Стория вскочила. — Чтобы глядеть из зада!
— Боги и не такое могут.
Стория разразилась смехом.
Вымазанное грязью личико поднялось от игры, глаза широко раскрылись. Ребенок сказал: — Бла-бла-бла!
— Вот имя бога!
— А которой головы?
— Той, что шевелила ушами. Слушай, если мы найдем его настоящее имя, сможем проклясть на веки веков.
— А я о чем говорила? Каким проклятием?
— Отличным. Он сможет ходить только на руках. Каждую речь будет начинать с бла-бла-бла. Даже когда ему будет двадцать лет! Такой старый и даже старше.
— Да. Это старость. Седая старость. Дай придумать другое проклятие.
Бездумно сидя на земле, сын Оноса Т’оолана и Хетан выводил пальчиком волнистые узоры по мягкой пыли. Четыре закорючки, снова и снова, чтобы были правильные. Темнело. Тени проглатывали камни. Тени стали частью узора.
Имассы не владели письменностью. В них было зарыто нечто гораздо более древнее. Тонкое. Пятна на коже. Магия теней, отброшенных неизвестно чем, чем-то нереальным. Это был дар раздора, обман неестественного, пытающегося вторгнуться в естественный мир. Это была причина в поисках следствия. Когда солнце уходит с неба, его сменяют костры, а огонь — делатель теней, открыватель тайн.
У ребенка было тайное имя, записанное уклончивыми, неверными играми света и тьмы, сущностями, способными рождаться и умирать в одно шевеление пляшущего пламени или, как сейчас, в миг гибели солнца, когда воздух крошится, обращаясь в зернистый прах.
Абс Кайр, имя, придуманное отцом в миг неисполнимой надежды, так давно после полной надежд юности. Имя, борющееся за веру, когда вера ушла из мира смертных. Оно шептало губами холодного ветра из пещеры Червя. Абс Кайр. Его дыхание было сухим касанием глаз, разучившихся смыкаться сном. Рожденным в любви криком отчаяния.
Абс Кайр.
Обещание осени.
Стория подняла руку, обрывая список проклятий, заставивший ее запыхаться. Склонила голову к плечу. — Новости, — сказала она.
Кивнув, Стави нагнулась и подхватила ребенка. Он задергался, сильно ударив ее головой в грудь. Девочка подула, шевеля волосы на вытянутой головке, и сосунок внезапно затих.
— Возбужденные голоса.
— Это не радость.
— Да уж, — согласилась Стави, повернув голову в сторону стоянки — там, за россыпью камней. Разгорались костры, летел древесный дым.
— Надо бы вернуться.
Хетан неслышно выругалась. Девчонки снова похитили полубрата, и снова никто не видел, куда они ушли. Едва они пропадали, перед ней разверзалась широкая пасть одиночества, она чувствовала, будто кружится и падает… падает… Так много тьмы, так мало надежды, что падение завершится милосердным треском костей, внезапным благом забвения.
Без детей она ничто. Сидит неподвижно, бродит внутри черепа, одурелая и пьяная, как ударенная копытом собака. Принюхивается, скребет когтями, но выхода нет. Без детей будущее пропадает нырнувшей в пламя мошкой.
Еще чашку ржавого листа? Дурханга? Смолянистую почку д'байанга? Д'расского пива? Слишком много усилий. Если сидеть совершенно неподвижно, время может исчезнуть.
Пока девочки не принесут его обратно. Пока она не увидит глаза близняшек, прячущих тревогу под улыбкой. Сын запищит в руках девочки, потянется к Хетан, увидит странно большие, широкие ладони с ободранными пальцами. И вой родится внутри нее, вылетит из черной пасти, сверкая словно возносящийся к небу небесный камень.
Она схватит его удушающими объятиями, искры отчаянно загорятся в душе, возвращая подобие жизни.
На концах его крошечных пальчиков струны, возвращающие ей жизнь.
И она будет выть и выть.
Тяжелые шаги у входа в шатер. Голоса, крики. В лагерь вбежал гонец. Слово принесено, мертвое слово сказано.
Как смеет воображение пытаться превзойти чудеса реальности? Изломанный, мертвый ландшафт простирается во все стороны, но гаснущий свет заставляет его съеживаться. Темнота преобразила все — появились купола из растрескавшегося камня, одетые в лишайники и мхи. Деревья высотой по лодыжку с толстыми кривыми сучьями, на ветвях качаются последние листья осени, почерневшие слои содранной кожи. Кусачий арктический ветер летит с севера глашатаем наступления алчной зимы.
Кафал и Сеток бежали по новому миру. Ледяной воздух обжигал легкие, но даже он был слаще и свежее воздуха, знакомого им в своем мире, в своем времени.
Как описать шум сотен тысяч волков, бегущих по земле? Он заполнил череп Кафала гулом безбрежного океана. Мягкие лапы выбивали совсем не тот ритм, что подковы коней. Шелест меха на широких плечах казался навязчивым шепотом. Тела источали тепло, густое как туман, и все забивал звериный запах — запах мира без городов, кузниц, кострищ, без полей брани и выгребных ям, без человеческого пота и духов, копоти ржавого листа и дурханга, праха бешеного уничтожения.
Волки. До того, как люди повели против них войну, до кампании истребления длиной в тысячи лет. До опустошения земли.
Он почти видел их. Все чувства, кроме зрения, говорили о вольных тварях. Он и Сеток неслись на призрачном приливе.
Прошлое вернулось. История ищет дом свой.
Им не найти дом его народа. Он не понимал, почему Сеток ведет волков к Баргастам. Он слышит ее пение, но это слова на чуждом языке. Тон необычно ломкий, словно в гортани сражаются враждебные силы. Любопытство и осторожность, согласие и ужас — он почти видит блеск волчьих глаз, заметивших вдалеке первую группу людей. Эти двуногие чужаки обещают дружбу? Сотрудничество? Готовы побрататься? Да, но это склочная семейка, в них кипят измена, обман, черная злоба и жестокость.
Волки были невинными. У них ни шанса…
«Бегите от Баргастов. Прошу, умоляю…»
Но мольбы казались пустыми даже самому Кафалу. Они ему нужны, ему нужен их быстрый бег.
Упала ночь. Поднялся ветер, погасивший факелы и костры в лагере Сенана. Дождь плевался жалящей яростью, молнии озарили горизонт.
Глаза блестят, железо лижет тьму…
Боги показывают ему будущее.
И он не успеет вовремя. Потому что, как всем известно, боги Баргастов — ублюдки.
Сердце трепетало от предвкушения. Сефанд Грил скользнул из круга света раздуваемых ветром костров. Он проследил, как дети убежали в неровные холмы к северо- востоку от лагеря. Солнце тогда еще стояло над горизонтом. Уже несколько недель его единственная задача — выслеживать мерзких мелких гадин; а теперь наступает итог, близка награда.
Он убил собаку мальчишки и скоро убьет самого мальчишку. Вонзит нож в брюшко, зажав рот рукой, чтобы не кричал. Большой камень сокрушит череп, изуродует лицо, ведь никому не хочется видеть лицо мертвого ребенка, особенно искаженное предсмертной мукой. Он не хочет смотреть на полуопущенные веки, плоские, лишенные следов души глаза. Нет, он изуродует тварь и выставит на всеобщее обозрение. Близняшки заслуживают кое-чего более хитроумного. Он сломает им ноги. Свяжет руки. Окровенит обеих, без жестокости, ведь Сефанд никогда не любил насилия над женщинами и детьми. Но пусть унесут его семя к богам!
Это ночь убийства, это ночь Баргастов. Исправление ошибок. Конец кровной линии самозванца, выжигание позора Хетан. Онос Т’оолан не принадлежал к племени Белолицых. Он даже не был Баргастом.
Ну что же? Слово пришло. Онос Т’оолан мертв — убит Бекелом, сломавшим руку от силы удара ножом в грудь Вождя Войны. Грядет борьба за власть — Сефанд отлично знал, что Секара желает возвысить вождя Барахна, Марела Эба, но на его взгляд (и на взгляд слишком многих в Сенане) Бекел имеет больше прав. Сефанд его поддержит. Еще больше крови прольется, пока всё не уладится. Почти все с ним согласны.
Секара Злодейка. Ее идиот — муж, Столмен. Марел Эб и его злобные братья. Новый Вождь Войны выйдет из Сенана — нет клана столь же могучего, даже Барахн слабее. Но всё нужно делать быстро. Армия Акрюна уже на подходе.
Сефанд Грил шагал в темноте. Недоноски уже должны возвращаться. Даже они не так глупы, чтобы остаться в ночной степи среди полумертвых от голода волков и акрюнских мародеров. Так… где же они?
В лагере за его спиной кто-то закричал.
«Началось».
Три женщины вошли в шатер, и Хетан знала всех трех. Она следила, как они приближаются, и внезапно все стало совершенно ясным, предельно понятным. Загадки разлетелись клочьями дыма на ветру. «Сейчас я приду к тебе, муж». Она потянулась за ножом, но нащупала лишь пустые ножны — глаза метнулись к плоскому камню с остатками ужина — нож был там, Хетан бросилась…
… и не успела. Колено врезалось в челюсть, голова развернулась, изо рта брызнули струйки крови. Руки вцепились в запястья, опрокинули наземь.
Кулаки молотили по лицу. Перед глазами замелькали искры. Ошеломленная и внезапно ослабевшая, она свернулась клубком. Руки замотали ремнем за спиной. Чьи-то пальцы вцепились в волосы, вырывая целые клочья. Ее подняли.
Вонючее дыхание Бельмит прошлось по щеке. — Так легко не сбежишь, шлюха. Нет, для Хетан приготовлено калеченье. И что такого страшного? Ты трахнулась бы даже с псом, умей он целоваться. Проживи еще тысячу лет!
Ее перевернули на спину; ногти Джейвисы глубоко впились в подмышки.
Хега, толстая убогая Хега, опустила топорик.
Хетан заорала, когда отвалилась передняя часть правой ступни. Нога задергалась, брызгаясь кровью. Она пыталась согнуть левую ногу, но удар железного обуха заставил онеметь колено. Топорик опустился снова.
Боль нахлынула черным приловом. Бельмит зашлась смехом.
Хетан лишилась чувств.
Крин, чья племянница вышла за воина Гадра и уже понесла дитя, следил, как сучки Секары выволакивают Хетан из шатра. Шлюха была без сознания. Обрубки ног оставляли мокрый след, вспыхивавший от ночных молний.
Они несут ее к ближайшему костру. Малышка Един раскалила добела лезвие ножа, подняла над углями. Мясо зашипело, запузырилось, когда железо коснулось левой ноги Хетан. Тело женщины дернулось, глаза открылись, мутные от шока. Второй крик разорвал воздух.