— С ума сошла! — крикнул он. — Зачем? Тебе-то зачем? — Но это была уже нижняя точка волны, и голос Ильи утонул в голосе бездны.
Остановить Рогхану он не мог — он мог лишь, повиснув на одной только правой руке и подбородке, левой рукой обхватить её щуплую спину и прижать к себе, а своим подбородком подпереть её правый локоть. Пародия на страховку. Новый взмах амплитуды потащил их наверх, висящих рядом в почти одинаковых позах. И оглянувшись направо с этого нового гребня, Илья понял: зачем ей это. Рогхана либо увидела их с обрыва, либо заранее знала об их приближении.
Оттуда, с востока, во впадинах волнового пакета, бегущего вдоль полосы, тяжело катились на запад, к земле над обрывом, знакомые полутораобхватные свинцовые чушки. Илья увидел две: ту, что вот сейчас прокатится мимо, и следующую. Но их наверняка было больше.
Он не успел убрать винтовку, и первый же саркофаг раздробил в щепки приклад, лишь слегка покачнувшись. Второй, почти не заметив препятствия, со скрипом растёр щепки в древесную пыль. Третий, а за ним и четвёртый прокатились как по ровному месту, даже без скрипа. Следующая впадина оказалась пустой, но потом прокатился последний, пятый цилиндр, зевнув на Илью семёркой круглых чёрных гнёзд, расположенных цветочком. Такие цветочки рисуют дети.
То есть, рисовали когда-то.
Или где-то…
Илье только сейчас почему-то пришло в голову, что в городах над обрывом он не встречал детей. Равно как и цветочков. Это была ещё одна странность в перечень странностей привычного мира — и, надо полагать, последняя, если им с Рогханой не удастся выбраться на полосу. Амплитуда волны уже заметно уменьшилась, и, взлетая на гребень, Илья видел на востоке, совсем близко, ровное неподвижное полотно. Плоское. Если выбираться — то сейчас, пока оно ещё выгнуто жёлобом, и за его приподнятые края легче цепляться.
Опустив локоть поглубже внутрь жёлоба, Илья упёрся правой ладонью в край, подёргался: прочно ли? — остался доволен, похлопал девушку по спине и, когда она обернулась к нему, мотнул головой: давай, мол! Левой рукой понадёжнее ухватил её пониже спины и приготовился подтолкнуть наверх, едва синусоида замрёт в верхней точке и снова начнёт падение, облегчая маневр.
Маневр удался не вполне: они не успели согласовать усилия, и в последний миг руки Рогханы соскользнули. Илья успел подхватить её на левое предплечье, застонав от боли в подмышке: край полосы немилосердно давил на сухожилия, и давление усиливалось по мере того, как чёртовы качели несли их вниз. Сидя на его руке, Рогхана сумела наконец прочно ухватиться за край. Илья несколько видоизменил маневр: поймал её левую ногу чуть выше колена и, когда их опять качнуло вверх, невероятным усилием перебросил через край жёлоба. Порядок…
А вот она его уже вряд ли сумеет вытащить — это теперь всё равно что куль с песком вытаскивать, настолько он уже ничего не мог. И даже не куль с песком, а бурдюк с… грязью.
Значит, пора.
Он дождался, пока Рогхана окажется в полной уже безопасности на дне жёлоба, и улыбнулся в ответ на её слабую улыбку. Продолжая улыбаться, дёрнул за ремень винтовку (то, что от неё осталось) и левой рукой оттолкнулся от края.
Ох, и долго придётся лететь! — успел он подумать, закрывая глаза, а в следующий миг чьи-то надёжные руки подхватили его под рёбра, встряхнули, две-три секунды подержали на весу и опустили в нечто мягкое, просторное, скрипучее, уютно пахнущее холёной синтетикой сквозь бархат чехла.
И был последний сон Илье.
Уведомление
Поменяв местами две последних главы, вы сможете прочесть ещё одну повесть — но не ту, которую хотел написать (и написал) автор, а совсем другую.
12
— А разве не кощунственно использовать нефть как источник энергии? — спросил Хам.
— Но мы давно не используем нефть, — возразил Илья.
— Да! Потому что её не осталось. Потому что она давным-давно использована — вся, сколько её было. И вот я спрашиваю тебя: разве ЭТО не кощунственно? Разве не бесчеловечно?
— Аналогия, — усмехнулся Илья.
— И всё-таки, давай её разовьём. — Хам легко поднялся с воленергетической кушетки, пробежался по кабинету и остановился перед Ильёй. Он был великий спорщик и заранее предвкушал победу. — Что есть нефть? — вопросил он, становясь в позу. И сам же себе ответил: — Она есть то, что когда-то было или могло стать жизнью. Не исключено, что разумной жизнью. И вот люди, превосходно зная об этом или по крайней мере догадываясь, тем не менее сжигали в своих примитивных реакторах и выпускали на ветер — что? Волю, разум, энергию, власть величайших гениев этой несостоявшейся, но вполне вероятной реальности! Тысячи тысяч ярких судеб и событий! Миллионы страстей, вдохновений, гордынь!.. Да как это было можно? Да разве никому никогда не взбредало в голову, что с каждым чихом его допотопного автокара уходит в окончательное, в бесповоротное небытие чья-то, пусть незаметная, пусть несчастливая, пусть даже недостойная и стыдная, а, может быть, и вовсе не прожитая…
— Перестань паясничать, — попросил Илья. — Это всего лишь аналогия, и не очень удачная. Люди ещё и не то сжигали.
— Вот именно, — согласился Хам, охотно прерываясь и вновь валясь на кушетку в позу обленившегося патриция. — И если мы будем следовать твоей логике, то что гуманно в этой жизни? Что не кощунственно?
— Всё, — покорно сказал Илья, глядя, как маленькое ладное тело Хама лениво покачивается в мягких волнах воленергетического поля кушетки, и размышляя о том, чьи именно воля, разум и власть расходуются на это ленивое покачивание. Безвестного погонщика? Записного ухажёра Неллечки? Террориста Антоши? Казнённого вместо Ильи горожанина? Лейтенанта Латкина?..
— Что — «всё»? — не успокоился Хам.
— Всё кощунственно.
— Если мы будем следовать твоей логике!
— Если мы будем следовать моей логике. Давай мы не будем ей следовать. Давай будем считать, что ты меня убедил.
— В чём?
— В том, что это тупиковые реальности, — вздохнул Илья. — Несостоявшиеся. Неполноценные. Несамодостаточные.
— И вообще нереальности, если на то пошло.
— На то пошло… И хватит об этом. Я же говорю: ты меня убедил.
— Ты просто устал! — объявил Хам. — За эти полмесяца ты сделал невероятно много и очень устал.
— Да, — опять согласился Илья. — За эти две недели я прожил две никчёмных жизни. И очень устал. Ты даже не представляешь, как.
— Представляю, — возразил Хам. — Я внимательно изучил твой отчёт, а сейчас его изучают специалисты. Они утверждают, что это блестящий отчёт. И это действительно блестящий отчёт — за исключением некоторых страниц. Ты догадываешься, каких.
— Ты их изъял, — утвердительно сказал Илья.
— Конечно. Вот они. — Хам ткнул пальчиком по направлению к столу. Стоявший на нём серебристый цилиндрик покачнулся и вспыхнул. Оболочка ещё не успела истаять в холодном сером свечении, а свёрнутые в трубку листы, исписанные мелким почерком Ильи, уже разворачивались и падали на стол аккуратной стопкой. Хам всегда страстно любил технические новинки, связанные с использованием воленергетики. Особенно оргтехнические…
— Можешь забрать их себе, — разрешил Хам. — На память.
Илья дотянулся из кресла и взял верхний листок. «Стихия рабства огонь, — прочёл он. — Он может обогревать домочадцев, он же способен уничтожить весь дом…» Это было начало главы, которую Илья самонадеянно полагал центральной в своём отчёте. Он даже предпослал ей эпиграф из Пятой книги Устава Чистильщиков…
— На память? — переспросил он.
Хам благодушно кивнул.
— О чём?
— Об очень удачной командировке.
— Ну, разве что на память… — небрежно сказал Илья, забирая всю стопку и прикидывая, в какой журнал может её предложить. Не было таких журналов. По крайней мере, научных.
— Я даже не стану возражать против публикации, — понимающе усмехнулся Хам. — Хотя успеха не гарантирую. Ты, несомненно, лучший инженер-воленергетик системы, но писатель ты никакой.
Хам тоже не имел в виду научных журналов, говоря о возможной публикации.
Ну и ладно.
— И что причитается лучшему инженеру-воленергетику системы за проделанную работу? — осведомился Илья.
— За сделанное открытие! — с энтузиазмом поправил Хам. — За него тебе причитается семьсот терабайт.
Илья присвистнул. Семьсот терабайт — это полнёхонький, до предела заряженный воленергией, накопитель. Свинцово-иридиевая полутораобхватная чушка с маленькими солнцами в каждом из семи гнёзд.
— Хоть сейчас в круиз на Альфу Центавра, а?.. — улыбнулся Хам. — Усиленно рекомендую!
— Пожалуй, — согласился Илья. — Но яхта, наверное, стоит не меньше.
— Даже больше. Но тебе и яхта будет вполне по средствам.
— После ещё одной такой командировки?
— Раньше! Ведь я же сказал: твой отчёт изучается. Семьсот терабайт это лишь начало. Аванс… И скажу больше: поспеши с покупкой яхты! С началом эксплуатации нового источника воленергия обесценится.
— Уже есть рекомендации?
— Предварительные. Но уже теперь ясно, что работа предстоит минимальная, а результаты ожидаются просто фантастические. «Плоский мир», как ты его называешь, — это готовый плацдарм для проникновения в новый источник. Почти готовый — по крайней мере, в Восточных Пределах.
— А моральная переориентация?
— К чему? Ведь ты был там. Ты всё видел своими глазами. И более того: всё, что ты видел, ты подробно и глубоко изложил в отчёте. Прочти свой отчёт без той самой слюнявой главы, и ты убедишься, что нам не придётся привносить ничего нового. Они сами всё изобрели, не догадываясь, зачем. И любое их изобретение можно использовать: ислам, коммунизм, расовые теории… Всё, что объединяет одних аборигенов против других. Всё, что взывает к жертвенности и бездумному подчинению. Всё, вплоть до армейских уставов и воровских законов.
— Да, — сказал Илья, поднимаясь. — Я действительно устал, Хам. Это тупиковая реальность. Извини за неурочный визит.