стоять, в то время как судья и Фриман сели, я сказал:
— Ваша честь, при всем моем уважении, хочу обратить ваше внимание на то, что я только что набрал некий темп, а вы своим преждевременно объявленным перерывом сбили его.
— Мистер Холлер, вы, может, и набрали стремительный темп, но увели нас слишком далеко в сторону от дела. Ранее я разрешил вам использовать в линии защиты вероятность существования третьей стороны, однако теперь начинаю сожалеть об этом.
— Судья, я находился в четырех вопросах от того, чтобы расставить все по своим местам, но вы остановили меня.
— Вы сами себя остановили, советник. Я не мог больше попустительствовать. Мало того что мисс Фриман постоянно протестовала, так теперь протест выразил сам свидетель. А я оказался в дурацком положении. Вы закидываете удочку наугад. Вы обещали мне и присяжным не только доказать, что ваша подзащитная не совершала преступления, но и указать, кто его совершил. И вот выступает уже пятый ваш свидетель, а рыбная ловля наудачу продолжается.
— Ваша честь, не могу поверить… Послушайте, я не закидываю удочку наугад. Я доказываю. Бондурант грозил этому человеку потерей шестидесяти одного миллиона долларов. Это же очевидно, и любой здравомыслящий человек это видит. И если это не является мотивом для убийства, то…
— Мотив не доказан, — вклинилась Фриман. — Это не доказательство, и, судя по всему, у вас его нет. Вся ваша защита — это блеф. Что дальше? Вы всех, у кого Бондурант собирался конфисковать дома в счет залога, объявите подозреваемыми?
Я сверху вниз указал на нее пальцем:
— Это была бы неплохая идея. Но факт в том, что наша защита — не блеф, и если бы мне было позволено продолжить допрос свидетеля, я бы очень скоро предъявил доказательство.
— Сядьте, мистер Холлер, и, пожалуйста, следите за тоном, когда обращаетесь ко мне.
— Да, ваша честь. Приношу свои извинения.
Я сел и стал ждать, пока Перри обдумывал сложившуюся ситуацию. Наконец он произнес:
— Мисс Фриман, у вас есть еще что-нибудь?
— Полагаю, суд прекрасно понимает отношение обвинения к тому, что делает мистер Холлер. Я не раз предупреждала, что он прибегает к отвлекающему маневру, не имеющему ни малейшего отношения к рассматриваемому делу. Ко мне не прислушались, и теперь я вынуждена согласиться, что суд, допустивший все это, оказался в дурацком положении и стал объектом манипуляций.
Тут она явно перегнула палку. Я заметил, как у Перри, когда она сказала, что он оказался в дурацком положении, кожа натянулась вокруг глаз. Он был у нее в руках, но она его упустила.
— Что ж, благодарю вас, мисс Фриман. На этот раз я склонен дать мистеру Холлеру еще одну, последнюю возможность связать все концы. Мистер Холлер, вы понимаете, что я подразумеваю под словом «последняя»?
— Да, ваша честь. Понимаю и буду действовать соответственно.
— Уж сделайте одолжение, сэр, поскольку терпение суда на исходе. Возвращаемся в зал.
За столом защиты я увидел одиноко сидевшую Аронсон и только тут осознал, что она не последовала за мной в кабинет судьи. Я устало опустился рядом.
— Где Лайза?
— В коридоре с Дэлом. Что там было?
— Мне дали еще один шанс. Придется сократиться и нанести смертельный удар поскорее.
— А вы можете?
— Посмотрим. Мне нужно до начала сбегать в туалет. Почему вы не пошли со мной к судье?
— Меня не пригласили, а сама я не знала, должна ли следовать за вами.
— В следующий раз знайте, что должны.
Здание суда спроектировано так, чтобы все имели возможность уединиться. У присяжных есть свои совещательные комнаты, а у противных сторон и их болельщиков — множество закоулков и ниш. Но туалетные комнаты уравнивают всех. Вы входите туда и никогда не знаете, кого встретите. Толкнув внутреннюю дверь мужского туалета, я сразу же увидел Оппарицио, который мыл руки над раковиной. Он тоже заметил меня в зеркале.
— Ну что, советник, дал вам судья по рукам?
— Это не ваше дело. Пойду поищу другой туалет.
Я повернулся, чтобы уйти, но Оппарицио остановил меня:
— Не трудитесь. Я ухожу.
Стряхнув воду с рук, он двинулся к выходу, но, поравнявшись со мной, вдруг остановился.
— Вы жалки, Холлер. Ваша клиентка — убийца, а вы пытаетесь свалить вину на меня. Посмотрите на себя в зеркало. — Он повернулся и сделал жест в сторону писсуаров. — Вон где ваше место, — добавил он. — В сортире.
Все должно было решиться в течение следующего получаса, от силы часа. Сидя за столом, я ждал, стараясь собраться с мыслями. Все уже были на местах, кроме судьи, еще не вышедшего в зал. Оппарицио самодовольно беседовал с двумя своими адвокатами, сидя в первом ряду галереи, где у них были зарезервированы места. Моя клиентка, наклонившись ко мне, прошептала так, чтобы не слышала Аронсон:
— У вас еще есть, правда?
— Простите?
— У вас еще что-то есть, да, Микки? Что-то, чем его прищучить.
Даже ей было ясно: того, что я уже выложил, недостаточно. Так же шепотом я ответил:
— Узнаем еще до обеда и будем либо пить шампанское, либо ронять слезы в тарелку с супом.
Открылась дверь, ведущая на судейскую территорию, и появился Перри. Уже на ходу он велел привести присяжных, а свидетелю — вернуться в свидетельский бокс. Минуту спустя я тоже стоял на трибуне, сверху вниз глядя на Оппарицио. Похоже, встреча в туалете придала ему еще больше уверенности в себе. Приняв расслабленную позу, он словно оповещал мир, что чувствует себя как дома. Я решил, что больше нет смысла ждать, пора делать разворот.
— Итак, мистер Оппарицио, продолжая нашу беседу: вы были не совсем правдивы в своих сегодняшних показаниях, не так ли?
— Я был абсолютно правдив, и мне не нравится ваш вопрос.
— Вы лгали с самого начала, сэр, назвав под присягой подложное имя.
— Я официально сменил имя тридцать один год назад. Я не лгал, и это не имеет никакого отношения к делу.
— Какое имя значится у вас в свидетельстве о рождении?
Оппарицио замешкался, и, как мне показалось, впервые до него стало доходить, куда я клоню.
— В моем свидетельстве о рождении написано: Антонио Луиджи Аппарицио. Звучит так же, как сейчас, только пишется не через «о», а через «а». В детстве меня называли Лу, или Луи, потому что в округе было полно Энтони и Антонио. Вот я и решил остаться Луисом, для чего официально сменил имя на Энтони Луис, то есть американизировал его. Вот и все.
— Но зачем вы изменили и написание фамилии?
— Тогда был известный профессиональный бейсболист по имени Льюис Апарицио. Звучало слишком похоже: Луис Аппарицио и Льюис Апарицио. Мне не хотелось, чтобы моя фамилия была так похожа на фамилию знаменитости, поэтому я изменил ее написание. Теперь вы удовлетворены, мистер Холлер?
Судья предупредил Оппарицио, чтобы он лишь отвечал на вопросы, а не задавал их.
— Знаете ли вы, когда Льюис Апарицио покинул профессиональный спорт? — спросил я и мельком взглянул на судью. Если его терпение уже и прежде было на исходе, то теперь оно превратилось в папиросную бумагу, на которой крупными буквами был напечатан обвинительный приговор за неуважение к суду.
— Нет, не знаю я, когда он его покинул, — огрызнулся Оппарицио.
— Тогда вы удивитесь, если я скажу, что это случилось за восемь лет до того, как вы сменили фамилию.
— Ну и что? Почему я должен удивляться?
— И вы полагаете, жюри поверит, что вы изменили имя и фамилию, чтобы избежать сходства с бейсболистом, давно вышедшим в тираж?
Оппарицио пожал плечами:
— Тем не менее так оно и было.
— А не потому ли вы сменили фамилию с Аппарицио на Оппарицио, что были амбициозным молодым человеком и хотели хотя бы внешне дистанцироваться от вашей семьи?
— Нет, это неправда. Мне хотелось иметь более американское имя, но я не собирался ни от кого дистанцироваться.
Я заметил, как Оппарицио метнул взгляд в сторону своих адвокатов.
— При рождении вас нарекли в честь вашего дяди, не так ли? — спросил я.
— Нет, не так, — поспешно ответил Оппарицио. — Меня не называли ни в чью честь.
— У вас был дядя, которого звали Антонио Луиджи Аппарицио, точно так же, как записано у вас в свидетельстве о рождении, и вы утверждаете, что это просто совпадение?
Поняв, что прокололся, Оппарицио постарался исправить ошибку, но только усугубил ее.
— Мои родители никогда не говорили мне, в чью честь назвали меня и вообще назвали ли они меня в чью-то честь.
— И такой умный человек, как вы, не догадался сам?
— Я об этом никогда не думал. Когда мне исполнился двадцать один год, я уехал на Запад и больше не поддерживал тесных связей с семьей.
— Вы имеете в виду географически?
— Во всех смыслах. Я начал новую жизнь, оставшись здесь.
— Ваш отец и ваш дядя были вовлечены в организованную преступную деятельность, не так ли?
Фриман вскочила и потребовала совещания. Когда мы оба подошли к судейской скамье, она разве что глаза не закатывала, чтобы продемонстрировать свое негодование.
— Ваша честь, это переходит все границы. Советник может демонстрировать полное бесстыдство, пороча репутацию собственного свидетеля, но существуют же какие-то пределы. Это суд, а не морская прогулка рыболова.